Ёсинобу спешно выехал в Осака, попросил аудиенции у сёгуна и вскоре уже был у постели больного. Обессиленный Иэмоти неподвижно лежал на спине. Он выглядел изможденным, но в целом лучше, чем ожидал Ёсинобу. В ответ на приветствие гостя сёгун лишь слабо улыбнулся и произнес тихим, едва слышным голосом:
– Еще недавно я, хоть и с посторонней помощью, мог сесть в постели. А теперь и этого не могу… Впрочем, о болезни Вам, верно, рассказывал Исэнъин (лечащий врач)… Как там в Киото? – превозмогая слабость, продолжал он.
– Все тихо, – успокаивающе ответил Ёсинобу. – Именно поэтому я и смог приехать к Вам в Осака… – Приподняв край одеяла, Ёсинобу обеими руками принялся разминать ноги Иэмоти. Ноги чудовищно отекли. Помассировав их минут тридцать, Ёсинобу заметил, что Иэмоти задремал, тихо вышел из комнаты и тотчас же вернулся обратно в Киото.
На следующую ночь состояние Иэмоти резко ухудшилось, и вскоре он скончался. Сёгуну был двадцать один год…
Детей он не оставил, однако распоряжение о наследнике сделать успел. Еще уезжая из Эдо, он сказал, обращаясь к своим приближенным:
– Я отправляюсь в поход, где трудно уберечься от болезни или смерти на поле боя. Если со мной что-нибудь случится, пусть возвысится Таясу Камэносукэ!
Камэносукэ был сыном Ёситори, главы дома Таясу, который, как и дом Хитоцубаси, принадлежал к "трем благородным домам". В тот день, когда Иэмоти выехал из Эдо, одна из женщин сёгунского окружения, дама по имени Такияма, сообщила о воле правителя его супруге, госпожи Кадзуномия.
Когда в женском круге узнали, что наследником объявлен не Ёсинобу, всех охватило настоящее ликование. Ликовал и кабинет министров.
Но "господину Таясу Камэносукэ" едва исполнилось три года, и, конечно, этот младенец никак не мог спасти сёгунат в страшное время, когда одна за другой приходили вести о поражениях армии бакуфу в боях с войсками клана Тёсю.
Не желая выставлять себя на всеобщее посмешище, кабинет решил поддержать предложение императорского двора и ведущих даймё и сделать сёгуном Хитоцубаси Ёсинобу. Для выполнения необходимых формальностей в Киото был спешно направлен советник правительства Итакура Кацукиё.
Но Ёсинобу с порога отверг это предложение! Итакура попытался было найти какие-то новые доводы, но Ёсинобу его остановил:
– И не трудитесь! Бесполезно. У меня просто нет ни малейшего желания занимать этот пост. – Ёсинобу говорил совершенно искренне. Даже если он и примет это предложение, то нечего и думать о том, чтобы побороть такое скопище людей, пылающих к нему самой настоящей ненавистью. – Пусть следующим сёгуном станет Камэносукэ! – продолжал Ёсинобу. – А я с удовольствием буду при нем опекуном!
Но Итакура не сдавался. Оставшись в Киото, он каждый день приходил к Ёсинобу в особняк клана Вакаса и упрямо гнул свою линию. В конце концов Ёсинобу это надоело, и он приказал Итакура больше не принимать.
Бакуфу всеми силами стремилось сохранить смерть сёгуна в тайне, но среди горожан уже поползли слухи о его кончине. Между тем упрямый Ёсинобу все никак не соглашался.
– Бесполезно. Бесполезно. Бесполезно, – одному богу известно, сколько раз за последнее время произносил Ёсинобу это слово. Он хорошо знал, что многократно повторенный отказ создает вокруг политика своего рода мощное магнитное поле.
Глава XII
Итак, Ёсинобу не хотел становиться сёгуном.
Календарь показывал двадцатое число седьмого месяца второго года Кэйо (29 августа 1866 года).
Предыдущий сёгун скончался в Осака. Кабинет министров находился в смятении, стараясь сохранить в тайне смерть Иэмоти. Одновременно в бакуфу пытались уговорить Ёсинобу стать следующим сёгуном. Императорский двор также считал этот выбор вполне естественным. Кандидатуру Ёсинобу с готовностью поддержали крупные даймё во главе с Мацудайра Сюнгаку. И все изо всех сил продолжали уговаривать Ёсинобу, но тот упорно отказывался.
День за днем проходили в бесплодных прениях.
Формально сёгуном оставался Иэмоти. Правительственные документы подписывались именем человека, чье тело покоилось где-то в глубине Осакского замка. Сёгунатом руководил труп.
Не мог найти выхода из создавшегося положения и император Комэй. Болезненно консервативный монарх горячо поддерживал существовавшую систему и вообще считал, что именно наличие сёгуна делает Японию Японией. В этом смысле не было в стране более рьяного сторонника бакуфу. С августейшей точки зрения клан Тёсю был врагом трона, который просто окопался на своей территории и сеет смуту по всей стране. А извне… Извне западные державы внимательно наблюдают за ситуацией и только и ждут удобного момента для того, чтобы начать агрессию против Японии… И в это время страна остается без "великого полководца, покорителя варваров"!
Но Ёсинобу, непонятно почему, по-прежнему никак не соглашался стать сёгуном.
А в бакуфу просто не могли назвать никаких других кандидатов. Конечно, было несколько человек, которые более других могли претендовать на этот пост, но ни один из них при ближайшем рассмотрении не годился. Камэносукэ из дома Таясу, которого так хотели видеть сёгуном эдосские дамы, был совсем дитя. Ёсинори, нынешний глава дома Таясу, был полным идиотом. Токугава Ёсикацу из Овари уже стал даймё и упустил свое время… Оставался Ёсинобу, который с его проницательностью и умением разбираться в людях и сам хорошо понимал, что другой кандидатуры быть не может, но тем не менее на все предложения продолжал отвечать отказами:
– Нет, не пойду! – раз за разом повторял он. – И вы знаете, что мое слово нерушимо! – Последнее было чистой правдой; недаром даймё прозвали Ёсинобу "Твердолобый".
Собственно, у него было несколько прозвищ, которые так или иначе указывали на твердый характер феодала. "Твердолобый" было, наверное, самым мягким из них. Как известно, недолюбливавшие Киото эдосские хатамото дали Ёсинобу прозвище "Двурушник", считая, что он готов продать на корню весь дом Токугава. Дамы из сёгунского замка в разговорах между собой вообще никогда не называли его "господин Хитоцубаси" или "господин Средний советник" – только "Двурушник". Конечно, в этом прозвище отразилось не только происхождение Ёсинобу, который родился в "извечно мятежном" доме Мито, цитадели движения за почитание императора, но и впечатление от него самого как от закоренелого заговорщика и интригана.
Еще одно прозвище Ёсинобу – "Его Свинейшество" – возникло, по-видимому, либо у прислужников в "Ивовом лагере", либо среди простолюдинов Эдо. В отличии от Нариаки, который считал свою страну Землей Богов и свято придерживался традиционных обычаев, его сын Ёсинобу следовал западным веяниям – вплоть до того, что обожал блюда европейской кухни и заказывал себе в Иокогама говядину и свинину. Наверное, отсюда и пошло это прозвище, намекавшее на то, что он, вопреки традициям, поедает плоть убиенных четвероногих тварей…
Как бы то ни было, со времен Иэясу ни один представитель дома Токугава не удостаивался такого числа обидных кличек, как Ёсинобу.
Еще одну кличку придумал ему Мацудайра Сюнгаку, который продолжал прилагать все усилия к тому, чтобы Ёсинобу стал сёгуном.
– Да он у нас обыкновенный "шуруп", – сказал как-то Сюнгаку.
"Шурупом" обычно называли человека, который в подпитии под разными предлогами пристает к людям и вообще "ввинчивается" в незнакомую компанию. Но было у этого слова и еще одно, совершенно иное значение: так на вечеринках называли гостя, который постоянно приговаривал, что больше не пьет, но если на него "нажимали" и наливали, то "шуруп" с удовольствием выпивал. Очевидно, Сюнгаку имел в виду именно второй вариант.
Кличка пришла ему на ум при следующих обстоятельствах. Через неделю после смерти Иэмоти Сюнгаку решил сам поговорить с Ёсинобу и в десять часов утра двадцать седьмого числа прибыл в его резиденцию – особняк клана Вакаса в Саду Священного Источника, рядом к замком Нидзёдзё.
Собственно, это был не особняк, а совсем небольшой дом. В его прихожей Сюнгаку столкнулся с советником бакуфу Итакура Кацукиё, который тоже пришел уговаривать Ёсинобу.
В тот день с самого утра стояла невиданная жара. Утомившийся от бесплодных разговоров с Ёсинобу Итакура сидел, слегка расслабив ворот кимоно, что для даймё было неслыханным нарушением этикета. Слуга обмахивал его веером. Увидев входящего Сюнгаку, Итакура заметно растерялся и попытался было привести в порядок одежду, но тот его остановил: – "Ничего-ничего, не беспокойтесь!" – и, присев, распахнул ворот собственного кимоно, как бы говоря о том, что сегодня действительно стоит просто удушающая жара. Сюнгаку потрясающе умел подстраиваться под ситуацию.
– Ну, что? – спросил он после недолгого молчания, имея в виду – удалось ли уговорить Ёсинобу или нет. На это Верховный советник Итакура (что в Европе соответствовало бы посту премьер-министра) в ответ только печально покачал головой:
– Да ничего! Похоже, что господин Хитоцубаси вообще забыл слово "да"…
Сюнгаку долго выяснял детали и, наконец, едва заметно улыбнулся:
– Судя по тому, что рассказывает Ваше Превосходительство, мне, ничтожному, кажется, что надежда есть!
– Неужели?
– Я не шучу. Думаю, что он ведет себя, как "шуруп" – тот пьяница, что отказывается пить дальше, но если настоять на своем – он выпьет!..
Обычно пьяницы-"шурупы" не подозревают о своих привычках. Так и Ёсинобу: он вовсе не хотел разыгрывать весь этот спектакль с отказом и вполне искренне полагал, что отказаться от поста сёгуна – его прямой долг. Ему казалось, что он во всех деталях видит сложившуюся ситуацию. Ведь что произойдет, если он сейчас станет сёгуном?
Во-первых, хорошо известно, что ни один человек из тех, кем он должен будет руководить – будь то члены бакуфу или замковые дамы – не имеет к нему ни грана доверия. Напротив, все они настроены против Ёсинобу, и, значит, скорее всего, просто пойдут на открытый саботаж. Даже в его родном доме Мито нашлись представители так называемого "течения Итикава", которые заявили, что "если господин Хитоцубаси станет сёгуном, то наши жизни окажутся в опасности, и тогда ничто не удержит нас от применения военной силы".
Во-вторых, опасная ситуация складывается в Киото. Недавно были уволены с должностей советников двора Абэ, правитель Бунго (он выходец из семейства Сирокава в провинции Муцу), и Мацумаэ, правитель Идзу (семейство Мацумаэ). Самураи обоих семейств решили, что это дело рук Ёсинобу, и на собрании представителей кланов в Киото открыто заявили, что "если сёгуном станет господин Хитоцубаси, а нас попытаются заставить ему подчиниться, то мы, воины, не станем более жить и дня! Коль случится так – пойдем на штурм его особняка!"
Наверное, никогда в истории Японии назначение сёгуна не сопровождалось такими протестами…
– Ну не лежит у меня душа к этому посту, – не раз говорил Ёсинобу своему помощнику Хара Итиносин. Но даже Хара сомневался в том, что его господин до конца искренен.
В то утро, перед встречей с Сюнгаку, Ёсинобу долго беседовал с Хара:
– Нет, не должно так поступать,.. – говорил Ёсинобу. – Ведь сёгунат Токугава на краю гибели, в этом нет никакого сомнения. Думаю, жить ему осталось год, ну, от силы – два. И стать сейчас сёгуном – это все равно, что брать на себя смелость тушить пожар в пороховом погребе! Ну что я сейчас успею сделать, даже если стану сёгуном?! – К несчастью, Ёсинобу был хорошим прорицателем.
Хара это понимал. Для всех трезвомыслящих людей было очевидно, что сёгунат больше страной управлять не может. Императорский двор, напротив, после шестого года Каэй (1853 год) стал набирать все больший вес. Если до этого он играл чисто декоративную роль, то теперь приобрел право вето во многих государственных делах. О внешних связях и говорить нечего – здесь бакуфу уже не может принять ни одного самостоятельного решения. Возникло самое опасное для страны состояние – двоевластие…
Интересно, что британские дипломаты, которые внимательно наблюдали за развитием этой ситуации, применив европейские методы политического анализа к японской государственной системе, пришли к выводу, что верховная власть в стране формально принадлежит императору и его двору в Киото, а сёгуну она всего лишь вверена императором и, таким образом, неправомерна точка зрения французских дипломатов, которые считают, что именно сёгун – коронованный глава Японии.
Эти выводы, которые были опубликованы в газете для иностранцев, издававшейся в Иокогама, с радостью повторяли сторонники императора из кланов Сацума и Тёсю, добавляя от себя при этом, что "сёгун даже не глава всех даймё".
Сам Ёсинобу был очень хорошо подготовлен к пониманию европейских методов правового анализа.
"Действительно, – размышлял он, – и Тоётоми Хидэёси, и Токугава Иэясу не были главами всех даймё; они возглавляли не более, чем союзы феодалов, состоявшие из их непосредственных вассалов. Именно благодаря поддержке этих союзов они и оказались на вершине феодальной пирамиды: Тоётоми стал регентом-кампаку, а Иэясу – сёгуном. И пока они были в силе, все остальные знатные феодальные семейства признавали в них своего рода верховных властителей. Сегодня же, когда силы Токугава истощились, а контроль над другими кланами ослаб, стал очевиден подлинный характер их взаимоотношений. В конце концов, снова оказалось, что сёгун не более, чем лидер союза кланов.
Об этом же говорит и ход нынешней второй карательной экспедиции против Тёсю. Вот, например, клан Сацума полностью игнорирует приказ бакуфу о мобилизации и не дает ни единого солдата. Таким образом, рассуждая с юридической точки зрения, для сацумцев этот приказ – вовсе не приказ верховного правителя. А самое страшное в том, что клан Сацума не считает неповиновение этому приказу актом предательства! То есть они действительно считают сёгуна не более чем главой некоей группировки кланов.
Но даже вождю отдельной группы кланов нужно обладать определенной военной силой, – продолжал размышлять Ёсинобу. – Как-никак, именно это отличает лидера; только силой дом Токугава и удерживал в повиновении три сотни кланов. Все они, в конечном счете, гнутся только перед военной мощью. А сейчас, к несчастью, сил нет. Взять опять-таки ту же карательную экспедицию против Тёсю: армия сёгуната терпит жестокое поражение от одного-единственного "стороннего" клана с доходом всего в каких-то 370 тысяч коку! А траурные донесения с полей сражений все идут и идут… Судя по всему, скоро сёгун перестанет быть даже главой кланового союза".
Ёсинобу слишком хорошо понимал, что значит в такое время стать "великим полководцем, покорителем варваров"…
– Боюсь, что в истории я останусь только как мятежник, – сказал он как-то Хара Итиносин. Ёсинобу чувствовал, что сёгунат Токугава скоро падет. Но падет не естественным образом, как падает старое, пожившее дерево под порывом ветра. Это было бы нормально… Тогда бы он с удовольствием хотя бы на один день стал сёгуном для того, чтобы блеснуть в лучах славы династии Токугава. Но история учит, что власть никогда не падает, словно прогнившее дерево!
Ёсинобу вообще был присущ некий исторический подход к повседневным событиям. К тому же он родился в самурайском доме Мито, который дал Японии учение, проникнутое уважительным отношением к собственной истории, и это только укрепляло Ёсинобу в его выводах. Хотя взгляд на историю, который проповедовали в Мито, несколько противоречил рациональному складу ума Ёсинобу, но все же и его образ мыслей, и его понимание событий были в определенной степени основаны на своеобразном местном историзме.
А история учит, что одряхлевшая власть никогда не подходит к своему концу естественным путем. Откуда-то из-за горизонта вдруг появляются новые люди, которые втираются в доверие к императору, называют сторонников прежних порядков предателями, собирают по всей стране своих сторонников и обязательно развязывают войну. Согласившись стать сёгуном, Ёсинобу станет для них главной мишенью.
– Нет уж, пусть за это дело берется кто-нибудь другой! – заключил Ёсинобу.
Хара Итиносин, который очень ценил ум Ёсинобу, в знак согласия низко поклонился, не переставая, однако, размышлять о том, что Ёсинобу не так уж далек от того, чтобы согласиться стать сёгуном, и что он, несомненно, будет разочарован, если сёгуном станет кто-то другой (правда, подходящих кандидатов практически не было).
В действительности ни кто иной, как Хара сейчас тайно развернул бурную деятельность по выдвижению Ёсинобу в сёгуны и неоднократно беседовал об этом и с принцем Накагава, и с Сюнгаку. Удивительный человек был этот Хара: в Мито он слыл самым ярым сторонником "изгнания варваров", а, став помощником Ёсинобу, начал поддерживать открытие страны. Он долго убеждал Ёсинобу решительно расправиться в замке Цуруга провинции Этидзэн с самураем Такэда Коунсай и его соратниками (кстати говоря, бывшими своими товарищами) и его мнение оказалось решающим: их обезглавили. Наконец, в последнее время он вообще перестал следовать теории "почитания императора", считая ее принципы "более духовными, нежели политическими", и даже хвастливо заявлял: "Как бы не пыжились эти дворцовые щеголи, пока я жив – не позволю никому и пальцем тронуть бакуфу!"
Хара просто-таки переполняли таланты и способности. А что касается действий, то действовал он, исходя не из каких-то принципов и теорий, а из желания проверить, до каких пределов простираются его способности. Еще он обладал совершенно беспредельным честолюбием. Не удивительно, что сейчас именно Хара все свои силы бросил на то, чтобы сделать Ёсинобу сёгуном. Ведь если это произойдет, то он как министр бакуфу получит в управление всю страну! А Ёсинобу все сомневается, все думает, есть фугу или не есть! Все яда боится! Хара считал, что он вполне мог бы оградить сёгунское место от ядовитых флюидов, хотя, конечно, это трудная задача, и ее решение потребует напряжения всех физических и духовных сил.
Иногда Хара казалось, что Ёсинобу тоже бьется над этой проблемой, что он озабочен ею не меньше, чем его вассал. Вот и сегодня после завтрака господин вызвал Итиносин и спросил его:
– А что если все-таки покончить с этим делом? – Он имел в виду "взять власть в свои руки". Этот вопрос не был окончательным итогом длительных размышлений. Скорее наоборот, он непроизвольно вырвался в ходе обдумывания нынешней ситуации (была у Ёсинобу такая манера, правда, только в беседах с самыми верными людьми).
– Да, похоже, другого пути нет! – спустя некоторое время произнес он таким тоном, как будто, наконец, принято окончательное решение.