В задней части двора у нас стоял гараж с небольшой квартиркой над ним. Люди, которые до нас владели этим домом, предоставляли ее прислуге, цветной паре. Но мама сама любила заниматься домашним хозяйством, и только раз в неделю приглашала уборщицу, так что мы использовали эту квартирку как наше убежище.
Когда Бен стал увлекаться полетами, он еще играл в полупрофессиональной футбольной команде "Норфолк-Кленси". Ну, ребята, никогда мне не забыть тот день, когда он сделал три или четыре сплошных прохода в игре с "Ред Грейнжи", Бен в самом деле представлял собой нечто особенное. Большинство ребят носились сломя голову по Мэи-Флоувер-драйв вдоль Лафайет, но у нас было свое укрытие, в котором собирались в самом деле отличные компании.
Перед гаражом был большой двор, на котором мы отрабатывали друг с другом подачи и перехваты мяча. Посылая мяч в стенку гаража, Бен учил меня, как ловить его. Намалевав мишень, он заставлял меня без промаха посылать мяч в цель, пока у меня чуть не отваливалась рука. Он же был само терпение.
Положив руку мне на плечо, он гулял со мной, рассказывая о тайнах бейсбола. Когда он дотрагивался до меня, казалось, что это прикосновение Бога.
- Понимаешь, Эйб, - говорил Бен, - тебе не удастся обойти соперника на скорости или сшибить его на землю. Так что ты должен работать своей еврейской головой.
И я осваивал финты и увертки, и резкие повороты на скорости. В то время такая техника называлась сумасшедшей. Бен меня учил, как стать классным пит чером, как противостоять мощным броскам. Я никогда не отличался могучим телосложением, но Бен учил, как обходить более высоких и крепких ребят, что и помогло мне поступить в университет Северной Каролины.. Часто мы играли с ним до темноты, а потом шли прогуливаться по вечерним улицам,
Там, где Гренби-стрит рядом с кладбищем поворачивала, уходя к океанскому пляжу, было пыльное поле аэродрома. Вокруг лежали огороды, и добираться до места приходилось, огибая могильные памятники. В свое время здесь располагалась часть базы
военно-морской авиации, от которой сохранилась парочка старых. строений. Кроме того, тут был склад богатого еврейского торговца Джейка Гольдштейна, который был большим поклонником Бена и владел парой самолетов, одним из которых был "ваго" с узкими длинными крыльями, При полетах на нем от тряски, казалось, вылетали зубы, но он позволял проделывать в воздухе разные номера. Когда Бен начал летать на "ваго", я целыми днями пропадал на поле.
Бен был единственным летчиком-евреем, если не считать мистера Гольдштейна, но все уважали его. И очень любили. Понимаете, в таких компаниях неважно, кто ты по происхождению, так что нам не пришлось снова пускать в ход кулаки.
Гольдштейн финансировал полеты Бена, когда тот ездил по ярмаркам и выступал с воздушной акробатикой. Когда он поднимался в воздух, я бегал по поручениям пилотов, закатывал в ангар самолеты и учился разбираться с двигателями, что мне в свое время пригодилось, Порой Бен сажал меня рядом и позволял держаться за рычаги управления; он учил меня летать. Но когда его не было, другие парни порой тоже поднимали меня в воздух. Я знал, что они просто дурачатся, но когда они начинали делать мертвые петли и кувыркаться в воздухе, то не прекращали, пока меня не выкручивало наизнанку. Выбравшись из кабины, я еле успевал добежать до туалета, где мне выворачивало желудок..
В этой компании был один антисемит по имени Стаси. Как-то, когда Бена не было, он довел меня до того, что я потерял сознание. Кое-кто из ребят рассказал Бену об этой истории, и мы с ним тихонько принялись за дело. Он научил меня всем номерам из учебника.
И в один прекрасный день Бен сказал:
- Эй, Стаси, почему бы тебе не полетать с Эйбом? Думаю, что он уже может сам пилотировать, и, может быть, ты проконтролируешь его вместо меня?
Стаси загорелся. Мы сели в двухместный "ваго", но Стаси не подозревал, что его ручка управления отключена от рулевых тяг.
Бен вытащил понаблюдать на поле всех, кто был на аэродроме. Ну, я выжал из этой сукиной коробки все, что мог. Вверх колесами на бреющем полете я пронесся над взлетной полосой, а потом так резко задрал нос машине, что перегрузка достигла, наверно, не меньше трех единиц. Я глянул назад. Мне показалось, что Стаси наложил в штаны. Но я продолжал крутиться в воздухе, пока он не взмолился пойти на посадку. Тогда я сделал еще несколько петель, заставив его вволю помучиться.
Стаси больше никогда не показывался на аэродроме.
Я был самым молодым летчиком в этой команде, и все шло как нельзя лучше, пока мне не пришлось совершить посадку на брюхо, шлепнувшись на кукурузное поле, когда у меня отказал двигатель. Я не испытывал страха вплоть до того момента, пока самолет не остановился, уткнувшись носом в землю. Тогда я перепугался, выбрался из кабины и заплакал:
- Только не говорите маме и папе!
Я был весь в синяках, и мне пришлось сочинить убедительную историю, что я свалился с крыши гаража, но они все равно узнали правду от страхового агента.
Господи, ну папа и психовал!
- Если ты хочешь сломать свою проклятую шею, Бен, сделай милость, но когда ты берешь такого чувствительного ребенка, как Эйб, и делаешь из него бандита, мне придется запретить тебе подобные поступки!
Мой папа, да упокой, Господи, его душу, с трудом мог вообще что-то запрещать в жизни. Работники его пекарни первыми вступили в профсоюз, и у него никогда не было ни забастовок, ни угроз кровопролития, потому что с ним всегда можно было договориться, Остальные владельцы пекарен были. Готовы линчевать его, но папу напугать было не так-то просто. И он был первым, у кого стали работать цветные пекари. И многие сегодня уже не помнят, сколько мужества требовалось в те дни, чтобы решиться на такой поступок.
Ясно, что после этой истории мне долго не пришлось подниматься в воздух. Пока Бен не погиб в Испании. Тогда я снова стал летать, и папа понял меня.
Я помню до мелочей те дни, когда мы с Беном пробирались сквозь болотистые заросли за школой Дж. Э. В. Стюарта и ловили лягушек. Тут всегда болтались какие-то ребята и мы устраивали с ними лягушачьи бега или затевали игры в камушки. Вот только тут я мог обойти Бена.
Больше всего мне нравилось, когда мы отправлялись к ручью. Рано поутру мы выкатывали велосипеды и спешили к пристани, где за пару монет покупали арбузы. Ребятам их продавали задешево, потому что владельцы барж хотели поскорее избавиться от груза и сняться с якоря.
Потом мы ехали дальше. В корзинке на руле у меня были горячие сосиски, а Бен вез арбузы. Расположившись на берегу, мы опускали арбузы в воду, и, пока они охлаждались, мы шли на мол и ловили крабов. Те кидались на кусочек протухшего мяса, который мы нанизывали на леску, и Бену оставалось только подцепить их сеткой. Ужасно глупые они были, эти крабы.
Мама не придерживалась только кошерной кухни, но приносить крабов домой она нам запрещала, так что мы варили их на берегу вместе с кукурузой или картошкой, а потом, закусив на десерт арбузами, валялись на траве и, глядя в небо, болтали о всякой всячине.
Главным образом мы говорили о бейсболе. Это было задолго до того, как Бен стал летать. И он, и я - оба мы знали все данные каждого игрока высшей лиги., Тогда в самом деле играли великие мастера. Я преклонялся перед Джимми Фоксом и Карлом Хуббелом.
Словом, мы наедались так, что у нас на обратной дороге болели животы, и мама жутко ругалась, что мы не едим обеда.
Даже когда мы подросли, та все равно любили время от времени удирать на наш берег Ячья. И именно там Бен в первый раз сказал мне, что собирается стать коммунистом.
- Папа этого никогда не поймет. Еще ребенком он избрал свой путь. Он оставил дом, чтобы работать в болотах Палестины. Ну а я не могу идти по его стопам.
Бен страдал из-за того, как жили цветные, и он считал, что ответ на его вопросы может дать только коммунизм. Он часто говорил о тех днях, когда наступит подлинное равенство, и такие парни, как Джош Гибсон и Сатчел Пейг, будут играть в высшей лиге, и рядом с магазинами Рейса и "Смит и Уэлтон" появятся торговые заведения цветных, и они получат право есяь в тех же ресторанах, что и все остальные, и им не придется толпиться в задах автобусов, и их дети получат право ходить в белые школы, и они смогут жить по соседству с белыми. В середине тридцатых годов поверить в это было почти невозможно.
В памяти у меня остался день, когда я в последний раз видел Бена.
Склонившись над кроватью, он потрепал меня за плечо, а затем, приложив палец к губам, заговорил шепотом, чтобы не разбудить папу с мамой.
- Я уезжаю, Эйб.
Я спросонья еще не пришел в себя и почти ничего не понял из его слов. Я решил, что он отправляется на полеты.
- Куда ты уезжаешь?
- Ты должен хранить это в тайне.
- Конечно.
- Я еду в Испанию.
- В Испанию?
- Драться с Франко. Я буду в небе защищать законное правительство.
Припоминаю, что вроде я начал плакать. Бен сел на край кровати и приобнял меня.
- Помни то, чему я тебя учил, и, может быть, это поможет тебе выстоять. Но самое главное- папа прав. Ты должен заниматься своими писаниями.
- Я не хочу, чтобы ты уезжал, Бен.,
- Я должен, Эйб. Я должен что-то делать со всем этим.
Странно, не правда ли? После смерти Бена я не смог выдавить из себя и слезинки. Я хотел, но у меня ничего не получалось. Слезы пришли куда позже, когда я решил написать книгу о своем брате Бене.
Я пошел учиться в университет Северной Каролины, потому что там преподавали журналистику Томас Вулф и другие писатели и потому, что там поняли два моих основных желания - писать и играть в бейсбол. Чейпел-хилл был самым лучшим университетом из всех, что вы могли себе представить.
Я был единственным евреем в команде новичков, и вам нетрудно догадаться, что кое-кто то и дело старался засветить мне мячам в ухо или переломать все кости в свалке.
Тренером был классический неудачник, который так и не поднялся дальше второй лиги, и к тому же он, как мясник, постоянно жевал табак. Он не любил меня. Он никогда не позволял себе никаких антисемитских высказываний мне в лицо, но стоило послушать, с какой интонацией он произносил "Эйби", как все становилось ясно. Я был объектом всех грубых шуточек, привычных для раздевалок, и до меня доносились их хамские замечания, когда они считали,,что я вне пределов слышимости.
Я стал лучшим питчером в сборной, и, когда они поняли, что я могу постоять за себя и на поле, и вне его, благодаря урокам Бена, дела мои пошли на лад. Даже этот сукин сын тренер уяснил, что со мной надо обращаться повежливее, потому что без меня эта кампания сардинок оказалась бы в самом низу таблицы.
Команды соперников охотились за мной, но я привык к такой игре. Понимаете, я выглядел хрупким и неловким, но на самом деле. все было не так. Я играл в нескольких отличных полупрофессиональных командах в Норфолке против ребят, которые в свое время были настоящими профессионалами, и, черт побери, эта команда новичков из колледжа представляла собой сборище тупых ослов, которые, стараясь перехватить меня, то и дело вылетали с поля. Они прямо хрюкали от раздражения, когда я легко уходил от них. Приложив их таким образом пару раз, я потом прямо заставлял их есть у меня из рук.
Во всяком случае, моя голова была основной целью во всех встречах. В первых четырех играх - я выиграл все вбрасывания - питчер соперника шесть раз бил прямо в меня. К счастью, все мячи пришлись на ноги и по ребрам, Но ни один из них не заставил меня отступить, Можете считать, я просто вызывал у них отчаянное желание наконец вышибить меня.
- Эйби, - сказал мне эта старая деревенщина, - ты можешь подавать с правой руки и с левой. Я понимаю, что ты тоже хочешь быть героем. Но не кидайся в борьбу на базе. Тебе платят за то, что ты подаешь, а не за то, что бегаешь.
Черт, да я и сам знал, что по этой части я не был силен. Раз-другой мне еще удавалась пробежка, но наконец случилось то, что и должно было произойти. Удар пришелся мне в локоть и выбил его.
Потом я тренировался до того, что выступали слезы на глазах. Повреждение было не очень серьезным, но я так и не смог восстановить прежней точности подачи. И мне уже не могли помочь ни все те мячи, что я кидал в стенку гаража, ни подачи Бена. Спортивный департамент любезно проинформировал меня, что я лишаюсь права посещать учебные курсы.
Папа хотел, чтобы я остался в колледже, но у меня стало расти убеждение, что профессора колледжа не могут научить писать. Особенно те, кто никогда не знал моего брата Бена и не представлял, себе то, что я хотел бы написать. Было покончено и с моей карьерой бейсболиста, что, впрочем, явилось не такой уж большой потерей.
После года в команде новичков и после того, как я предлагал свои услуги самым разным газетам, я наконец нашел себе работу в "Вирджиния пайлот", где должен был отвечать за выпуск авиационного листка за тридцать долларов в неделю. По ночам я писал для дешевых журнальчиков истории типа "Врач-маньяк" или "Быстрый пистолет" по пенни за слово под псевдонимом Хорас Абрахам.
В один прекрасный день я устал от этой дешевки и сел писать свой роман. О Бене.
3
Дэвид Шоукросс был больше чем просто издателем. Он обладал почти фантастическим, не имевшим себе равных чутьем на рукописи. Он вырос в семье английских издателей и начал карьеру посыльным за пять шиллингов в неделю, а завершил ее двумя десятилетиями позже в должности главного редактора.
В возрасте двадцати одного года Шоукросс за солидную сумму - тридцать шиллингов в неделю- возглавил отдел публикаций. Чтобы просуществовать, он рецензировал рукописи, поступающие к другим издателям.
Дэвид Шоукросс прошел все испытания и выстоял благодаря блистательному редакторскому таланту. Он отказался возглавить. компанию, хотя продолжал оставаться заведующим отделом.
Шоукросс сам вышел в отставку, когда решил, что для этого пришло время, и основал собственное небольшое издательство.
Он редко выпускал больше дюжины книг в год, но каждая из них отличалась выдающимися достоинствами, и его книги неизменно входили в список бестселлеров. Хорошие писатели старались иметь дело именно с этим издательством, потому что их привлекала его высокая репутация и им льстило, что редактором у них будет сам Дэвид Шоукросс.
Как глава небольшого издательства он мог оставаться на плаву, лишь постоянно открывая новые таланты,что требовало не только обостренной интуиции, но и непрестанного поиска. Американцы считались самыми популярными писателями в мире, но он не мог предлагать им гонорары выше, чем крупные английские фирмы. Он поступал иным образом.
Тщательно проанализировав ситуацию, Дэвид понял, что ведущие американские издатели участвуют в непрерывной изматывающей гонке, которая практически не оставляет им времени искать и пестовать новые таланты, и, более того, ни у одного из американских издателей нет разработанной системы поиска невостребованных рукописей или поддержки многообещающих дарований.
Главные редакторы занимались разгребанием груд рукописей печатающихся у них писателей плюс непременное участие в бесконечных ярмарках-продажах, в заключении контрактов; они тонули в море коктейлей на приемах и вечеринках, читали лекции, посещали премьеры бродвейских постановок и принимали пожарные инспекции. У младших же редакторов не было ни сил, ни возможностей проталкивать стоящие рукописи. Более того, давящая атмосфера Нью-Йорка. вела к тому, что за ленчем приходилось обязательно принимать два-три коктейля, которые во второй половине дня лишали всякого желания углубляться в рукописи неизвестных авторов. Дэвид Шоукросс оценивал ситуацию следующим образом: издательская деятельность - единственное дело в мире, которое ничего не предпринимает, чтобы увековечить себя. У каждого издателя была наготове история, как он позволил проскользнуть меж пальцев потрясающему бестселлеру, главным образом из-за своей глупости.
Где-то в грудах рукописей таились вполне приемлемые книги или творения потенциальных авторов, которые нуждались лишь, чтобы по ним прошлась опытная рука. Поэтому Шоукросс каждый год отправлялся в Америку, где занимался поисками. За десятилетие Шоукросс открыл не менее полудюжины новых американских писателей, включая негра-сенсацию Джеймса Мортона Линси, который стал заметной фигурой в литературе.
Рукопись Абрахама Кэди оказалась на столе агента как раз в тот день, когда у него был Дэвид Шоукросс.
Рукопись была принята агентом к рассмотрению только по рекомендации одного из его авторов, фельетониста из "Вирджиния пайлот", где подвизался и Абрахам Кэди. Книга уже была отвергнута семью предыдущими издателями в силу самых разных причин.
Вечером в отеле "Алгонкин" Шоукросс подложил под спину полдюжины подушек, пристроил лампу поудобнее и поставил рядом пепельницу. Поправив на переносице очки, он водрузил рукопись в синей обложке себе на живот. Переворачивая страницы, он посыпал их пеплом, как типичный рассеянный курильщик сигар, который прожигает дыры в простынях, а порой может поджечь и мусорную корзинку. В четыре утра он закрыл рукопись книги Абрахама Кэди "Братья". На глазах его были слезы.
Абрахам набрал в грудь воздуха, входя в холл "Алгонкина", стены которого видели целую вереницу знаменитых писателей и актеров. Голос его дрожал, когда он узнавал, в каком номере остановился мистер Шоукросс.
Эйб осторожно постучал в дверь с номером 408.
- Входите, пожалуйста. - Пухлый краснощекий англичанин в отлично сшитом костюме взял у него плащ и повесил его. - Как вы молоды, - сказал он, располагаясь на высоком стуле и кладя рукопись рядом с собой на кофейный столик. Листая страницу за страницей, он сдувал с них пепел, ронял новые хлопья и, глянув наконец на молодого человека, забившегося в угол дивана, ободряющим жестом поднял свой бокал.
- В этом мире на каждого писателя приходится по миллиону тех, кто мог бы быть писателем, сказал он, - но они тупоголовы и наслаждаются своими собственными словами, вместо того чтобы слушать. Ну-с, я считаю, что представленная вами рукопись довольно многообещающа, но она требует работы.
- Я пришел выслушать вас, мистер Шоукросс. Я, попытаюсь не быть упрямым и тупоголовым, но, может быть, у меня это не получится.
Шоукросс улыбнулся. Отлично, у Кэди есть голова на плечах:
- Я потрачу несколько. дней на работу с вами. Остальное будет зависеть от вас.
- Благодарю вас, сэр. В случае необходимости я могу взять отгул в газете.
- Должен предупредить вас, юный Кэди, что мало какие из моих многочисленных попыток увенчивались успехом. Большинство писателей отвергают критику в свой адрес; тем же, кто понимает мои цели, не хватает чувства ответственности, чтобы сделать свою работу удобочитаемой. Это очень, очень трудно.
- Можете верить, что я готов к этому, - сказал Эйб.
- Отлично. Я снял для вас номер внизу. Разложите свои вещи - и за работу.