Абрахам Кэди обрел неоценимый опыт. Дэвид Шоукросс во всей красе продемонстрировал, иочему он считается одним из лучших редакторов в мире. Он отнюдь не пытался водить пером Кэди, а старался- выжать из него все лучшее, что в нем было. Построение сюжета было тем ключом, которым большинство авторов не умело пользоваться. Герою предстояло шаг за шагом одолевать препятствия. Глава должна прерываться в момент наивысшего напряжения. Необходимость переписывать текст была сущим проклятием для большинства начинающих авторов.. И сокращения...
когда в несколько строчек приходилось вмещать ситуацию, описание которой могло быть размазано на несколько глав. Одно дело - разливаться соловьем во время публичного выступления, но стихия устной речи не должна была замедлять течение повествования.
И был еще один прием, о котором мало кто из романистов подозревал. Писатель должен помнить, к какому выводу приходит он в последней главе, и тем или иным способом подводить повествование к кульминации последней главы. Слишком многие писатели, одержимые интересной идеей, убедительно разворачивают ее в первых главах, затем сникают, не в силах добраться до вершины горы, которая и должна быть их основной целью.
По прошествии трех дней работы Абрахам Кэди продолжал слушать так же внимательно и задавать вопросы, не выказывая никаких признаков усталости или раздражения, Вернувшись в Норфолк, Эйб принялся переписывать текст. Именно это, как объяснил ему Шоукросс, то есть умение раз за разом переписывать свое творение, и отличает настоящего писателя от того, кто лишь хотел бы стать им.
Когда молодой человек, распустив паруса, пускается в. море писательства, он остается один, практически ничего не зная о ветрах и течениях, штормах и ураганах этого моря. Перед ним возникает так много вопросов, ответ на которые может быть получен только старанием и терпением. Снова и снова он сталкивается с ужасающим одиночеством, с утомлением, которое перемежается лишь редкими моментами озарения. Наконец книга была готова.
- Эйб, - позвонил ему отец. - Тут есть телеграмма для тебя.
- Прочти ее, папа.
- О'кей. В ней говорится: "Рукопись получена и прочитана. Хорошая работа. Буду рад опубликовать ее как можно скорее. Примите мои поздравления. Подпись - Дэвид Шоукросс".
"Братья" Абрахама Кэди встретили в Англии самый лучший прием. Старый Шоукросс явил миру еще одну свою темную лошадку. История была проста и незамысловата, стиль автора еще не отличался особым блеском, но он брал за живое. Роман утверждал, что, поскольку западные союзники предали Испанию, грядет великая война. Дипломатические увертки будут оплачены кровью миллионов англичан, французов и американцев.
В Америке "Братья" были опубликованы фирмой, которая первоначально отвергла книгу (на том основании, что в ней не сообщается ничего, заслуживающего внимания), и роман имел еще более громкий успех, потому что вышел в свет в преддверии второй мировой войны.
4
Со времени заключения мюнхенской сделки папа прилагал все усилия, чтобы вытащить из Польши своих родных, но ему это не удалось. Кроме его отца и двух братьев, там было около тридцати других кузенов, тетей и дядей. В этот момент . Германия обрушилась . на Польшу. Зто был сущий кошмар. На какое-то время мы перевели дыхание, когда Советский Союз занял часть Восточной Польши, в которую входил и городок Продно. Затем нам пришлось расстаться с надеждами, когда немцы напали на Россию и Продно оказался в их руках.
Папа изменил свое отношение к фашизму. Смерть Бена и страх за семью вызвали у него воинственное неприятие его. Я знаю, что для родителей было ужасным потрясением, когда я решил пойти на войну, но я не мог ждать.
Осенью 1941 года я вступил в Королевские канадские военно-воздушные силы в надежде добраться до Англии и стать членом американского добровольческого крыла. Как и в эскадрилье Бена, там подобралась отчаянная компания ребят, которые в полной мере заслуживали звания истребителей. Самое смешное заключалось в том, что многие из них были отчислены из авиационного корпуса американской армии в силу полной неспособности к полетам.
Папа с мамой пытались слабо протестовать, говоря, что Америка вот-вот сама вступит в войну, так что мне не имеет смысла ехать искать приключений на свою голову. Труднее всего было маме. Она боялась, что все может кончиться потерей обоих ее сыновей. Они держались изо всех сил. Папа уверял, что он полон гордости, а мама говорила нечто вроде: "Будь осторожен и не лезь в герои".
Мне было очень не по себе, когда, поцеловав их, я сел на поезд, идущий в Торонто. Через несколько месяцев, когда я осваивал пилотирование "спитфайера", Америка подверглась нападению в Перл-Харборе.
19 августа 1942 года
Семь тысяч канадских и британских десантников хлынули на французский берег у Дьепа, чтобы разведкой боем проверить силу немецкой береговой обороны.
Инженерно-саперные части обнаружили позиции крупнокалиберной немецкой артиллерии, и ее удалось подавить, но вторжение сразу же столкнулось с большими трудностями. Один фланг его был смят немецкими кораблями, а в центре канадские танки не смогли пробиться сквозь волны прибоя; немецкая контратака довершила разгром.
Над головами атакующих эскадрильи "спитфайеров" и "мессершмиттов" вели яростные схватки, в то время когда остальные самолеты союзников на бреющем полете старались прикрыть отступающие части на пляже.
Среди них была эскадрилья "Американских орлов", в составе которой самый молодой летчик, двадцатидвухлетний Абрахам Кэди, совершал свой пятый вылет.
Когда запасы горючего и боеприпасов подходили к концу, самолеты возвращались в Англию, где заправлялись, пополняли боезапас и снова летели в бой. Эйб в третий раз за этот день возвращался в Дьеп, где летчики тщетно старались остановить немецкое контрнаступление.
Едва не чиркая шасси по верхушкам деревьев, он поливал огнем немецкие части, выползающие из леса.
Связь между летчиками поддерживалась с трудом, его эскадрилья дралась над всем полем боя, и поэтому трудно было предупреждать товарищей о грозящей опасности. Каждый дрался сам за себя.
Эйб прошел над мостом и пулеметным огнем очистил его от врагов, когда на него навалились три "мессершмитта", вынырнувшие из облаков. Он резко задрал нос, чтобы уйти от атаки, и маневр почти удался, как вдруг он почувствовал, что самолет яростно затрясся от попавшей в него пулеметной очереди. Он не мог удержать в руках штурвал, и самолет вошел в штопор. Эйб отчаянно напряг мускулы спины, пытаясь управлять машиной, но она продолжала вращаться, как бумажный кораблик, попавший в водоворот.
Иисусе Распятый! Мне отстрелили хвост. Прыгать? О черт, только не над водой. Господи, дотянуть бы до Англии. Боже небесный, дай мне еще тридцать минут.
Эйбу с трудом удалось выровнять падающий самолет в нескольких сотнях футов над гладью пролива и развернуться в сторону Англии. Пятнадцать минут до посадки, десять...
- "Зенит", "Зенит", тут "Пес-два", у меня беда. Я подбит.
- Алло, "Пес-два"; это "Зенит". Что вы собираетесь делать?
О, сукин сын!
"Мессершмитт" догонял машину Эйба. Из последних сил ему удалось задрать нос самолета кверху и набрать высоту. Удивленный немец проскочил мимо, и Кэди пришлось повторить маневр, пройдя под ним. Эйб позволил ему войти в пике и нажал гашетку.
- Я его сделал! Я его сделал!
Продержаться. Слава Богу... вот он, берег Англии. Господи, никак я теряю . высоту. Спокойнее, малыш, спокойнее, а то ты выдерешь мне руки из суставов.
Он планировал под острым углом.
- Внимание, "Пес-два". Говорит Древерри. Теперь мы вас видим. Советуем прыгать.
- Не могу. Иду слишком низко для прыжка. Я постараюсь посадить машину.
- Заходите на посадочную. Рев сирен на аэродроме вызвал бурную активность.
Пожарная машина, скорая-помощь и спасательная команда мчались вдоль посадочной полосы, к которой приближалась раненая стальная птица.
- Черт побери, да он в самом деле уже не может управлять ею!
- Держись, парень!
Ребята, ну до чего мне не нравится эта глиссада. Она совсем мне не нравится. Давай же, радость моя, тяни до посадочной. Ты же хорошая девочка. Продержись еще немножко.
Триста футов, двести, вырубить двигатель, планировать, планировать,
- Смотрите, как летит этот парень!
Иди же, земля, дай мне коснуться тебя. Иди же, иди. Ох, ребята, когда же... Господи! Чертовы шасси не выпускаются.
Эйб бросил старания выпустить шасси и сел на брюхо. "Спитфайер" помчался по взлетной полосе, высекая из нее искры. В последнюю долю секунды он увернулся от ангаров и врезался в лес, где и застрял между деревьями. Сирены истошно выли. Эйб откинул крышку фонаря и вылез на крыло. После секунды тишины раздался взрыв, вслед за которым забушевало пламя.
5
О Боже мой! Я мертв! Я знаю, что мертв. Господи! Я ничего не вижу! Я не могу пошевелиться! У меня разбита голова!
- Помогите! - застонал Эйб.
- Лейтенант Кэди! - пробился сквозь тьму женский голос. - Вы слышите меня?
- Помогите, - заплакал он. - Где я? Что со мной случилось?
- Лейтенант Кэди, - снова раздался тот же голос. - Если вы слышите меня, пожалуйста, дайте мне знать.
- Да, - выдохнул он.
- Я сестра Грейс, медсестра, и вы в госпитале военно-воздушных сил рядом с Батом. Вы были тяжело ранены.
- Я ослеп. О Господи, я ослеп!
- В состоянии ли вы взять себя в руки, чтобы мы могли поговорить?
Он заставил себя успокоиться.
Коснитесь меня, чтобы я знал - вы в самом деле здесь.
- Вы перенесли серьезную операцию, - сказала сестра Грейс, - и вы забинтованы с головы до ног. Пусть вас не волнует, что пока вы ничего не видите и не можете пошевелиться. Разрешите, я сейчас приведу врача, и он вам все объяснит.
- Прошу вас, не уходите надолго.
- Я тут же вернусь. А пока вам необходимо успокоиться.
Эйб с трудом глубоко вдохнул, и его заколотило от страха. Сердце забилось, когда-он услышал приближающиеся шаги.
- Просыпайтесь же! - раздался типичный британский командный голос. - Я доктор Финчли.
- Скажите мне, доктор, скажите, я ослеп?
- Нет, - ответил врач. - Вам вкатили большую дозу успокоительного, и вам еще предстоит прийти в себя. Вы способны понимать, что я говорю?
- Я еще не совсем в своем уме, но я все понимаю.
- Ну что ж, отлично, - сказал доктор Финчли, присаживаясь на край койки. - Правым глазом вы, скорее всего, видеть не будете, но мы постараемся спасти другой глаз.
- Вы уверены?
- Абсолютно.
- Так что же произошло?
- Могу объяснить. Все очень просто. Ваш самолет взорвался почти сразу же, как врезался в лес. Вы как раз вылезли на крыло, и в момент взрыва успели вскинуть руки к лицу, закрывая его.
- Это я припоминаю.
- Ожог пришелся на тыльную сторону ладоней, и они серьезно обгорели. Ожоги третьей степени. Обнажились даже сухожилия. Это достаточно серьезно. Если не удастся справиться с последствиями, нам придется делать пересадку кожи, а если поражены сухожилия, пойдем и на их пересадку. Пока вы понимаете меня?
- Да, сэр.
- Во всяком случае, мы сможем полностью восстановить вам работоспособность обеих рук. Это потребует времени, но мы очень успешно пересаживаем и кожу, и сухожилия.
- Что с моими глазами? - прошептал он.
- Во время взрыва мельчайшие осколки поразили оба глаза. Произошло повреждение роговицы. Она представляет собой тонкую мембрану, прикрывающую глаз. Глазное яблоко наполнено субстанцией, напоминающей яичный белок, которая исполняет роль воздуха, надувающего шину. Правый глаз был поражен особенно глубоко, жидкость вытекла, и зрачок полностью потерян. Что же касается второго глаза, то все в порядке, если не считать. незначительного повреждения роговицы. Нам придется штопать ее. Для этого мы иссекаем внутреннюю оболочку века и прикрываем ею глаз, закрепляя на месте мелкими стежками. Нить тоньше человеческого волоса.
- Когда мне станет известно, смогу ли я видеть?
- Обещаю, что левым глазом видеть вы будете, но вам придется столкнуться с двумя проблемами. Поражение кровеносных сосудов на руках не способствует росту соединительной ткани, и вы будете несколько ограничены в движениях кисти. Во-вторых, во время взрыва вы перенесли серьезную контузию. Поэтому сначала будете видеть все как бы несколько не в фокусе. Вам будет позволено несколько минут каждый день привыкать к свету, когда мы будем менять вам бинты и заниматься вашим глазом и руками:
- О'кей, - сказал Эйб. - Я буду слушаться... и спасибо, доктор.
- Все будет отлично. Ваш издатель, мистер Шоукросс, ждет встречи с вами почти три дня.
- О, конечно, - сказал Эйб.
- Ну, Эйб, - начал Шоукросс, - мне сказали, что ты просто фантастически перелетел через пролив и немыслимым образом сел на брюхо, да еще и ухитрился увильнуть от ангара.
- Черт побери, я же летчик.
- Ничего, если я тут закурю, доктор?
- Конечно.
Эйбу нравился запах сигар Шоукросса. Они напоминали ему о тех днях в Нью-Йорке, когда они день и ночь работали над его рукописью.
- Мои родители знают?..
- Я посоветовал не сообщать твоим родителям, пока ты сам не напишешь им пару слов.
- Спасибо. Господи, нет, уж точно - я куплю ферму.
- Купите ферму? - переспросил доктор Финчли. - Типично американское выражение. Означает, что у человека ум за разум зашел.
- Можно и так сказать...
"Дорогие мама и папа!
Хотя это письмо написано и не моим почерком, беспокоиться не стоит. Дело в том, что я попал в небольшую аварию, обжег руку и поэтому не могу сам писать.
Хочу заверить вас, что во всем остальном я чувствую себя прекрасно, лежу в хорошем госпитале, да и вообще со мной ничего серьезного. Даже кормят тут отлично.
У меня были небольшие неприятности при посадке и так далее. Скорее всего, больше летать я не буду, потому, что тут очень строгие требования к здоровью.
Отправляет письма симпатичная молодая леди, и она говорит, что будет рада писать вам каждые несколько дней.
Главное, что вам абсолютно не из-за чего беспокоиться даже на минуту.
Передавайте мою любовь Софи и всем прочим.
Ваш преданный сын
Эйб".
6
Терпение.
Если я еще раз услышу это слово, я сорву все повязки. Терпение. Это они мне говорят по двадцать раз на дню. Терпение.
Я, как мумия, лежу, на спине, в сплошной тьме. Когда оканчивается действие лекарств, боль в руках становится невыносимой. В уме я прокручиваю все игры. На бейсбольном поле я беру подачу за подачей. Я питчер в команде "Ред сокс". Я вижу, как прошиваю всю линию защиты "Янки" - Риццуто, Гордон, Дикей, Келлер. Последний - Ди Маджио. Мы ведем в счете. Он бросается спасать репутацию "Янки". В такой ситуации взять бросок непросто. Ди Маджио чуть не ломает себе спину, кидаясь за ним. Мы их сделали. Наш рекорд запомнится на годы.
Я вспоминаю женщин, с которыми спал. Я по-прежнему считаю себя мальчишкой, так что дюжина - это не так плохо. Но я не помню, как зовут большинство из них.
Я вспоминаю Бена. Господи, как мне не хватает его. Нет, я не одержал победу. О трех вещах я мечтал в жизни: играть в бейсбол, летать и писать. С двумя из них покончено навсегда. Смогу ли я писать с такими клешнями вместо рук?
Как бы то ни было, тут в самом деле творят чудеса. Они буквально собрали меня из осколков, как фарфоровую куклу. Каждое мое движение превращается в нелегкую проблему. Если кто-то ведет меня в ванную или усаживает на горшок, свои дела я сделаю сам, но кто-то должен привести меня в порядок. Я даже не могу стоять у писсуара. Мне приходится садиться, как женщине. Это предельно унизительно.
Каждый день я на несколько минут освобождаюсь от своей оболочки мумии. Здоровый глаз по-прежнему остается плотно закрытым. Лишь только мне удается чуть разлепить ресницы и присмотреться, как они снова забинтовывают меня. Я продолжаю убеждать себя, что могло быть и хуже. С каждым днем спадают опухоли и кровоподтеки, и я начинаю потихоньку шевелить руками.
Дэвид Шоукросс приезжает из Лондона раз-два в неделю. Его жена Лоррейн никогда не забывает передать мне посылку с едой. Она так настойчива, как мама. Я знаю, что она тратит на меня драгоценные продуктовые карточки, и пытаюсь убедить их, что меня кормят тут, как особу королевской крови.
До чего я радуюсь, когда ощущаю вонючий запах сигары. Шоукросс получил от правительства предложение договориться с русскими об обмене книгами для публикаций. Он рассказывает, что из-за параноиков из русского посольства можно просто выйти из себя.
Мои приятели посещали меня только разок, потому что им надо добираться очень издалека. Наше крыло вошло в состав американских военно-воздушных сил. Так что я не представляю, в каком я сейчас положении. Я никому не нужен и ни на что не гожусь.
Прошел месяц. Терпение, говорят они мне. Иисусе, до чего я ненавижу это слово. Скоро они начнут пересадку кожи.
Что-то случилось, и дни уже не кажутся мне такими долгими и мучительными. Ее зовут Саманта Линстед, и ее отец - эсквайр, владелец старого фамильного поместья в Миндип-Хиллс недалеко от Бата. Саманте двадцать лет, и она носит красный крест Добровольного корпуса медсестер. На первых порах во время визитов она занималась обычными делами, как, например, написать письмо или помочь мне умыться. Постепенно мы стали с ней общаться, и она принесла мне патефон, набор пластинок и радиоприемник. Большую часть дня она проводила в моей палате, кормя меня, прикуривая сигареты и читая мне вслух.
Может ли человек влюбиться в голос?
Я никогда не видел ее. Она всегда приходит после утренних перевязок. Все, что я знаю о ней, - это ее голос. Я провожу едва ли не все время, стараясь представить себе ее облик. Сама же Саманта убеждает меня, что она самая обыкновенная.
Примерно через неделю после ее появления я смог совершить небольшую прогулку в ее сопровождении вокруг здания госпиталя. И после этого я все чаще и чаще стал чувствовать прикосновения ее рук.
- Прикури мне, Сам, - попросил Эйб.
Саманта, сидящая рядом с его кроватью, осторожно держала сигарету, пока он затягивался. Отложив ее, она скользнула рукой за отворот его пижамы и, едва касаясь кожи, погладила его грудь кончиками пальцев.
- Сам, я все время думаю... Может, тебе лучше не приходить больше ко мне. - Она внезапно отдернула руку. - Мне не нравится, когда кто-то жалеет меня.
- Ты считаешь, что я прихожу именно из-за этого?
- Когда дни и ночи лежишь во тьме, в голове возникают странные мысли. Я начинаю воспринимать вещи и события серьезнее, чем должен был бы. Ты прекрасный человек, и не должна быть жертвой моих фантазий.