Затем она быстро повернулась и бросилась бежать через дом, двор и сад и остановилась только у развалин храма, которые особенно любила.
С трудом переводя дыхание и обливаясь потом, Альмерис забилась в темное углубление и прижалась головой к стене. Сердце ее билось со страшной силой и острая боль пронизывала грудь. Ей хотелось плакать, но слез не было.
Сколько времени провела в развалинах, она и сама не могла бы сказать. Одна мысль всецело поглотила ее: все было кончено! Ричард навсегда для нее потерян! Беспорядок, который она видела в его комнате, несомненно, указывал на приготовления к отъезду. Позабыв все, он летел к той, которую любил! Из наболевшей груди Альмерис сорвался тяжелый и раздирающий, как жалоба, стон.
Страшная боль, сопровождаемая ледяной дрожью во всем теле, вывела ее из состояния оцепенения. Она поднялась и хотела поспешить домой, но не могла идти. Ноги дрожали и подкашивались, а боль в груди мешала ей дышать.
Еле–еле дотащилась она до дома, где уже давно искали ее. Желая остаться одна, Альмерис ушла в свою комнату, сославшись на головную боль, чтобы ее никто не беспокоил. Но не дойдя до кровати, она вздрогнула и остановилась. Что–то горячее подступало к горлу. В ту же минуту кровь хлынула у нее изо рта и залила ее белое платье. Альмерис протянула вперед руки и без чувств упала на ковер.
Дора, искавшая Альмерис всюду, нашла ее в обмороке и своими криками взбудоражила весь дом. Прибежал Майдель с сестрой. Общими усилиями, наконец, привели ее в чувство. Но общее горе и беспокойство были тем сильней, что доктор куда–то уехал, а трактирщик узнал от одного из членов экспедиции, что отсутствие Леербаха может продолжиться около трех недель.
О причинах, вызвавших припадок, так никто ничего и не узнал, а Альмерис, разумеется, ничего не выдала.
Однако, хотя Альмерис и не хотела лежать в постели, тем не менее она была все так же слаба и целые часы проводила на диване. Появился легкий, сухой кашель, а по ее нежному лицу разлилась болезненная бледность. Все эти симптомы возбуждали всеобщую тревогу. Но если физическое состояние Альмерис внушало опасения, то душевный покой к ней мало–помалу вернулся. Она молилась и покорилась, мужественно подавив всякое личное и эгоистическое чувство. Если "он" был счастлив, то этого должно было быть достаточно для нее.
Дней через десять вернулся Леербах. Он был весел, доволен и имел счастливый вид. Вместо Tea он застал у Лауфорда письмо от старого графа, написанное несколько дней спустя после письма Tea, вызвавшего его в Каир. Граф сообщал, что жених его дочери погиб в катастрофе на железной дороге, и что он смотрит на эту неожиданную смерть, как на волю судьбы, решившей в пользу Ричарда. В силу чего он извещает барона, что готов отдать ему свою дочь, но желает, чтобы это обстоятельство было сохранено в тайне впредь до возвращения Ричарда из Египта, которое должно последовать месяцев через восемь.
Время это Tea посвятит трауру, носить который ее обязывает долг, ввиду трагической кончины родственника и жениха. Если, по истечении этого срока, барон и Tea сохранят прежние чувства друг к другу, то ничто уже больше не будет препятствовать их счастью.
Ричард, со своей стороны, смотрел на этот случай тоже, как на волю судьбы, дававшей ему время испытать себя и не принимать необдуманного решения. В письме, приложенном к письму отца, Tea извещала жениха, что она согласилась с отцом и поэтому, до его возвращения, не будет больше ему писать.
Итак, Ричард вернулся в древние Фивы в самом радостном настроении; но это настроение быстро сменила тревога, когда слуга рассказал ему про болезнь Альмерис, причем добавил, что его ждут, как спасителя, и что у барышни очень болезненный вид.
Было уже около десяти часов вечера; но, несмотря на поздний час, Леербах решил немедленно же идти к Майделю. Тщетно ломал он себе голову над тем: что могло вызвать внезапную перемену в здоровье молодой девушки. Вдруг у него в голове мелькнуло одно подозрение.
– Альмерис заходила сюда в день моего отъезда? – спросил он.
– Да, барон. Барышня заходила сюда в то время, когда я относил ваш чемодан на пароход. Привратник говорил мне, что она принесла великолепный букет и была очень весела. Минут через десять она вышла отсюда бледная и расстроенная и, как безумная, побежала к развалинам. Затем, уже после полудня, госпожа Дора нашла ее в спальне, лежащею без чувств и всю залитую кровью.
Ричард побледнел и беспомощно опустился на стул, отирая выступивший на лбу пот. Итак, он не ошибся! Альмерис нашла портрет Tea и ее письмо, которое он тогда забыл на столе. И вот, ревность и волнение вызвали те роковые последствия, которых он так боялся.
Взволнованный Ричард отправился на квартиру к трактирщику. Сам Майдель был еще занят, но Дору и Туснельду он нашел на террасе. Обе они очень обрадовались его приезду и рассказали ему подробности болезни Альмерис.
Когда доктор спросил: где она? – Туснельда ответила с легкой досадой, что, несмотря на все их уговоры, Альмерис упрямо каждую ночь ходит сидеть на лестнице, ведущей к Нилу, и проводит там по нескольку часов.
Ричард объявил, что немедленно же приведет молодую девушку и осмотрит ее; затем он вышел и направился к реке. Стояла теплая, благоухающая, великолепная звездная ночь; воздух был дивно прозрачен, а луна ярко светила.
Лестница, древние ступеньки которой были случайно открыты при постройке "Отдыха Рамсеса", была в тени группы пальм. Ричард издали увидел Альмерис. Она сидела на первой ступеньке и до такой степени была погружена в свои мысли, что ничего не видела и не слышала.
По обыкновению, на ней было надето простое платье из белой кисеи. Обнаженными руками она обхватила свои колени. Узенькая желтая лента сдерживала ее густые, полураспущенные черные волосы. При лунном свете лента производила впечатление золотого обруча и за нее был воткнут цветок лотоса. Когда Альмерис сидела в такой позе в тени пальм, под самым Нилом, ее можно было принять за воскресшую египтянку времен фараонов.
Ричард остановился очарованный. Какое–то смутное воспоминание зашевелилось в его душе, и в голове его пронеслось что–то, похожее на мимолетное видение – на таинственное веяние далекого. Ему казалось, что он уже видел подобный пейзаж, только вместо грустных развалин, там, на горизонте, высились колоссальные силуэты храмов и обелисков.
Все это как молния пронеслось перед ним и исчезло. Альмерис, видимо, побледнела и похудела; но выражение мечтательности и кротости необыкновенно шло к ее нежным и гармоничным чертам.
Прилив любви и жалости наполнил сердце Леербаха. В эту минуту он ясно чувствовал, что Альмерис для него дороже всего, и что Tea, несмотря на свою красоту, на свой развитой ум и свое знатное происхождение, никогда не займет в его сердце такого же места, как этот нежный, наивный ребенок.
Он быстро подошел к молодой девушке и сказал:
– Добрый вечер, Альмерис! О чем это вы мечтаете здесь?
Альмерис вздрогнула и, быстро обернувшись, пробормотала:
– Рамери!
Затем, почти тотчас, словно спохватившись, прибавила, протягивая ему свою маленькую ручку:
– Добрый вечер, господин Леербах! Можно вас поздравить?
Ричард весело рассмеялся и, удерживая маленькую ручку, дрожавшую в его руке, сел рядом с ней и весело спросил:
– Поздравить? С чем? Вот что называется самой выдать свое любопытство…
Ричард умолк, так как охваченная стыдом Альмерис вырвала у него свою руку и пыталась бежать.
– Останьтесь, ревнивица, и успокойтесь! – сказал он, насильно усаживая Альмерис. – Меня не с чем поздравлять. Я возвращаюсь свободным и никогда не женюсь на другой, так как люблю только одну вас, Альмерис. Хотите вы стать моей подругой жизни? Простите вы мне мое преступное ослепление, причинившее вам так много огорчений?
С минуту Альмерис сидела молча. На лице ее вспыхнуло выражение невыразимого блаженства.
– Мне и не снилось ничего подобного! Это я любила вас! О! Как благодарить мне Господа за то громадное счастье, которое он даровал мне перед смертью?
– Что вы говорите о смерти, Альмерис! – сказал Леербах, на которого эти слова произвели тягостное впечатление. – Вы будете жить для меня! Я вылечу вас, и мы долго и счастливо будем жить в моем старом замке в Германии – если только вы захотите ехать со мной, так как вы, злюка, до сих пор еще не ответили: желаете ли вы стать моей женой?
– Разве можно спрашивать: хочу ли я счастья? Если я останусь жива, я буду принадлежать вам на всю жизнь, – ответила Альмерис с радостной улыбкой. – А я хочу жить! Жизнь с вами была бы так прекрасна! Но, – она покачала головой, и грустная улыбка скользнула по ее губам, – я знаю, что я осуждена! Судьба за Эриксо. Она, – эта женщина с портрета, – победит, будет жить и будет счастлива с тобой. Я же – я буду спать под песком древнего Египта!
Сердце Ричарда сжалось от страха и тоски. Он обнял девушку, прижал ее к своей груди и пробормотал:
– Зачем, в этот счастливый час, когда мы соединились, ты говоришь про такие грустные вещи? Ты, кажется, прямо маленький Отелло! Но успокойся и отгони мрачные мысли. Женщину на портрете зовут Tea, а вовсе не Эриксо. Она ничего не победит, так как я люблю одну только тебя и только на тебе женюсь.
Ричард рассказал в кратких словах про свои отношения с Tea, которые теперь само собой навсегда разрываются. Затем, чтобы отвлечь ее мысли на другой предмет, он прибавил:
– Теперь, когда тебе все известно, скажи мне, почему ты называешь меня Рамери и почему, не могу понять, ты отождествляешь какую–то Эриксо с графиней Кронбург?
Альмерис таинственно улыбнулась.
– Я даю тебе имя, которое ты уже некогда носил, так как мы не в первый раз живем вместе и любим друг друга; но уже и тогда роковая судьба устранила меня с дороги к счастью. Я узнала тебя и теперь, как и тогда, когда была римлянкой Валерией. Ты тоже узнавал меня сердцем, если не глазами. И всякий раз, когда мы встречались, ты любил меня! Белокурая Эриксо – красивей меня, но она никогда не обладала всем твоим сердцем.
– Но если ты помнишь, что меня звали Рамери, ты должна так же знать, кем мы были в той прошлой жизни? – шутя и недоверчиво спросил доктор.
– Я не помню всего точно, – ответила Альмерис, не замечая его иронии. – Я знаю только, что ты был великим скульптором и изваял двух сфинксов, которые были поставлены в пирамиду. Сфинксы эти были с секретом, которого я не знаю, но который был придуман желавшим нам счастья, мудрым магом Аменхотепом, так как я была невестой другого и покровительствовавший нам маг хотел помешать этому браку. Но влюбленная в тебя Эриксо все испортила. Случилось это, должно быть, очень давно, так как тогда все люди носили такие же одежды, как и фигуры на стенах храмов. Гораздо позже, когда я была уже римлянкой Валерией, я снова любила тебя, но злая Эриксо опять отняла у меня твое сердце.
– Но кем же я был, когда ты была Валерией? Тоже римлянином?
– Нет, ты оставался Рамери. И ты, и Эриксо. А я с горя, что потеряла твое сердце, сделалась христианкой и погибла. Каким образом, я не помню, но знаю, что моя смерть была ужасна.
И Альмерис вздрогнула.
– Не думай, что я сошла с ума: все, что я говорю – истина. Аменхотеп все еще живет в большой пирамиде, так как он владеет тайной долгой жизни, – прибавила она, заметив, что доктор грустно смотрит на нее.
И действительно, последняя часть рассказа Альмерис произвела очень тяжелое впечатление на доктора, внушив ему подозрение, что молодая девушка психически расстроена.
– Однако, пора домой! Сырость, поднимающаяся с реки, может вредно подействовать на твое здоровье. Идем же!
Как перышко поднял ее Ричард и они оба, смеясь, вернулись домой.
Дома их ждали Туснельда, Дора и только что вернувшийся Майдель. Видя всю семью в сборе, Леербах, не выпуская руки Альмерис, подошел к старику–трактирщику и попросил у него согласия и благословения на брак с Альмерис.
В первую минуту все были поражены, но несколько слов относительно общественного и финансового положения Леербаха рассеяли все опасения. Майдель обнял жениха и невесту и поздравил их. А Дора и Туснельда себя не помнили от гордости и радости, при мысли, что их дорогая Альмерис сделается баронессой.
Все весело беседовали. Свадьба была назначена довольно скоро. Заметив лихорадочный румянец на щеках Альмерис и ненормальный блеск ее глаз, Ричард объявил, что всем пора на отдых, боясь слишком сильного волнения для молодой девушки.
Ричард вернулся домой счастливый, но и озабоченный. Все случилось скорей, чем он предполагал. Увлеченный любовью, он уже принял решение, которое хотел раньше всесторонне обсудить. Теперь он считал своим долгом открыть Tea всю истину; а признание это было не из легких. Поэтому, чувствуя себя крайне утомленным, он решил отложить на несколько дней отсылку прощального письма своей бывшей невесте. Доктор спал около часа, когда его разбудил бледный от ужаса Майдель. У Альмерис снова пошла горлом кровь.
Ричард поспешно оделся и бросился к больной. Девушка лежала без чувств, бледная как полотно.
После целого часа усилий Альмерис открыла глаза, но была так слаба, что едва могла шевелиться. Увидя склонившегося над ней Ричарда, она улыбнулась ему счастливой улыбкой, послушно выпила лекарство, которое он подал ей, и, держа его за руку, заснула спокойным, укрепляющим сном.
Леербах просидел у постели больной до самой зари. На сердце у него было тяжело. Как доктор, он понимал, что жизнь Альмерис висит на волоске. Но так как человек всегда охотно надеется на то, чего желает, то и он убедил себя, что его знание, при помощи любви и жизнелюбии молодого организма, победит болезнь.
Следующие дни Ричард провел в страшных муках. Врач в нем приходил в отчаяние, а влюбленный цеплялся за надежды, которые его же разум считал призрачными. Сама же Альмерис казалась счастливой и была вполне спокойна. Раз только спросила она Ричарда, не считает ли он нужным отложить свадьбу на несколько месяцев.
– Напротив, я хочу ускорить ее. Мне будет удобней ухаживать за тобой, а убеждение, что ты победила судьбу и на всю жизнь принадлежишь мне, будет способствовать твоему скорейшему выздоровлению, – с улыбкой ответил он.
Ричард уже несколько дней назад принял такое решение. Если уж Альмерис суждено умереть, то он хотел, по крайней мере, дать ей возможное счастье.
Выражение невыразимой грусти скользнуло по лицу Альмерис, но она ничего не возразила. Майдель же, по просьбе своего будущего зятя, ускорил приготовления к свадьбе. Альмерис временно перешла к Доре, пока отделывалось ее помещение и две соседних комнаты для новобрачных. Однако, несмотря на эти радостные приготовления и на любовь, какой окружали ее Ричард и родные, состояние здоровья девушки ухудшалось с каждым днем. Узнав от Туснельды историю матери Альмерис, Леербах понял, что эта болезнь была наследственная и что страдания и лишения Фатьмы отзываются на ее ребенке.
Накануне дня, назначенного для свадьбы, Альмерис была, казалось, гораздо веселей и сильней, чем все это время. Когда Ричард пришел навестить ее, она сидела перед небольшим резным шкафчиком, откуда извлекала различные древности, которые расставляла на столе.
– Как ты кстати пришел, Ричард, – весело сказала она, подставляя ему для поцелуя свои розовенькие губки. – Помоги мне вынуть ящик из нижнего отделения. В нем есть вещь, которую я хочу подарить тебе.
Ричард исполнил желание молодой девушки и вынул из шкафа большой, довольно тяжелый ящик. Поставив его на стол, он с любопытством стал его рассматривать. Вещь, очевидно, была очень древняя, но только не египетского происхождения. Стенки и крышка были украшены инкрустацией из слоновой кости, и рисунок изображал амуров, играющих с сатирами. Но это чудное произведение искусства какого–то греческого художника было сильно повреждено временем или варварскими руками. Местами не хватало слоновой кости и видно было дерево, а местами была отбита резьба или стерта роспись.
– Бог мой! Как могли до такой степени испортить такую чудную вещь? – вскричал Леербах.
– Этот ящик был уже таким найден. Ho тo, что в нем содержится, надеюсь, понравится тебе, – ответила, смеясь, Альмерис.
Откинув крышку, молодая девушка вынула несколько кусков ваты, а затем, не без усилия, вытащила какой–то завернутый в полотно предмет.
– Смотри! Мне кажется, что это пресс–папье, – продолжала она, развертывая полотно. Ричард с любопытством наклонился и вскрикнул от восхищения.
На пьедестале из красного агата лежал сфинкс, высеченный, по–видимому, из черного базальта. Эмалированный полосатый клафт, синий с золотом, покрывал его голову. Чело украшал миниатюрный цветок лотоса, так артистически сделанный, что он казался живым.
– Великий Боже! Что за чудное произведение искусства! – с энтузиазмом вскричал Ричард.
Но вдруг он вздрогнул и, подняв древнюю вещь, прибавил:
– Посмотри, Альмерис! Этот сфинкс до такой степени похож на тебя, что просто глазам не веришь. Только черты лица сфинкса более зрелы и строги. Это просто чудо! Каким образом это сокровище попало в твои руки?
– Я его нашла. Случилось это вот как, – ответила Альмерис. – Около двух лет тому назад сюда приехал один англичанин и остановился у нас. Ежедневно он с двумя лакеями отправлялся в развалины, где англичанин якобы копировал иероглифические надписи, а в действительности производил раскопки древних гробниц и прятал найденные там вещи.
В этих поисках ему помогали два феллаха, конечно, за хорошие деньги и под условием сохранения тайны. Так как я всегда бродила по развалинам, то скоро открыла место их тайной раскопки. Но так как это меня занимало, то я и молчала. Когда они узнали, что мне все известно, они сначала очень испугались и рассердились, но, убедившись в моей скромности, успокоились и не мешали мне сопровождать их.
Однажды они нашли в старом некрополе гробницу, которая должна была принадлежать какому–нибудь богатому семейству, так как состояла из двух комнат, из которых одна была замурована. Вход тоже был заделан.
Англичанин был в восторге. Он вообразил, что напал на какой–нибудь тайник, полный сокровищ. Когда же гробницу вскрыли, в ней ничего не нашли, кроме скамейки и деревянного, изъеденного червями стола. В глубине лежал скелет. Англичанин был страшно взбешен и объяснил, что без сомнения, здесь жил и умер какой–нибудь бродяга, а его товарищи замуровали труп.
Мне же этот скелет, брошенный в угол, внушал невыразимую радость. Через несколько дней я снова вернулась в эту гробницу. И вот, на этот раз, в том самом углу, где лежали кости, я заметила фосфорический свет. Как я тогда не испугалась – это до сих пор и для меня самой тайна, так как теперь при одном только воспоминании об этом меня пробирает дрожь. Тогда же я чувствовала только страшное любопытство и такую решимость, что без малейшего колебания подошла ближе и убедилась, что свет пробивается сквозь щели между камнями. Один большой камень подался под давлением моей руки и, повернувшись на невидимых шарнирах, открыл глубокий тайник. Там, окруженный фосфорическим туманом, стоял этот ящик.
Тайно, чтобы никто не видел, я не без труда перенесла этот ящик сюда и нашла в нем сфинкса.