После отъезда литовских послов царь назначил день общей торжественной казни. Он решил устроить эту казнь в Москве, приказав согнать на нее весь московский люд.
На большой торговой площади, внутри Китай-города, было поставлено множество виселиц. Среди них стояло несколько срубов с плахами. Немного подале висел на перекладине между столбов огромный железный котел. С другой стороны срубов торчал одинокий столб с приделанными к нему цепями, а вокруг столба работники навалили костер. Разные неизвестные орудия виднелись между виселицами и возбуждали в толпе боязливые догадки, от которых сердце заранее сжималось.
Наконец роковое утро настало, и в небе послышалось громкое карканье ворон, которые, чуя близкую кровь, слетались отовсюду в Китай-город, кружились стаями над площадью и унизывали черными рядами церковные кресты, гребни домов и самые виселицы.
Тишину прервал отдаленный звон бубен и тулумбасов, который медленно приближался к площади. Показалась толпа конных опричников, по пяти в ряд. Впереди ехали бубенщики, чтобы разгонять народ и очищать дорогу государю.
За опричниками ехал сам царь Иван Васильевич, верхом, в большом наряде, с колчаном у седла, с золоченым луком за спиною. Венец его шишака был украшен демсусом, то есть изображением на финифти Спасителя, а по сторонам Богородицы, Иоанна Предтечи и разных святых. Черпак под ним блистал дорогими каменьями, а на шее у вороного коня болталась собачья голова.
Позади царя ехала толпа ближайших царедворцев, по три в ряд. За ними шло триста с лишком человек, осужденных на смерть. Скованные цепями, изнуренные пыткой, они с трудом передвигали ноги.
Шествие заключал многочисленный отряд конницы Когда поезд въехал в Китай-город и все войско, спешившись, разместилось у виселицы, Иоанн, не сходя с коня, осмотрел забитую народом площадь и сказал:
- Люди московские! Вы узрите ныне казни и мучения. Караю злодеев, которые хотели предать врагам государство! Плачуще, предаю телеса их терзанию, яко аз есмь судия, поставленный Господом судить народы мои!
Между тем костры под котлами и столбами запылали, а на срубы поднялись палачи.
Первым вывели боярина Дружину Андреевича Морозова.
Иоанн, в порыве раздражения, обрек было его на самые страшные муки, но вследствие общей любви москвитян к боярину он осудил его на менее жестокую смерть.
Морозов взошел на сруб, перекрестился.
- Ведаю себя чистым перед Богом и перед государем, - ответствовал он спокойно, - передаю душу мою Господу Иисусу Христу! Вдове же моей прощаю, и вольно ей выйти за кого захочет!
С этими словами Морозов еще раз перекрестился и опустил голову на плаху.
Раздался глухой удар, голова Дружины Андреевича покатилась, кровь его обагрила доски помоста.
Палачи схватили Вяземского, который от пыток почти не стоял на ногах. В глазах его читалась отрешенность, смешанная с презрением ко всему. Его подвели к большому котлу, в котором уже закипала вода. Костер тем временем разгорелся.
Старого мельника втащили на этот костер и приковали к столбу. Мельник ничего не замечал вокруг. Углубленный в самого себя, он бормотал что-то себе под нос и с видом помешательства приплясывал на костре, гремя цепями.
- Шикалу! Ликалу! - говорил он. - Слетались вороны на богатый пир. Подымайся, ветер, от мельницы! Кулла! Кулла! Разметай костер, загаси огонь!
И в самом деле ветер поднялся над площадью, он раздул подложенный под колдуна хворост, и пламя, вырвавшись сквозь сухие дрова, охватило мельника.
И в эту минуту над площадью раздались голоса:
- Блаженный идет! Смотрите! Смотрите! Блаженный идет!
Площадь затихла. Казни приостановились. Гремя веригами и железными крестами, блаженный пробирался сквозь толпу и шел прямо на Иоанна. Против обыкновения, судорога подергивала эти улыбающиеся уста, как будто с кротостью боролось другое, непривычное чувство.
- Ивашко! Ивашко! - кричал блаженный издалека. - Ивашко! Меня-то забыл! Посмотри на блаженного, - он подошел к царю, встал напротив. - Что ж не велишь казнить блаженного? Чем Вася хуже других?
- Бог с тобой! - сказал царь, достал горсть золотых. - На, Вася, помолись за меня!
Блаженный подставил обе руки, но, тотчас же отдернул их, и деньги посыпались на землю.
- Ай, ай! Жжется! - закричал он, дуя на пальцы. - Зачем ты деньги в огне раскалил? Зачем в адовом огне раскалил?.
- Ступай, Вася! Оставь нас, тебе здесь не место!
- Нет! Мое место здесь, с мучениками! Дай и мне мученический венчик! За что обижаешь меня? - юродивый вдруг засмеялся и стал пальцем показывать на Ивана. - Смотрите, смотрите! У него рога на лбу! У тебя козлиные рога выросли! И голова-то твоя стала песья!
- Прочь, сумасшедший! - закричал царь и, выхватив копье из рук ближайшего опричника, он замахнулся на юродивого.
Крик негодования раздался в толпе.
- Не тронь его! Не тронь блаженного! - крики неслись по всей площади.
Царь сделал усилие над собой и переломил свою волю. И с пеной у рта, с сверкающими очами, с поднятым копьем, он стиснул коня ногами, налетел вскачь на толпу осужденных и пронзил первого попавшего ему под руку. На бледном лице Иоанна показался румянец, на лбу надулись синие жилы.
Над лесом шумел ветер. Смеркалось.
Вокруг еле тлевшего костра сидели разбойники. Звучала заунывная песня; Она вплеталась в тревожный шум ветра..
Серебряный сидел в стороне, на сухой валежине. Он был погружен в свои невеселые думы.
- Эй, эй!.. Смотри! Кто там? Кто? - закричали голоса, - Князь, никак твой стремянный!
Серебряный поднял голову.
Лесную поляну пересекал на коне Михеич. Старик был бледен, седло под ним съехало. Князь встал ему навстречу.
- Батюшка, Никита Романыч! - скатившись с коня и задыхаясь, заговорил Михеич, - Уж где я тебя не искал, и у кривого дуба, и на мельнице.
- Где она?! - перебил князь.
- А мельницы уж нет, и колдуна нет - одни головешки остались.
- Все знаю! Что случилось с Еленой Дмитриевной? Говори! Что?
- Не кори меня, - сказал мрачно Михеич. - Нечего было делать, проводил ее, батюшка, в девичий монастырь. Там и оставил. - Серебряный замер. - Я, говорит, там с недельку обожду.
Серебряный хотел что-то сказать и не мог.
- Да ты не опасайся, что она подстриглась! Сил, говорит, наберусь.
- Едем! - решительно сказал Серебряный. - Далеко монастырь?
- Верст сорок будет, да куда ж на ночь-то.
- Едем, Михеич. Передохни и поедем! Окружившие их разбойники мрачно молчали. Один сказал:
- Бросаешь нас, князь? Все зашумели.
Серебряный остановил их жестом.
- Мое слово крепко! - обратился он ко всем, - Я скоро обернусь! Беда у меня, братья, - тихо добавил он с болью и тоской. - Как вернусь, все вместе пойдем бить челом царю. Государь милостив, он нас простит!
После казни царь вновь уехал в Александрову Слободу. Вечером он сидел один в своей опочивальне.
- Зверь ты этакий, - с такими словами вошла его мамка Онуфревна, - как тебя еще земля держит, зверя плотоядного? Кровью от тебя пахнет, душегубец! - Иоанн ничего не ответил. - Погоди, погоди! Разразится гром Божий над теремом твоим, выжжет он всю твою нечистую слободу! И тебя убьет, окаянного!
Слова Онуфревны проняли его насквозь лихорадочной дрожью. Он сел на постель. Зубы его застучали.
- Ступай, Онуфревна, ступай, - Иоанн взглянул на мамку неприветливо.
- Что ты меня гнать вздумал. А ты на долготерпение-то Божие слишком не рассчитывай. На тебя и у самого у Господа терпения не станет. А Сатана-то обрадуется и войдет в тебя! - Старуха, 0 медленно передвигая ноги, удалилась.
Вдруг что-то застучало в окно. Иван Васильевич вздрогнул/ Он к чему-то прислушивался.
Молния за окном осветила всю палату. Страшный удар грома потряс опочивальню.
Иван вскочил на лежанку, встал на нее ногами, прижался спиной к расписанным изразцам, стараясь раствориться в них.
Половицы приподнялись, и из-под них выглянула чья-то окровавленная голова. А потом показался и весь призрак, это был Вяземский.
- Здрав буди, Иване! - раздался глухой голос. Царь хотел закричать, но не смог. Удары грома следовали один за другим. В трепетных, зловещих отблесках молний за Вяземские показался Федька Басманов в женском летнике, за Федькой вылез колдун. Они затеяли вокруг лежанки странный, фантастический танец. Наконец, из-под полы медленно вышел боярин Морозов, за его спиной стояли призраки, все в верной одежде..
Морозов протянул к Ивану Васильевичу руки, и все мертвецы закружились вокруг Иоанна.
- Иване, Иване! На суд, на суд! Настал последний час!
Иван громко закричал. Спальники вбежали в опочивальню. Царь, обессиленный, повалился к ним на руки.
- Последний час, - захрипел царь. - Последний час! Все в церковь! Все за мной!
Опричники, одетые в шлыки и черные рясы, несли смоляные факелы. Огни образовывали длинную цепь, и шествие потянулось змеею. Ветер раздувал рясы. Черное небо раскалывалось ослепительными крестами молний, отражающихся на белых стенах храма.
Впереди шел царь, одетый иноком, бил себя в грудь и взывал, громко рыдая:
- Боже, помилуй мя, грешнего! Помилуй мя, смрадного пса! Помилуй мою скверную голову! Упокой, Господи, души побитых мною безвинно!
У преддверия храма Иоанн упал в изнеможении.
Среди ночи раздалось пение нескольких сот голосов, и далеко слышны были звон колокольный и протяжные псалмы.
И тут ударил гром такой силы, что все замерли оглушенные. Небо разверзлось от ослепительного света, ударившего молниями в землю. Отовсюду понеслись крики ужаса, вопли людей…
И слобода, все ее дома, церкви - все запылало разом, подожженное небесным огнем.
Малюта Скуратов и другие опричники подхватили царя.
Вскоре вереница карет вырвалась из Александровой Слободы на московскую дорогу.
Серебряный и Михеич скакали, не жалея ни себя, ни коней. Лес начал, редеть, показались монастырские стены. Подъехав к ним, всадники сошли с коней и постучались.
Прошло несколько минут, послышалось бряцание ключей.
- Слава Господу Иисусу Христу! - сказал тихо Михеич.
- Во веки веков, аминь! - отвечала сестра-вратница, отворяя калитку. - Кого вам надобно, государи?
- Доложи игуменье, что князь Никита Романыч Серебряный приехал… к боярыне Морозовой.
Вратница окинула боязливым взглядом Серебряного, отступила назад и захлопнула за собой калитку.
Через некоторое время вновь послышались шаги вратницы.
- Не взыщите, государи, - сказала она сквозь калитку, - теперь игуменье нельзя принять вас; приходите лучше завтра, после заутрени!
- Я не могу ждать! - вскричал Серебряный и, ударив ногой в калитку, он вышиб запоры и вошел в ограду.
Перед ним стояла игуменья.
- Во имя Христа-спасителя, - сказала она дрожащим голосом, - остановитесь! Я знаю, зачем ты пришел… Нет более боярыни Елены Морозовой, а есть теперь только сестра Евдокия.
Серебряный пошатнулся, с ужасом посмотрел на Михеича.
- Честная мать! - закричал князь. - Пусти меня к сестре Евдокии! Дай на один миг увидеть ее! Дай мне только проститься с ней!
- Проститься? - повторила игуменья. - Ты в самом деле хочешь только проститься?
- Пусти меня к боярыне, честная мать, лусти меня к ней! - все повторял и повторял князь.
Игуменья успокоилась и посмотрела на него с участием.
- Ступай за мною, боярин, мимо усыпальницы; ее келья в самом саду.
Игуменья повела князя через сад к одинокой келье, густо обсаженной шиповником и жимолостью. Там, на скамье, перед входом, сидела Елена в черной одежде и в покрывале. Косые лучи заходящего солнца ударяли в нее сквозь густые клены. Она подняла голову, узнала игуменью и встала, но, увидев внезапно Серебряного, вскрикнула, схватилась за сердце и в изнеможении опустилась на скамью.
- Не пугайся, дитятко! - сказала ей ласково игуменья и пошла в боковую аллею, оставив их наедине.
Елена не могла отвечать. Она только дрожала и, будто в испуге, смотрела на князя. Долго оба молчали.
- Вот, - проговорил наконец Серебряный, - вот как нам пришлось свидеться!
- Нам нельзя было свидеться иначе!.. - сказала едва внятно Елена.
- Зачем не подождала ты меня, Елена Дмитриевна? - сказал Серебряный.
- Если б я подождала тебя, - прошептала она, - у меня недостало бы силы… ты не пустил бы меня… Довольно и так греха на мне, Никита Романыч.
Настало опять молчание.
- Елена Дитриевна! - сказал он прерывающимся от волнения голосом. - Я навсегда прощаюсь с тобой, навсегда, Елена Дмитриевна… Дай же мне в последний раз взглянуть на тебя… дай на твои очи в последний раз посмотреть… Откинь свое покрывало, Елена!
Елена исхудалою рукой подняла черную ткань, закрывавшую верхнюю часть ее лица, и князь увидел ее тихие глаза, и встретил знакомый взор, отуманенный бессонными ночами и душевным страданием.
- Прости, Елена! - вскричал он, падая ниц и кланяясь - ей в ноги. - Прости навсегда! Дай Господь забыть мне, что могли мы быть счастливы!
- Нет, Никита Романыч, - сказала грустно Елена, - счастья нам не было написано. Кровь Дружины Андреи-ча была бы между счастьем и нами. Я погрешила против него, я виновница его смерти! Нет, Никита Романыч, мы не могли быть счастливы. Да и кто теперь счастлив?
- Да, - повторил Серебряный, - кто теперь счастлив! Не милостив Господь ко святой Руси; а все же не думал я, что нам заживо придется разлучиться навеки!
- Не навеки, Никита Романыч, - улыбнулась грустно Елена, - а только здесь, в этой жизни.
- Зачем, - сказал с мрачным видом Серебряный, - зачем не сложил я голову в битве! Зачем не казнил меня царь! Что мне теперь осталось на свете?
- Неси крест свой, Никита Романыч, как я мой крест несу. Твоя доля легче моей. Ты можешь отстаивать родину, а мне остается только молиться за тебя и оплакивать грех мой!
- Какая родина?! Где наша родина?! - вскричал Серебряный. - От кого нам ее отстаивать? Не татары, а царь губит родину! Мысли мои помешались, Елена Дмитриевна… Ты одна еще поддерживала мой разум, теперь все передо мной потемнело; не вижу боле, где ложь, где правда. Все доброе гибнет, все злое одолевает!
Серебряный опустил голову.
- Неси крест свой! - повторила Елена. - А я не перестану молиться за тебя!
Она обняла его как брата и поцеловала три раза.
- Прости! - опустив на лицо покрывало, она, в свою очередь, низко поклонилась ему и удалилась.
Стали звонить к вечерне. Серебряный долго глядел на удаляющуюся Елену… Потом поднялся. Молча сел на коня.
Молча поехал с Михеичем обратным путем по густому лесу.
Курились дымом обугленные развалины на месте сгоревшей Слободы. Головешки, пепел покрывали землю.
Князь Серебряный, подъехав к пепелищу, услышал голос блаженного Василия:
- … Яко огнь попаляяй дубравы, яко пламень пожи-гаяй горы, тако поженеши я бурею твоею, и гневом твоим смятеши я… Страшнаго дне пришествия твоего ужасаюся, Христе, - и, неумытнаго, судилища бояся, Господи, ужасаюся и трепещу…
Не понукаемый хозяином конь нерешительно ступил на покрытую пеплом землю.
Великая боль и горе стояли в глазах князя Серебряного.
По пепелищу бродили погорельцы, слышались причитания.
А один косматый мужик, вдруг вскинул руки и, обратив лицо свое к небу, возопил:
- Господи!.. Господи!.. Господи наш, Иисусе Христе. Пошто ты отвернулся от святой Руси! Обрати, Господи, свой лик на нас сирых, нищих, убогих! Не дай нам погибнуть, Господи!.. Господи!.. Господи!
Серебряный, вздохнув, спросил у плачущего блаженного:
- Что, Вася… Неужто не будет счастья людям на Руси?
- Не будет… - ответил ему блаженный, - Пока не поймут челов еки, что не злом живы они, а также милосердием своим!
Серебряный медленно тронул коня… Блаженный посмотрел вслед князю, поднял руку и осенил Серебряного крестным знамением.