- Надежа православный царь, то все неправда, а правда одна - не по любви я тебе служил и честь свою боярскую поганил, а с горя-горького. А жизнь мне давно опротивела.
Вяземский отвернулся.
- Отведите его! - сказал царь. - Я положу ему казнь по заслугам его. А колдуна отыскать, привести в Слободу и допросить пристрастно! Велика злоба дьявола, князя мира сего, - продолжал Иоанн, подняв очи к небу. - Он, подобно льву рыкающему, ходит вокруг, ищуще пожрать мя, и даже в синклите моем находит усердных слуг себе. Но я уповаю на милость Божию и, с помощью Господа, не дам укорениться измене на Руси.
Иоанн сошел с помоста и, сев на коня, отправился ко дворцу, окруженный безмолвной толпою опричников. Малюта подошел к Вяземскому с веревкой в руках.
- Не взыщи, князь! - сказал он с усмешкой, скручивая ему руки назад. - Наше дело холопское!
В царской опочивальне, кроме постели с голыми досками, на которой царь усмирял плоть, была еще и другая постель, устланная мягкими мехами и пуховиками.
Сейчас царь возлежал на ней, ласково поглядывая на своих любимцев. Здесь были все, кроме Бориса Годунова. Остановил взор на Грязном, который явно мучался с великого перебора.
- Подыхаешь, Вася? - усмехнулся царь. - Кравчий, подать ему братину романеи, аль венгерского!
Федор Басманов подошел к ставцу, налил огромную братину вина. Взял ее обеими руками и, поклонившись, подал Грязному. Тот, поклонившись царю, одним духом опорожнил полуведерную братину, перевел дыхание.
- От нынешнего дни будешь пить токмо с моего дозволения, - сказал ему царь.
Грязной в испуге выпучил глаза.
- Воля твоя, государь, - прошептал он. - Лучше вели казнить.
Царь засмеялся, погрозил ему пальцем. Начал новую речь:
- Помню, встретил я тут, во время объезда по моим весям, потешных людишек. Медведь с ними был. Уж так ловко плясал, что я со смеху покатился. А потом окажись в той медвежьей-то шкуре мужик! - Царь пристально посмотрел на Федора Басманова. - А вот ты, Федя, мог бы в медвежьей шкуре сплясать, меня потешить?
Федор не без дерзости взглянул в очи царя.
- В чем я, государь, для тебя не плясал! Как только не потешал. Да вот ты-то совсем не желаешь меня пожаловать.
- А чем же тебе пожаловать, Федя?
- А хоша бы оружничным своим заместо Афоньки Вяземского.
- Оружничий должность высокая, Федя.
- А я что ль не достоин, государь?
- Отчего же. Может, ты и поболе чего достоин.
Грязной и другие опричники с ревностью смотрели на Басманова. В это время дверь открылась, и в опочивальне появился Малюта.
- Войди, Лукьяныч! - сказал приветливо царь. - С какой вестью тебя Бог принес?
Выражение лица Малюты было таинственно, и в нем проглядывала злобная радость. Переглянувшись с царем и покосившись на Федора Басманова, он стал креститься на образа.
- Откуда ты? - спросил Иоанн, подмигнув неприметно Скуратову.
- Из тюрьмы, государь, колдуна пытал.
- Ну, что же? - спросил царь и бросил беглый взгляд на Басманова.
- Бормотал поначалу, не разобрать что. А когда стали мы ему вертлюги ломать, сознался: "Езживал, дескать, ко мне не один Вяземский, а и Федор Алексеич Басманов, корень-де взял у меня и носит тот корень на шее. - Басманов побледнел. - А как стали мы прижигать ему подошвы, так и показал он, что хотел тем корнем Федька твое государское здоровье испортить.
Иоанн пристально посмотрел на Федора Басманова, который зашатался под этим взглядом.
- Батюшка-царь! - сказал он. - Охота тебе слушать, что мельник говорит! Кабы я знался с ним, стал бы я на него показывать?
- А вот и увидим. Расстегни-ка свой кафтан, посмотрим, что у тебя на шее?
- Нет у меня ничего кроме креста да образов, государь.
- Расстегни кафтан! - повторил Иван Васильевич.
Басманов судорожно отстегнул верхние пуговицы.
- Изволь, - Басманов шагнул к Иоанну и подал цепь с образами.
Но царь, кроме цепи, успел заметить еще шелковый гайтан на шее Басманова. Полусидевший на постели, он поднялся вперед.
- А это что? - он рванул ворот рубахи и содрал с шеи Басманова гайтан с ладанкой.
- Это, - проговорил Басманов, делая над собой последнее отчаянное усилие, - это, государь… материнское благословение.
- Посмотрим благословение! - царь передал ладанку Грязному. - Распори ее, Васюк!
Грязной распорол ножом оболочку и высыпал что-то на маленький столик у постели царя.
Все с любопытством нагнулись и увидели какие-то корешки, перемешанные с лягушачьими костями.
- Этим благословила тебя мать? - спросил насмешливо царь. - А жабьи кости зачем? - Иоанн наслаждался отчаянием Басманова.
- Про кости я ничего не ведал, государь, видит Бог, не ведал!
Иван Васильевич обратился к Малюте:
- Говоришь, колдун показал - Федька-то затем к нему ездил, чтоб испортить меня?
- Так, государь! - Малюта скривил рот, радуясь беде давнишнего врага своего.
- Ну что ж, Федюша, - сказал с усмешкой царь, - надо и тебя с колдуном оком к оку поставить, а то говорят: царь одних земских пытает, а опричников своих бережет. Отведай же и ты ласковых рук Григория Лукьяныча.
Басманов повалился Иоанну в ноги.
- Солнышко мое красное! - вскричал он. - Светик мой, государь, не губи меня, солнышко мое, месяц ты мой! Соколик, горностаек!.. Вспомни, как я служил тебе, как от воли твоей ни в чем не отказывался!
Иоанн отвернулся.
- Батюшка! - Басманов в отчаянье бросился к своему отцу. - Упроси государя, чтобы даровал жизнь холопу своему! Пусть наденут на меня уж не сарафан, а дурацкое платье! Я рад его царской милости шутом служить! Умоли!
Но отцу Федора были равно чужды и родственное чувство, и сострадание. Он боялся участием к сыну навлечь опалу на самого себя.
- Прочь, - сказал он, отталкивая сына, - прочь, нечестивец! Кто к государю не мыслит, тот мне не сын!
Федор Басманов сокрушенно покрутил головой, зло сказал:
- Поспешил… поспешил от сына отречься, батюшка. Смотри, под пыткой-то мне и на тебя достанет что показать..
- Врет! - упал на колени и старший Басманов. - Не верь ему, государь! Все врет!
Царь усмехнулся, кивнул Малюте:
- Правда, что яблочко от яблони недалеко падает. Займись обоими, Григорий Лукьяныч.
Федор Басманов в отчаянии обвел кругом умоляющим взором, но везде встретил враждебные или устрашенные лица. Он понял, что терять ему более нечего, и к нему возвратилась его решимость.
- Надежа-государь! - сказал он дерзко, тряхнув головою, чтобы оправить свои растрепанные кудри. - Иду я по твоему указу на муку и смерть. Дай же мне сказать тебе последнее спасибо за все твои ласки! А грехи-то у меня с тобой одни! Как поведут казнить меня, я все до одного расскажу перед народом! Пусть он услышит мою исповедь!
Царь покачал головой.
- Эх, Федора, вот и сказалась твоя бабья-то натура. Пошто пугаешь меня убогого, недостойного, многогрешного?
Царь повел головой, и опричники, схватив обоих Басмановых, выволокли их за дверь.
Царь сошел с постели, перекрестился на образа.
- Ты зришь, Господи, сколькими я окружен и явными и скрытыми врагами! - Повернулся ко всем. - А теперь к делу. Я, чай, приемная палата полна людишек!
Он облачился в золотую парчу. Взял в руки свой узорный посох и величественно вскинул голову.
Перстень поднял шапку, прощаясь с окружившими его и князя Серебряного разбойниками.
- Ребятушки!.. Настал мне час расстаться с вами. Иду опять на Волгу, к дружку своему, Ермаку Тимофеевичу. Не поминайте лихом, коли я в чем сгрубил перед вами.
Перстень поклонился в пояс разбойникам.
- Атаман! - заговорила в один$7
- Идите с князем, ребятушки. Вы вашим дело с ворогом искупили вину свою перед царем! А князь не оставит вас!. |
- Добрые молодцы, - обратился к разбойникам Cеребряный. - Я дал царю слово не уходить от суда его. Теперь должен понести государю мою голову. Хотите ли идти со мною?
- А простит он нас? - спросил Решето.
- Это в Божьей воле. Не хочу вас обманывать. Что›: ж, давайте делиться: кто со мной - останься при мне, а кто нет - отойди в сторонку.
Разбойники загудели. Часть их, во главе с Решетом, начала отходить от Серебряного.
Пока они делились, князь спросил Перстня:
- А ты ни за что не пойдешь со мною?
- Нет, князь, я не то, что другие. Меня царь не простит, не таковы мои провинности!
- Жаль! - Серебряный крепко обнял Перстня.
- А где ж зазнобушка твоя, князь? - спросил тот.
Серебряный сник.
- Жду, пока Михеич подаст весть. Может, он в Слободе объявиться.
- Обожди здесь с недельку, боярин. Авось царь покрепче подзабудет вину свою!
Серебряный кивнул.
- Ты прав… Прости, атаман, и все ж жаль мне тебя, что идешь на Волгу. Не таким бы тебе делом заниматься!
- Кто знает, князь! Иван Кольцо сам себе дорогу избрал.
- Почему Кольцо? Ты же Перстень!
- Это здесь я Перстень, а на Волге я Кольцо. Бог не без милости, авось еще и услышишь про Ермака Тимофеича и Ивана Кольцо, князь! Авось и не всегда буду тем, что теперь!
И Перстень сверкнул своими черными глазами и белозубой улыбкой.
На высоком троне восседал Иван Васильевич Грозный. В полном царском облачении, опираясь на посох. Здесь же в палате толпились и его опричники.
Годунов, стоявший рядом, почтительно склонившись к нему, объявил по реестру:
- Литовские послы прибыли, государь! Бьют челом и хотят предстать пред твои светлые очи!
- Так уж сразу и предстать, - усмехнулся царь. - А сколько они моего посольского человека, Никитку Серебряного, морочили! Пусть обождут, а ты, Борис, веди с ними разговоры, да не спеши! Надеюсь, тебя они, не охмурят?
- Думаю, не охмурят. - Годунов тонко улыбнулся.
- Кто там дальше?
- Рязанский воевода.
- Зови.
Борис Годунов дал знак, двери открылись, и в приемную палату ступил воевода. Подойдя к креслу царя, он отдал земной поклон.
Между тем, неподалеку от маленькой часовни, под открытым навесом, двое опричников во главе с Малютой Скуратовым занимались необычным делом. Они зашивали в огромную медвежью шкуру Федьку Басманова.
Делая стежки огромной иголкой вдоль разрезанной на животе медвежьей шкуры, Малюта говорил:
- Мягкая шкура, свежая, кровушкой попахивает. - Федор Басманов со страхом смотрел на него из-под медвежьей головы. - Спляшешь перед царем, потешишь, авось, помилует!
- День и ночь плясать буду! - хрипло говорил Федька. - Не обижайся на меня, Григорий Лукьяныч! Замолви словечко перед царем.
- Замолвлю! - отвечал Малюта, затягивая швы. В палате Годунов склонился к трону царя.
- Кто еще? - спросил Иоанн.
- Торговые людишки от Москвы. Старшины черные сотен и слобод.
- Зови!
В палату вошли торговые люди. Старший из иих держал в руках огромное золотое блюдо, на которое были хлеб и соль.
Подойдя к креслу царя, все бухнулись на колен, ударились лбами о пол.
Царь милостиво отщипнул от каравая. Обмакнув в соль, положил кусочек в рот.
- Чего вы просите, аршинники? - весело посмотрел на их затылки Грозный.
- Батюшка, государь наш, пришли мы плакаться твоей милости! Будь нам заступником! Разоряют нас совсем твои служивые, весь доход забирают в казну! И еще совсем заедают с женами и дочерьми!
- Вишь, дурачье! - рассмеялся царь, обращаясь к; Годунову. - Они б хотели и жен, и товар при себе одних держать! А чем мои молодцы пробавляться будут? - подмигнул он опричникам. - Да чего вы расхныкались, - сказал старшинам. - Ступайте себе домой! Обещаю подумать про вашу печаль!
- Отец ты наш, дай Бог тебе многие лета! - закричали торговые люди.
В это время в палату вошел Малюта и, пройдя к царю, чего-то прошептал ему на ухо.
Царь кивнул головой, поднялся и пошел к выходным дверям.
Царь и все его близкие стояли на крыльце, том самом, с которого когда-то Федор Басманов наблюдал за нападавшим на Серебряного медведем.
А теперь сам Федор, зашитый в медвежью шкуру, плясал перед крыльцом, напевая себе в такт, кривляясь и кувыркаясь, чтобы изо всех сил угодить царю.
Опричники громко смеялись. Царь же смотрел на пляшущего медведя с легким пренебрежением. Затем кивнул Малюте, и тот сделал жест рукой куда-то в сторону.
И тотчас же во двор ворвалась свора огромных свирепых псов. Рыча, они набросились на "медведя".
Тот бросился было бежать, но свора тотчас нагнала его, и "медведь", рухнув на землю, исчез под кучей свирепых животных. Раздался нечеловеческий вопль и тут же оборвался.
Псы в клочья рвали "медведя", кровь залила землю. Царь перекрестился и, повернувшись, исчез во дворце.
На другое утро к Морозову, который по воле царя остался в Слободе, явились два стольника с приглашением к царскому столу.
Когда Дружина Андреевич приехал во дворец, палаты уже были полны опричников, столы накрыты, слуги в богатых одеждах готовили закуску.
Зазвонили дворцовые колокола, затрубили трубы, и Иван Васильевич с благосклонным, приветливым лицом вошел в палату в сопровождении чудовского архимандрита Левкия, Василия Грязного, Бориса Годунова и Малюты Скуратова.
Приняв и отдав поклоны, он сел за свой прибор, и все за столом его разместились по чинам. Осталось одно пустое место, ниже Годунова.
- Садись, боярин Дружина! - сказал ласково царь, указывая на пустое место.
Лицо Морозова побагровело.
- Государь, - ответил он. - Стар я, государь, перенимать новые обычаи. Наложи опять опалу на меня, прогони от очей твоих - а ниже Годунова не сяду!
Все в изумлении переглянулись. Но царь, казалось, ожидал этого ответа. Выражение лица его осталось спокойным.
- Борис, - сказал он Годунову, - должно быть, уж я и в домишке моем не хозяин! Придется мне, убогому, забрать свою рухлядишку и бежать с людишками моими куда-нибудь подале! Прогонят они меня отсюда, калику перехожего, как от Москвы прогнали!
- Государь, - сказал смиренно Годунов, желая выручить Морозова. - Старые люди крепко держатся старого обычая, и ты не гневись на боярина. Коль дозволишь, государь, я сяду ниже Морозова; за твоим столом все места хороши!
Он сделал движение, как бы готовясь встать, но Иоанн удержал его взглядом.
- Да, - продолжал спокойно Иоанн, - боярин пот длинно стар, но разум его молод не по летам. Больно он любит шутить. Я тоже люблю шутить. Но с того дня, как умер мой шут Ногтев, некому потешать меня. Дружине, я вижу, это ремесло по сердцу; я же обещал не оставить его моею милостью, а потому жалую его моим первым шутом. Подать сюда кафтан Ногтева и надеть.
Морозов стоял как пораженный громом. Багровое лицо его побледнело, кровь хлынула к сердцу.
Он стоял молча, вперив в Иоанна неподвижный вопрошающий взор, как бы ожидая, что он одумается и возьмет назад свое слово. Но Василий Грязной, по знаку царя, встал из-за стола и подошел к Дружине Андреевичу, держа в руках пестрый кафтан, полупарчовый, полусермяжный, со множеством заплат, бубенчиков и колокольцев.
- Надевай, боярин! - сказал Грязной, - великий государь жалует тебя этим кафтаном с плеча бывшего шута своего Ногтева!
- Прочь! - воскликнул Морозов, отталкивая Грязного, - не смей, пес, касаться боярина Морозова, предкам которого твои предки в псарях и в холопах служили!
И, обращаясь к Иоанну, он произнес дрожащим от негодования голосом:
- Государь, возьми назад свое слово! Вели меня смерти предать! В голове моей ты волен, но в чести моей неволен никто!
Иван Васильевич посмотрел на опричников.
- Правду я говорил, что Дружина любит шутить? Слыхали - я не волен его кафтаном пожаловать!
- Государь! - продолжал Морозов. - Именем Господа Бога молю тебя, возьми свое слово назад!.. Много ран получил я, много крови пролил на службе батюшки твоего и на твоей, государь, когда я с князьями Одоевским и Мстиславским прогнал от Оки крымского царевича и татарский набег от Москвы отворотил! Когда в малолетстве твоем я матушку твою от Шуйских и Вельских спасал!
- Довольно болтать! - сказал грозно Иоанн. - Вы! - обратился он к опричникам. - Помогите ему. Он привык, чтоб ему прислуживали!
В один миг опричники сорвали с Морозова верхнюю одежду и напялили на него кафтан с колокольцами.
Морозов молча смотрел, как опричники со смехом поправляли и одергивали на нем кафтан.
- А шапку-то позабыли? - сказал Грязной, надевая на Морозова пестрый колпак, и, отступив назад, он поклонился ему до пола. - Дружина Андреич! - сказал он. - Бьем тебе челом на новой должности! Потешай нас!
Тогда Морозов поднял голову и обвел глазами собрание.
- Добро! - сказал он громко и твердо. - Принимаю новую царскую милость.
Морозов сделал повелительный знак, и опричники невольно посторонились.
Гремя колокольцами, боярин подошел к столу и опустился на скамью, напротив Иоанна, с такой величественной осанкой, как будто на нем была царская риза.
- Как же мне потешать тебя, государь? - спросил он, положив локти на стол и глядя прямо в очи царя. - Мудрен ты стал на потехи, ничем не удивишь тебя! Каких шуток не перешучено на Руси с тех пор, как ты государишь! Потешался ты, когда еще был отроком, и конем давил народ на улицах. Но то было ребяческое веселье… А дальше ты начал знаменитых людей в монахи постригать, а жен и дочерей их себе на потеху позорить. И это тебе прискучило. Давай и над церковью Христовой поглумимся. Вот и набрал ты всякой голи кабацкой, всякой скаредной сволочи! - обвел он рукой присутствующих, - Нарядил их в рясы монашеские… И стали вы днем людей резать, а ночью акафисты петь, кровью обрызганые.
Опричники вскочили со своих мест, чтоб броситься на Морозова. Царь удержал их знаком.
- И еще для потехи твоей скажу: пока ты со своей опричниной пляшешь да кровью упиваешся, наступят на тебя с заката Сигизмунд да Литва, надрут с полуночи немцы, а с полудня и восхода подымится хан, нахлынет орда на Москву, и не будет воевод вроде меня и остальных отстаивать святыню Господню! Запылают храмы Божий с мощами святителей. И будешь ты, царь всея Руси, в ноги кланятся хану й, стоя на коленях, стремя его целовать!
- Дозволь, государь, ему глотку заткнуть! - выхватил нож Грязной.
- Не смей! Дай его милости до конца договорить, - прошептал царь.
Морозов гордо повел очами.
- Государь! Новый шут твой перед тобою. Слушай его последнюю шутку! Пока ты жив, уста народа русского запечатаны страхом. Но минует твое зверское царенье, и останется на земле лишь память дел твоих, и перейдет твое имя от потомков к потомкам на вечное проклятие, доколе не настанет страшный суд Господень! И тогда все сотни и тысячи избиенных тобою, все сонмы мужей и жен, младенцев и старцев, все, кого ты погубил и замучил, предстанут перед тобой и потребуют обратно честь свою.
Морозов замолчал и, бросив презрительный взор на царских любимцев, повернулся к ним спиною и медленно удалился.
- Прикажешь сейчас порешить его, государь? - спросил Малюта.
- Нет! В тюрьму! - произнес Иоанн, переводя дыхание. - Беречь его! Кормить его! Не пытать. Чтоб не издох до времени!