- Не за что казнить ни тебя, ни сына твоего! - засмеялся царь. - Максим прав. Я поторопился. Помню я Никитку еще до Литовской войны. Я всегда любил его. И он меня. Это вы, окаянные, - обратился царь к притихшим опричникам, - это вы всегда подбиваете меня кровь проливать! Что стоите, звери! Бегите, остановите казнь! Только нет, и не ходите! Поздно! Я чаю, уже слетела с него голова! Вы все заплатите за кровь его!
- Не поздно, государь, - сказал Годунов, возвращаясь в палату. - Я велел подождать казнить Серебряного. Я знаю, ты милостив. Иной раз и присудишь, и простишь виновного.
Черты Годунова являли смесь проницательности и обдуманного смирения.
- Борис, - лицо Иоанна прояснилось. - Подойди сюда. Ты один знаешь мое сердце. Ты один ведаешь, что я кровь проливаю не ради потехи, а чтоб измену вывести.
Годунов наклонился. Царь поцеловал его в голову.
- И ты, Максим, подойди сюда, я тебя к руке пожалую.
Максим поклонился до земли и поцеловал царскую руку.
Ввели Серебряного со связанными руками. Глаза Максима вспыхнули радостью, и он улыбнулся Никцте Романычу.
Это не укрылось от Малюты.
Князь был без кафтана, ворот рубахи отстегнут. За князем вошел палач Терешка.
- Подойди сюда, князь! - сказал Иоанн. - Не прогневайся. Исторопились было над тобой. Казнить человека всегда успеешь, а слетит голова, не приставишь. Спасибо Борису. Без него отправили б тебя на тот свет. Поведай-ка, за что ты напал на него? - кивнул царь на Хомяка.
- За то, государь, что сам он напал на деревню и стал людей резать!
- А кабы знал ты, что они мои слуги, побил бы ты их тогда? - царь пристально посмотрел на Серебряного.
- Побил бы, государь, - сказал тот простодушно. - Не поверил бы я, что они по твоему указу душегубствуют!
- Добрый твой ответ, Никита!.. Ты да Борис, вы одни познали меня. Другие называют меня кровопийцею, а не ведают того, что, проливая кровь, я заливаюсь слезами! Кровь видят все, она красная, а слезы бесцветно падают мне на душу, как смола горячая, проедают, прожигают ее насквозь по все дни! - Царь при этих словах поднял взор свой с видом глубокой горести. Отпускаю тебе вину твою, Никита. Развяжите ему руки! Убирайся, Терешка, ты нам не надобен… Или нет, погоди маленько!
Иоанн обратился к Хомяку.
- Отвечай, - сказал он грозно, - что вы там учинили в Медведевке?
Хомяк почесал затылок.
- Потравились маленько мужиками! Нечего греха таить, - отвечал он полухитро, полудерзко. - Ведь деревня-то, государь, опальника твово, боярина Морозова!
Грозное выражение Иоанна смягчилось. Он усмехнулся.
- Что ж, лис двухвостый, - сказал он. - Пожалуй, и тебя прощу. Убирайся, Терешка, видно уж день такой выпал!
Среди присутствующих пробежал шепот. Только Вяземский все резал ножом скатерть, да Грязной продолжал пить, стараясь не показываться на глаза.
- Но ты не думай, что я начал вам, боярам, мироволить! - произнес царь строго и поглядел на князя Серебряного. - А теперь поведай нам, Что творится в Литве и с Литвою? Договорная не подписана? - спросил он, будто ничего не зная.
- Виноват, государь. Ни мира, ни ряда заключить не удалось.
- Чего так? Не пошли на уступки?
- Я вел дело без изворотов, по совести. А меня все норовили лукавством обойти. Я так королевским советникам и сказал, вы-де вьюны да оглядчики! Так не пойдет! Не вытерпел, да и порвал договор.
Все переглянулись.
- Ретивый, - мрачно сказал. Малюта Скуратов.
- Посмех и позорище. Тебе вместо посольской науки только мечом махать да бить литовцев! - засмеялся Басманов.
- Видит Бог, они сами того хотят, потому и отвергли мое посольство, - сказал царь.
- Прости, государь, - подал голос Серебряный. - Сейчас хорошо на татар двинуться. Уж и округ Москвы рыщут, гоняются за добычей.
- Знаю, - Царь уперся в него взглядом, - Они у меня стоят костью в горле.
- Приказывай! - развернул плечи Серебряный.
- И прикажу! - с угрозой произнес царь, - Прикажу, - повторил он тише. - После… Когда надо будет. Некстати сейчас мне возиться с ордою. Хватит с нас Казани и Астрахани. И войско большое нужно. - Царь покивал головой. - Прост ты, Никитка. Запомни - я и помиловал тебя сегодня за твою простоту. Только знай, что если будет на тебе какая новая вина, я взыщу с тебя и старую. Тогда уж не жди прощения!
- Государь! - сказал Серебряный, - Жизнь моя в руке твоей.
- Целуй мне на том крест! - сказал важно Иоанн и, приподымая висевший у него на груди большой узорный крест, подал его Серебряному.
Перекрестившись, Серебряный приложился к кресту.
- Ступайте все, - приказал царь. - Кажный по своему делу!
Все стали расходиться. Только Вяземский, и до того не обращавший никакого внимания на происходящее, остался на месте.
- Что, Афоня, долго ли тебе кручиниться? Не узнаю моего оружничьего, - полуласково, полунасмешливо окликнул его царь. - Аль вконец заела тебя любовь - змея лютая?
Афанасий не ответил, только повел бровью.
- Не горюй! Гляди кречетом! Завтра пошлю к ней сватов… Будет тебе хомут на шею!
- Поздно. Она уже вышла, - опустил голову Вяземский. - За боярина Морозова.
- Как? За опальника моего? - удивился царь. - Да он ей в отцы годится!
- Все теперь пропало, - с болью сказал Вяземский, махнул рукой.
- Тебя послушать - так ложись и помирай! - царь пристально посмотрел на него. - Вот что. Ступай-ка нынче на Москву, к боярину Дружине Морозов ву, скажи, что я-де прислал тебя снять с него опалу. Да возьми, - прибавил он значительно, - возьми с собой поболе опричников для почету, и Федора Басманова с Васьком Грязным. Да и Хомяк, чаю, лишним не будет!
Вяземский пристально посмотрел на царя и низко поклонился ему, а когда выпрямился - глаза его радостно сверкали.
Борис Годунов проводил Серебряного до коновязи.
- Борис Федорыч, - Серебряный оглянулся. - Вот ты один из самых близких людей царю, а сам не опричник. Так?
Годунов улыбнулся.
- Так.
- А царь все равно любит тебя больше всех. Вот ты бы и сказал царю честно про опричнину. Ведь своих-то убивать да зорить - значит загубить и себя, и всю Русь с собой вместе! Поведай же ему правду!
Годунов усмехнулся.
- Правду сказать не долго, да говорить-то надо умеючи. А стал бы я перечить царю, давно бы меня здесь не было. А не было б меня здесь, кто бы тебя от плахи спас?
- Что дело, то дело! Борис Федорыч, дай Бог тебе здоровья, пропал бы я без тебя! А скажи мне еще, если не тайна, с какой первой заслуги тебя царь приблизил к себе?
Годунов помолчал, как бы не решаясь, потом тряхнул головой, улыбнулся.
- Что ж, тебе можно… Был я тогда совсем в незнатной должности. Приставлен был к саадаку. Возил за царем лук да колчан со стрелами. Случилось раз, что на царской охоте оказался ханский посол Девлет-мурза. Ну и затеял он из лука стрелять. А дело-то было уж после обеда и много ковшей прошло кругом стола. Девлет-мурза что ни пустит стрелу, так и всадит ее в татарскую шапку, что поставили на шесте, ступней в ста от царской ставки… - Он задумался, вспоминая прошлое:
…Царь Иван Васильевич в своем прежнем обличье, с густой бородой и усами, стоит на лугу в окружении своей свиты.
Видно, что он крепко пьян.
Здоровенный, бритый наголо, Девлет-мурза всаживает одну за другой стрелы в лисью татарскую шапку, висящую на шесте.
Царь Иван ревниво наблюдает за ним, затем громко приказывает:
- Подайте мне мой лук! И я не хуже татарина попаду!
Девлет-мурза повернулся к царю, обрадованно улыбнулся.
- Попади, Бачка-царь!.. Моя пошла тысяча лошадей гаун. А твоя что пошла?
- Идет город Рязань! - качнулся царь. - Борис, подай мой лук!
Молодой Борис Годунов бросился со всех ног к коновязи.
Вскочил на коня с богатым, отделанным золотом и каменьями саадаком (чехлом-налучником), и тут все увидели, как конь вдруг забился, поднялся на дыбы и помчался вскачь к ближнему перелеску, скрылся в нем.
Все переглянулись, а через некоторое время конь прискакал обратно, остановился перед царем.
На коне сидел Борис, весь ободранный, с поцарапанным лицом. Колчан же и налучье изорваны, лук сломан пополам, а стрелы потеряны.
Борис спрыгнул с коня, повалился в ноги царю.
- Вели казнить, государь, виноват! Не смог удержать коня, не сохранил твоего саадака!
Царь сердито нахмурился, но глаза его уж малость протрезвели. Он пристально поглядел на Бориса, сказал:
- Не быть же более тебе, неучу, при моем саадаке! - повернулся к Девлет-мурзе. - А из чужого лука стрелять не стану!
…Борис Годунов, стоя у коновязи, улыбался, глядя на Серебряного, заключив свой рассказ.
- Да-а, - протянул Серебряный. - Выручил ты царя!
- А ты, небось, сразу бы подал царю лук? - хитро досмотрел на него Годунов.
- Подал бы! - махнул рукой Серебряный и засмеялся. Вскочил на коня. - Прощай, Борис Федорыч! Ней забуду твою услугу!
- Прощай, Никита Романыч! Меня уже, я чаю, царь ждет.
Серебряный, пришпорив коня, поскакал восвояси.
В огромных палатах - длинные ряды полок с книгами.
На широком столе - также лежат большие фолианты в обложках из тисненой кожи с золотыми и серебряными застежками.
Царь расхаживал вдоль полок, бормотал неразборчиво, напевал на церковный манер. Присаживался к столу, что-то записывал и вновь начинал ходить, напевать на разные голоса.
Вошел Годунов.
- Борис! - царь склонился над столом, собирая листки. Протянул их Годунову. - Вот. Сложил яj червь ничтожный, стих во славу Божью, на величье нашей святой Руси! И на голоса разложил. Перебели и раздай братии во главе с регентом.
Годунов вчитался в церковные вирши на первой странице и с восхищением поглядел на царя.
- Государь! Не перестану удивляться, сколь щедро одарил тебя во всем Господь!
Царь был польщен:
- Будем во храме величать нашу державу во имя Иисуса Христа и Пресущественной Троицы. Теперь к делу. - Царь посмотрел в глаза Годунова, - Я ведь знаю, о чем ты думаешь: ты мыслишь о том, что Никитка Серебряный прав, когда меня на крымского хана стремит.
- Я первый тебе об этом сказал, государь.
- Борис, ты не прав!.. Что мне Литва, и поштр мне ее скудные земли! Своих пока не заселить. Но Литва - это замок на вратах моря!.. Собьем замок - и откроются нам земли богатые, торговля щедрая. И еще Литва - г-это крепость супротив ливонских псов-рыцарей. Немецкие-то пчелы зело до русского меда охочи!
- Мудры твои речи" государь, - поклонился Годунов. - Прости мое недоумие.
- Кому ж и заботиться: о Руси, как не мне, единственному самодержцу ее!
- Истинно так, государь.
- А Вдадыко коварный дерзнул возвыситься надо мной, поучать меня, Я царь или не царь? Говори!
- Ты царь и великий князь всея Руси! - поклонился Годунов.
- То-то же им! - погрозил кому-то Иоанн. - Ступай, Борис. Я здесь один побуду.
- Государь, там царица… совсем плоха.
- Скорей бы Бог прибрал, - махнул рукой Грозный. - Обошли меня с этой дикой княжной! Уж так опостылела, сухогрудая. Поверишь, я к ней в постель, почитай, полгода не хаживал.
Максим пришел в тюрьму говорить с отцом. Он ждал наверху, а палач Терешка спустился в подвал, откуда доносился голос Малюты.
Владыко был в рубище, с босыми ногами, закованными в колодки.
Малюта растягивал его на цепях, зло говорил:
- Ты у меня взвоешь, пастух нечестивый, взвоешь!
Но Владыко молчал. Он только с горьким сожалением смотрел на Малюту.
- Врешь! - все сильнее растягивал цепи Малюта. - Ты у меня подашь голос! - зверел палач.
Трещали кости старца, но он молчал.
Терешка шепнул что-то на ухо Малюте. Тот очумело посмотрел на Терешку, оставил Владыку на цепях и полез наверх.
Здесь ждал его Максим.
- Батюшка, - сказал Максим. - Мне нужно переговорить с тобою.
- О чем? - спросил Малюта, невольно оборачивая взгляд.
- Я завтра еду, - продолжал Максим. - Прости, 6атюшка!
- Куда?
- Куда глаза глядят, земля не клином сошлась.
- Ты с ума спятил?
- Мне давно тяжело с вами, батюшка. А теперь… - продолжал Максим, - как услышал сегодня Серебряного, стало мне воистину ясно - не на вашей стороне правда!
- Так вот кто тебя с толку сбил! - вскричал Малюта. - Попадется он мне в руки - не скорой смертью издохнет, собака.
- Господь сохранит его! - сказал Максим, делая крестное знамение. - Не попустит он тебе все доброе на Руси погубить!
Малюта хотел закричать на сына, но невольное уважение сковывало его злобу.
- Максимушка! - сказал он заискивающе. - Твое слово понравилось сегодня царю. Посмотри, коли ты теперь в гору не пойдешь!
Максим бросился в ноги Малюте.
- Батюшка! Не по силам мне эту одежду носить! Слышать вой да плач по все дни. Невтерпеж видеть, что отец мой…
Максим остановился.
- Ну? - сказал Малюта.
- Что отец мой - палач!
Но Малюта не смутился. Оглядевшись, он схватил сына за руку и выволок на улицу.
- Слушай, молокосос, - лицо его исказилось злобой. - Не отпущу я тебя никуда! Не уймешься, завтра же заставлю своими руками злодеев царских казнить. Авось, когда сам окровавишься, перестанешь отцом гнушаться! А уж до твоего Серебряного я доберусь!
В это время компания молодых опричников проскакала мимо тюрьмы. Здесь были царевич Иоанн, Вяземский, Грязной, Басманов.
Увидев Малюту, Басманов огрел плетью коня. Жеребец прянул с храпом в густую лужу, кидая грязь.
Комья грязи обдали Скуратова. Малюта всею ладонью стал стирать грязь с лица и одежды.
- Да что ты грязь-то стираешь? Добро на ком другом, а на тебе незаметно! - смеясь, крикнул царевич.
Федор Басманов добавил:
- К чистому нечистое не пристанет!
Малдэта с тяжелой ненавистью посмотрел им вслед и прошептал:
- Добро. Дайте срок, государи, дайте срок. Максим с жалостью смотрел на отца.
Взглянув на сына, Малюта со всей силы хватил кованой дверью и скрылся в тюрьме.
К вечеру Максим собрался в дорогу. Он вывел из стойла любимого коня.
Большая цепная собака, прикованная у входа, вылезла и стала рваться к нему.
Максим погладил собаку, а она положила ему свои черные лапы на плечи и стала лизать его лицо.
- Прощай, Буян, - сказал Максим. - Служи верно матушке. - Он с глубоким вздохом взглянул на окно дома. - Кроме нее нет у меня никого на свете.
Сын Малюты вскочил в седло и ускакал от дома. Буян рванулся раз, другой и, сорвавшись с цепи, бросился за молодым хозяином.
Серебряный с Михеичем подскакали к усадьбе боярина Морозова. В саду, за оградой, порывы ветра раскачивали вершины деревьев.
Тускло светилось окошко в светлице Елены. Она еще не ложилась.
Черные от грязи и пыли Серебряный с Михеичем спешились у ворот. К ним подбежали слуги.
- Повремени, братец. Не давай ему сразу воды, - сказал Серебряный слуге, подавая ему повод коня.
- Понимаем, боярин, - с достоинством ответил слуга. Елена раскрыла окошко, услышала фырканье лошадей и знакомый голос. Сердце ее сжалось.
Князь Серебряный вошел в дом.
Дружина Морозов сидел за дубовым столом, рука лежала на разогнутой книге. Увидев молодого князя, он поздоровался с ним, изо всех сил стараясь казаться радушным. Он не хотел показать виду, что подозревает Серебряного, а тот был задумчив.
Морозов улыбнулся.
- Рад видеть живого! Как там, в Слободе?
Серебряный поднял глаза.
- Не узнать царя. Постарел. Борода и усы почти вылезли. Что с ним сталось? И царь, и не царь. И непонятно, и грозно!
- Грозен, грозен! - кивнул Морозов. - Ну, поздравляю со счастливым возвратом! Не думал.
- Как сам-то, Дружина Андреич? Здоров ли? - спросил Серебряный.
- А ничего! Читаю вот, - Морозов перелистал книгу, облаченную бархатом. - Священное писание. Читаю о неверных женах, - он слабо улыбнулся. - Вот: "Если человек прелюбодействует с мужней женой, смертию да умрут прелюбодей и прелюбодейца"… Аль не читал? Смотри сюда! - старик поднял книгу, на всякий случаи: приглядываясь к Серебряному.
Но тут послышались звон бубна и топот копыт.
По улице, мимо частокола проскакало несколько всадников. Впереди - Василий Грязной, за ним Афанасий Вяземский, Басманов, позади - Хомяк и другие опричники.
Не протрезвев окончательно и в дороге, Грязной лупил рукоятью плети в кожаный бубен. Все остановились у ворот морозовского дома.
- Князь Афанасий Иваныч Вяземский! - почтительно сказал слуга, появляясь перед Дружиной Андреевичем.
- Вяземский ко мне? - изумился Морозов. - Что он, рехнулся? Ступай, скажи, что опричников я не знаю и дел с ними не веду! Ступай! - закричал он и топнул ногой.
Слуга колебался.
- Князь говорит, что послан от самого государя. С царским указом.
- От государя?… Он тебе сказал - от государя?! - опешил Морозов. - Настежь ворота!
Из окна Елена со страхом смотрела, как распахнулись ворота и въехали опричники с Вяземским впереди.
Сопровождавшие князя, сойдя с коней, задержались у ворот.
- Нынче наше от нас не уйдет! - сплюнул Хомяк, проверяя подпругу.
- Крови бы не было, - пробормотал стремянный Вяземского.
- Дурак! - отозвался Хомяк, глянув исподлобья.
Басманов, Грязной и Вяземский остановились в дверях, глядя на Морозова и Серебряного.
Вид Басманова являл смесь лукавств, надменности и беспечной удали.
Грязной, нетрезво покачиваясь, брякнул бубном.
- Боярин Дружина! - объявил Вяземский, заложив руку за кушак. - Царь и великий князь Всея Руси Иван Васильевич слагает с тебя гнев свой, сымает с головы твоей свою царскую опалу, и быть тебе, боярину Дружине, по-прежнему в его, великого государя, милости!
Морозов поднялся. Он был бледен. Сивые волосы пали ему на глаза.
- Господа опричники! - хрипло произнес он. - Прошу вашей милости отпраздновать сегодняшний день. Будем пировать до утра!
Вяземский приосанился, погладил бороду.
- А где же хозяйка? - спросил он, тряхнув кудрями, - Без хозяйки и мед не сладок!
Гости одобрительно зашумели.
- Без хозяйки не пью! - рявкнул Грязной.
- Просим пожаловать хозяйку, - жеманно протянул Басманов.
Князь Никита Романович Серебряный стоял в стороне.
Морозов поочередно взглянул на каждого из прибывших, и новое подозрение охватило его. Кто же из них его возможный оскорбитель, кто из них был в саду?
- Садитесь за стол, дорогие гости! - пригласил он, все пристальней вглядываясь в каждого из гостей. - А я пойду за хозяйкой. - Он вышел.
Вскоре, вереницей, появились слуги, быстро накрыли на стол.
Басманов подошел к зеркалу, вделанному в печь, стал расчесывать волосы.
- Жаль, - сказал он, - сегодня не поспеем в баню. А завтра, князь, милости просим, увидишь мои хороводы: девки все на подбор, а парни - старшему восемнадцати не будет.
Говоря это, Басманов сильно картавил. Серебряный не знал, что и отвечать.