- Выходит, то все правда, что про тебя говорят, - сказал он.
- А что про меня говорят?
- А то говорят, что ты перед царем, прости Господи, с голою задницей пляшешь!
Краска бросилась в лицо Басманова.
- А что ж, - усмехнулся он, принимая беспечный вид. - Если и в самом деле пляшу? Да и кого ему найти кроме меня? - с бесстыдной наглостью продолжал Басманов. - Видал ты такие брови? Ну, чем не собольи?… А волосы-то? Тронь, князь, пощупай, ведь шелк, право, ну шелк!
- Вижу, - усмехнулся Серебряный. Басманов, прищурясь, продолжал:
- А ты думаешь, Никита Романыч, мне, бедному, весело, что по царской милости они меня уже не Федором, а Федорой кличут, - указал он на Вяземского и Грязного. - Служишь царю, служишь, ублажаешь, как только можешь, а он вдруг возьмет да и посадит тебя на кол!
- Я, чаю, тебе это в одно удовольствие, Федор Алексеич! - мрачно заметил молчавший до того Вяземский.
Грязной заржал и украдкой хватил чарку. Серебряный думал о своем и больше ничего не слышал.
Тем временем опричники по одному расходились вдоль садовой ограды, подбирая сухой хворост.
Укрывшись за стволом старой липы, Михеич услышал хмельные голоса.
- Смотри, Хомяк, а только ребята злы. Кого хошь теперича разнесут, - сказал один из опричников.
- Князь не велит ни жечь, ни грабить, - добавил другой.
- Князь князем, а я сам по себе. А ежели мне хочется погулять! - куражась, ответил Хомяк.
Почуяв неладное, Михеич прошел к забору с калиткой, ощупал дубовый брус засова.
Елена явилась гостям в богатом сарафане. Она держала в руках золотой поднос с одною только чаркой. Гости встали. За женой вошел Морозов с обрезанными кругом волосами - признак освобождения от опалы.
- Теперь, дорогие гости, прошу уважить мой дом, принять из рук хозяйки чарку, - торжественно обратился к гостям Морозов. - И по старинному обычаю поцеловать жену мою!.. Дмитриевна, становись и отдавай поцелуи каждому поочередно.
Он устроил "поцелуйный обряд" лишь для того, чтобы по глазам жены, по ее поведению понять, кто же из присутствующих мог поцеловать той ночью его жену.
- По обычаю ты, боярин, первый должен поцеловать ее. А уж потом и мы! - зашумели гости. - Целуй первый!
Елена с трепетом стала возле печи. Глаза ее встретились с глазами мужа. Тот низко поклонился. Поцеловал. Пристально посмотрел на нее.
Со свойственной женскому сердцу сметливостью она отгадала его мысли.
- Князь, подходи! - сказал Морозов Вяземскому. Елена прикоснулась к чарке губами, а Вяземский осушил ее до дна. Глаза Афанасия Ивановича вспыхнули страстью.
Но на лице Елены не отразилось ничего.
Положив земной поклон, Вяземский поцеловал ее. Поцелуй затянулся, и она отвернулась с приметною досадой.
От Серебряного не скрылось пристальное внимание, с каким Морозов всматривался в жену и в подходившего к ней очередного гостя.
Василий Грязной облизнул губы перед тем, как поцеловать Елену, а после поцелуя хватанул еще чарку и утерся рукавом. Брякнув бубном, вышел за дверь.
Дружина Андреевич ничего не мог прочесть на лице жены.
- Подходите, гости дорогие, прошу вас! - он снова наполнил чарку.
Басманов откинул свои шелковые волосы, улыбнувшись, подошел к Елене и расцеловал ее в обе щеки, еще раз улыбнулся и чмокнул в губы.
Морозов снова наполнил чарку, и Серебряный двинулся к Елене.
Муж не спускал с нее глаз.
Под тяжелым взглядом Морозова Серебряный поцеловал Елену.
Когда губы их соприкоснулись, она задрожала и ноги под нею подкосились.
- Я нездорова… - пролепетала она. - Отпусти меня, Дружина Андреич… Ноги не держат меня.
Морозов подхватил Елену.
- Эх! - сказал он. - Вот женское-то здоровье! Для нее в новинку обряд, так ноги и не держат! Да ничего, пройдет. Эка невидаль!
Поддерживая Елену, Морозов повел ее в светлицу.
- Прошу вас, государи, - обернулся он. - Обождите меня здесь.
В сгустившейся темноте опричники окружали дом со всех сторон.
Кто-то присвистнул по-особенному. Ему тут же ответили. В доме брякнул бубен Грязного. Приблизясь к Басманову, Вяземский сказал ему на ухо:
- Ну? За дело?
- Тише! - моргнул тот, кивнув на Серебряного. - Если этот услышит, будет большой шум.
- Тогда он у меня первый получит! - Вяземский схватился за нож.
Они посмотрели на Серебряного.
Тот думал о своем, не обращая на них внимания. В светелке Елены Морозов вынул из-под опашня длинную пистолю.
- Зачем ты не сказала мне, что любишь его?
- Господи!.. Дружина Андреич, пожалей меня! - умоляла Елена. - Будь милостив!
- Вы что ж, думали, я дам себя одурачить? - он грозно повернулся к жене, в глазах его была холодная решительность, - Ужели этот молокосос думал, что ему сойдет с рук? Что я не сумею наказать его?
- Ты что?… Дружина Андреич? - Елена с ужасом взглянула на мужа, на пистолет, закрыла лицо руками.
Морозов усмехнулся.
- Не дрожи. Тебя я не убью. Возьми свечу, иди за мной. - Он взвел курок и подошел к двери. Елена не двигалась. - Свети мне! - прошептал Морозов.
В эту минуту со двора донесся громкий шум. Ночь взорвалась хриплым лаем сторожевых псов, криками, руганью. Пронзительно заржал конь.
Морозов замер. Елена упала на колени.
- Меня, меня убей! - просияла она в отчаянии. - Я одна виновата, убей меня! Я не хочу, я не могу пережить его! Раньше меня убей! Я обманула тебя!
Морозов со страхом смотрел на свою жену. В этот миг снизу раздался крик:
- Измена!.. Предательство! Остерегись, Дружина Андреич!
То был голос Серебряного. Узнав его, Елена бросилась к двери.
Морозов оттолкнул жену, задвинул запор и укрепил дверь на железный крюк.
На лестнице послышался стук сабель. Шум во дворе усиливался.
Сторожевые псы, сорвавшиеся с цепи, ринулись было на опричников.
И тут же темными комами мяса покатились по двору, оставляя за собой кровавый след.
Повсюду метались тени людей.
Раздвигая столпившихся на крыльце, опричники тащили бревно.
- Отворяй!! - орали они, вышибая припертую дверь, - не то всех передушим!
- Запалю-у-у-у! - размахивая горящей головней, истошно вопил Хомяк. С ревом, все разметая, толпа ворвалась в ночное тепло дома.
На лестнице, ведущей наверх в светлицу, дрались на саблях два князя - Серебряный и Вяземский. Дрались не на жизнь, а на смерть. Несколько ударов нанес Серебряный Вяземскому. Кровь алыми лепестками выступила на белом кафтане.
Борьба, проклятия, громкие крики и падения заполнили лестничный пролет. Шла яростная драка.
На помощь Вяземскому спешило все больше его людей. Тонкая и крепкая веревка с петлей на конце захлестнула Серебряного и сбросила его со ступеней, открыв Вяземскому дуть.
Дверь светлицы затрещала от ударов. И одновременно дом осветился пламенем пожара.
- Боярин! - кричал Вяземский. - Отопри, не то весь дом раскидаю по бревнам!
- Не верю, князь! - отвечал Морозов. - Еще не видано на Руси, чтобы гость бесчестил хозяина! Вспомни, кто ты, Афанасий Иванович!
- Опричник я! Была у меня честь, да вся вышла!.. Отопри! - повторил князь, напирая на дверь, - Всю Москву пущу на дым, а Елену добуду! Не тебе, старику, ей владеть!
Дверь с треском повалилась, и Вяземский явился на пороге, озаренный пожаром, с переломанной саблей в руке. Белая атласная одежда его была истерзана, по ней струилась кровь.
- Отдай добром! - заревел он.
Морозов выстрелил в Вяземского почти в упор, но рука изменила ему. Пуля ударилась в косяк.
Князь бросился на Морозова. От удара рукоятью сабли Морозов упал навзничь почти рядом с Еленой, лежавшей без сознания на полу.
Вяземский наклонился к ней, подхватил на руки и понес вниз по лестнице, метя ступени ее распущенной косой.
У ворот дожидались кони. Сидя в седлах, Грязной и Басманов молча глядели, как пламя обхватило дом Морозова. Оттуда несся разноголосый вой и треск. Опричники, озверев, разносили все в щепы.
Они увидели, как Вяземский поднял Елену на коня, как сам, цепляясь за гриву, влез в седло.
Басманов заерзал в седле, указал на них Грязному.
Раненый Вяземский поскакал со двора вместе с полумертвой боярыней. Голова его моталась из стороны в сторону.
- Куда он? - спросил Басманов Грязного.
- В свою рязанскую вотчину. Куда ж еще!
- Не доедет… Что ж, пора и нам, а?
- Выпить бы. Осьмой день пью. Помру, если не приму.
Кто-то подхватил сенную девку Пашу под мышки, поволок в сад. Двое, суетливо, мешая друг другу, кинулись ему помогать.
Тем временем Михеич, поддерживая Морозова, провел его через калитку к берегу Москвы-реки. Морозов молчал, потерянно водя головой, едва справляясь с собою. Дойдя до воды, Михеич стал валиться под тяжестью боярина.
Тогда тот, собрав последние силы, сам влез в смоляную лодку, а Михеич оттолкнул ее от берега.
На воде растопленным золотом играли огненные отсветы пожара.
Во дворе сваливали в кучу награбленную утварь, одежду. Хомяк, упиваясь видом всепожирающего огня, потирал руки.
- Ай, весело!.. Вот пир так пир!
Слуга Морозова лежал с пробитой головой. Над ним наклонился молоденький опричник, глядел на черную лужу вокруг лица.
- Ты что ль убил? - Хомяк тряхнул его за ворот.
- Не, тесак омочил только, - отозвался опричник и тупо посмотрел на Хомяка. - Еще дышит! Вишь, пузыри пускает.
- Бить надо до смерти! - сказал Хомяк. - Боярин-то его где?
- Убег, - пролепетал опричник. - Увезли по реке. Догнать?
- Черт с ним! Не до него теперь!
- Где князь?… Князь где? - подбежал к Хомяку стремянный Вяземского.
- А пес его знает, где твой князь! - ответил тот, оглядываясь.
Опричники делили добычу. Хомяк двинулся к ним.
- Где князь?! - догнав его, снова завопил стремянный. Хомяк хрястнул его между глаз.
- Раззява! Харю б тебе своротить! На конь! Скачи за ним!
Стремянный заверещал и бросился через двор к Басманову и Грязному.
- Хомяк! - прибежал другой опричник, - Что велишь делать с Серебряным?
- Веди сюда!
Серебряного привели связанным, с огромным синяком под глазом.
Хомяк усмехнулся.
- Я говорил, что нельзя тебе верить! Уж я бы вас всех князей да бояр… - он зло сплюнул.
Серебряный незаметно распутывал узы на руках. Хомяк отставил ногу, стал спрашивать с настойчивостью пьяного:
- Говори, как на исповеди. С кем задумал измену? С кем хотел пойти на царя? Кому душу продал?
И тут, в полутьме, нежданно-негаданно Хомяк получил страшный удар в глаз и тотчас еще удар ногою под низ живота. Хомяк завопил, упал. Согнувшись, покатился по земле.
Серебряный бешено рвался из рук опричников, которые сзади накинулись на него, пригнули, повалили на землю, надели на руки цепь.
- Крестом клянусь, попомнишь ты у меня! - хрипел Серебряный..
- Порешить? - спросил молодой опричник у скорченного Хомяка.
- Ни-ни!.. Не трогать, - со стоном ответил тот. - Мы его милость к слободе отвезем, с почетом! Вы все видели, как он князя Афанасья Иваныча саблей рубил?
- Видели, видели!
- А как наших крошил?
- Видели! Он пятерых завалил!
- А будете в том крест целовать перед государем?
- Будем, будем!
Хомяк подошел вплотную к князю и, затягивая цепь на руках, прошептал:
- Припомню я тебе твои плети!
Серебряный плюнул ему в лицо. Хомяк криво улыбнулся, утер рожу рукавом.
- А за это самолично пару ремешков из твоей спины вырежу.
Вяземский увозил Елену по лесной дороге.
Она открыла глаза, почувствовала, что лежит на хребте коня, и что ее держат сильные руки. Раны Вяземского стали причинять ему нестерпимую боль.
- Боярыня! - сказал он, останавливая коня. - Мои холопы отстали. Надо обождать!
Елена немного приходила в себя. Вяземский снял ее с коня.
- Я тебе страшен? - шептал он. - Не кляни меня, Елена Дмитриевна! Видно, тебе на роду написано, чтобы ты мне досталась!
- Князь! Если нет в тебе совести, - взмолилась Елена, - вспомни хоть стыд.
- Нет у меня стыда! Я все отдал за тебя, Елена Дмитриевна! Все сжег!
- Вспомни суд Божий! - дрожа от ужаса молила Елена.
- Поздно, боярыня!
Сжимая ее в объятиях, Вяземский молил:
- Елена, я истекаю кровью, я скоро умру…; Полюби меня, полюби хоть на час… Чтоб не даром отдал я душу Сатане! Елена!
Она кричала, и билась, и плакала, заливаясь ненавистными слезами, затем разом обмякла, перестала сопротивляться.
Князь овладел ею и тут же силы изменили ему. Он разжал объятия, откинулся на землю, замер, закрыл глаза.
Елена долго смотрела на лежащего рядом с ней князя. Он не дышал, не шевелился.
Елена отползла от недвижного тела.
Конь Вяземского стоял поодаль. Наклонив голову, он тихо ржал, призывая хозяина.
Елена поднялась, оправила порванное платье, пошатываясь, пошла в лес. Цепляясь за сучья, она пробиралась через чащу, ветви хлестали ее по лицу.
Услышав отдаленный, однообразный шум мельничного колеса, она пошла на этот шум, ускорив шаги.
Конь князя навострил уши и заржал громче. Послышались людские голоса.
- Конь-то вроде его!
- Тогда и хозяин тут, если конь не ушел!
Басманов, Грязной и стремянный Вяземского разом увидели бесчувственного князя. Стремянный подошел, приложил ухо князю к груди.
- Дышит еще!..
- Все равно помрет, - поморщился Басманов. - Если не остановить кровь, истечет до капли!
- Да тут колдун живет. Близко… На мельнице, - сказал стремянный. - Он уймет кровь.
- Едем! - качнулся в седле Грязной. - И баклажка вина у него найдется, раз колдун! - он тряхнул бубном. - Осьмой день пью, не похмелюсь - помру тоже.
Обессилив, Елена упала на траву. Мельничное колесо вертелось перед нею, отражая, луну.
Седая голова наклонилась над Еленой.
- Дедушка, дедушка! - застонала она. - Укрой меня! Ради Пречистой Богородицы, укрой!
- Господь с тобою, боярыня! - завздыхал старик. - Как мне укрыть тебя?
- Вот мое ожерелье! Возьми его!
- Ох, ох, ох! - глаза мельника заблестели. Он взял жемчужное ожерелье, но тут в лесу послышался конский топот.
- Не выдавай меня, дедушка! - взмолилась Елена. Мельник поспешно повел ее в комору и запер за нею дверь.
На поляне показались Басманов, Грязной. Стремянный придерживал князя, лежащего на хребте коня. Мельник вышел им навстречу.
- Эй ты, хрен, иди сюда! - позвал Грязной, - Вишь, как кровь бежит. Можешь унять?
- А вот посмотрим, родимые! - отвечал мельник. - Эх, батюшки-светы! Да кто ж это так секанул-то его?
- Ну! - сказал Грязной. - Не уймешь - дух из; тебя вышибем!.. А уймешь - наградим.
- Оно, пожалуй, можно б унять, - напугался старик.:
- Тащи сначала вина! - велел Грязной. - А то, тоже помру!
- Вижу, вижу, боярин… Худо тебе - осьмой день пьешь! - старик засеменил к мельнице.
- Точно осьмой! Он и впрямь колдун! - Грязной обалдело посмотрел на Басманова.
Елена увидела через щель, как Вяземского перенесли к стене коморы, уложили буквально рядом с ней, только с другой стороны стены. Она старалась не дышать, чтобы не выдать себя.
Вяземский лежал, сцепив зубы, перекатывая горячую голову.
- Елена!.. Елена!.. Выдь ко мне!.. - застонал он. Елена сжалась в комок.
- Ну, иди! Спасенье мое, любовь! Иди, прикажи!.. И я умру!
Оглушенная словами насильника, Елена не видела, как мельник принес Грязному вина.
- Отойдите, родимые, дело глаза боится! - попросил старик.
Опричники отошли, Грязной приложился к баклаге.
Мельник нагнулся над князем, положил ему руку на голову и стал шептать заклинания.
По мере того, как он шептал, кровь текла медленнее и с последним словом совсем перестала течь.
Потом старик достал что-то зашитое в тряпицу и повесил мешочек на шею князю.
Вяземский вздохнул, но не открыл глаз.
- Подойдите, отцы родные, - сказал мельник. - Унялась руда, будет жив князь.
Опричники обступили князя.
Глаза старика сделались неподвижны. Начав морочить, он продолжал как будто прислушиваться к шуму колеса.
- Ходит, ходит колесо кругом, что было высоко, то будет низко, что было низко, будет высоко… Наточен топор, наряжен палач, потечет теплая кровь… Слетят головы с плеч, много голов на кольях торчит.
- Чьи головы на кольях торчат? - спросил испуганный Басманов шепотом.
Мельник, казалось, уже ничего не слышал. Только губы шевелились.
Басманов отвел старика в сторону.
- На! - сказал он, доставая кошель. - На, колдун проклятый! Поворожи и мне, чтоб удача всегда была!
- Изволь, батюшка, изволь. Для твоей милости ничего не пожалею! - мельник откуда-то вынул еще мешочек. - Знаю, люб ты царю!
- Откуда знаешь? - испугался Басманов.
- Я много чего знаю, - зашептал мельник. - Ты мешочек-то на шею повесь! Только не сымай с себя и святой водой не кропись - против нее наговорное слово не властно.
- Добро, - перебил Басманов. - Помни - не будет мне удачи, повешу как собаку!
- Ты деда не тронь! - подошел Грязной уже совершенно пьяный. - Ты чего у него отнял?… Верни!
- Пойди, ополоснись! - оттеснил его Басманов. - Мерещится тебе.
- Погоди! - Грязной уцепился за Басманова. - Думаешь, я пьян?… Да, пьян! Пьян!.. А почему? Бог всех нас проклял! Мы… мы скоро будем резать брат брата, как Каин Авеля. Мы все сами себя зарежем!
Басманов вырвал наконец бархатные обшлага, оттолкнул Грязного.
Тот пошел к коморе и вдруг увидел в траве сережку. Она блеснула алмазным камнем.
Грязной, качнувшись, упал на траву и схватил сережку, поднес к налитым хмелем глазам, понюхал и зажал в кулаке. С трудом поднялся и, раскинув длинные руки, прижался лбом к стене коморы, застыл в напряжении. Никто ничего не заметил.
- Эй, ты! - Грязной обернулся к стремянному, свирепо поводя белками. - Клади его на попону. Пеленай! - кивнул он на князя. Вяземский все еще был в; обмороке. - Едем!
Елена, ни жива ни мертва, услышала, как застучали копыта. Глянула в щель.
От мельницы отъезжали всадники, увозя с собой завернутого в попону князя Вяземского.
Крутилось, отсвечивая под луной, мельничное кодесо.
Мокрые стены тюрьмы были покрыты плесенью. Князь Серебряный, скованный по рукам и ногам, ожидал смерти.
- У меня с его милостью особые счеты! - протяжно-вкрадчивым голосом сказал Малюта. - Укороти его цепи, Терешка, - велел он подручному.
Тот воткнул смоляной светоч в кольцо, подтянул руки Серебряного к самой стене.
- И к допросу-то приступить робость берет! Кровь-то, вишь, говорят, не одинаковая у нас в жилах течет… - Малюта стал на колени и поклонился в землю Серебряному. - Дозволь, батюшка князь, перед допросом, для смелости-то, на твою боярскую кровь посмотреть! А потом, - продолжал он, возвышая голос, - потом дозволь мне из княжеской спины твоей ремней выкроить! Дозволь мне, смрадному рабу, вельможным мясом твоим собачек моих накормить!
Голос Малюты поднялся до визга.