Но больше всего Иисуса смущала радость Иосифа, который совершенно забыл о своем самом младшем сыне, не говоря уже о Марии. Было очевидно, что эти люди считали второй брак Иосифа неправомерным. Почему? Когда почти через два часа ужин был готов и все расселись по местам, когда Иосиф закончил читать благодарственную молитву, которая впервые показалась Иисусу слишком выспренной и долгой, они приступили к трапезе. Сам Иисус находился в обществе племянницы, но та, казалось, не знала, что он тут делает, и племянника, вооруженного пращей, которую он держал перед собой, словно ожидая прихода нового Голиафа. Взрослые сразу же начали вести разговор о Храме. Что стало с таким-то? Он бежал в Антиохию. А с таким-то? Он теперь начальник над писцами, и ходят слухи, что он берет взятки. А Дворец? А первосвященник? А Синедрион? Они говорили до глубокой ночи. Неужели они останутся ночевать? Иисуса клонило в сон, но беспокойство за мать росло с каждой минутой. Наконец они стали прощаться. Это длилось бесконечно. Но вот они скрылись в темноте улицы, двигаясь в направлении трактира, который, несомненно, заняли целиком. Иосиф, которого немного шатало, так как он выпил несколько глотков вина, посмотрел на опустевшие столы, покачал головой, перевел взгляд на Иисуса, стоящего у стены с каменным лицом, а затем, ни слова не говоря, пошел спать. Иисус прикрутил все светильники, кроме одного, чтобы мать смогла найти дорогу в нагромождении столов и скамей, оставшихся во дворе.
Он сел на свою кровать, не зажигая светильника, и решил, что не будет читать молитву до тех пор, пока не вернется мать. Немного погодя скрипнула дверь. Сандалии бесшумно заскользили по полу, одежда слегка шуршала, касаясь стен. Затем воцарилась кромешная темнота – Мария погасила последний светильник. Иисус пошел ей навстречу. Она догадалась о его присутствии и застыла на месте.
– Где ты была? – спросил Иисус.
– У соседей.
– Я незаконнорожденный? – задал он вопрос.
– Тебя признали, – едва слышно ответила Мария.
Месяцы проходили так быстро, как трава растет на могиле. Иисусу исполнилось двенадцать лет. Однажды утром старый плотник взял сына за плечи и стал рассматривать его лицо так близко, что Иисус мог сосчитать все волоски, выступающие из его припухшего носа, все поры на нем, все морщины вокруг глаз. Иосиф нахмурил брови. Иисус не спросил почему.
Иосиф уже дважды или трижды резко отчитывал Иисуса, когда узнавал, что тот ходит в синагогу и беседует с раввином Наумом. Иисус так и не спросил, почему Иосиф считает предосудительным беседовать с раввином.
Иисус тем более не спросил, почему Иосиф взял привычку обследовать каждое утро постельные принадлежности своего сына. Он просто делал вид, что ничего не замечает. И все-таки однажды утром во время этой проверки Иисус остался стоять около кровати, пристально глядя на старика. Старик так же пристально посмотрел на него. Иисус не отвел глаз. Проверки закончились.
Но пушок над верхней губой Иисуса замечали все.
Наступила весна. Зацвели первые асфодели, слышались первые крики удодов.
Однажды вечером за ужином Иосиф сказал:
– Приближается Пасха. Мы поедем в Иерусалим.
А когда Мария убирала со стола, он добавил, исподлобья глядя на Иисуса:
– Тебе исполнилось двенадцать лет. Ты должен отвечать за свои поступки.
У Иисуса не было знакомых девочек. Но в Иерусалиме девочек, несомненно, было очень много. Или кого и похуже. Конечно, это не могло коренным образом изменить представления Иисуса, ведь он хорошо знал, что в римском квартале Капернаума есть публичный дом. Когда Иосиф не приходил в мастерскую, что случалось все чаще и чаще, подмастерье рассказывал разные непристойные истории, безусловно, наполовину выдуманные.
Перед отъездом Иосиф сказал:
– Иерусалим намного больше Капернаума. И народу на Пасху там собирается гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Там немудрено потерять друг друга. Но я остановлюсь у Симона, на улице Писцов. Вот тебе деньги, чтобы ты смог купить еду, если заблудишься. У чужеземцев ничего не бери! Иисус чуть было не потерялся по дороге – многолюдная толпа образовалась уже около Найма. Ослы, лошади, верблюды шли практически шагом.
Иерусалим! В его окрестностях толпа стала настолько плотной, что потребовался целый час, чтобы, пройдя две-три сотни локтей, добраться до одних из ворот города. Над всеми возвышалось величественное животное. Это был, несомненно, слон. Сидящий в паланкине на спине чудовища путешественник с оливковой кожей едва удостаивал толпу взглядом. Здесь были греки, римляне, сирийцы, набатеи, которых Иисус мог узнать, поскольку видел их в Капернауме. Но остальные? Киприоты? Парфяне? Вероятно, вифинийцы или понтийцы? Они не могли все быть иудеями. Завернувшись в накидки, наполовину обнаженные, с черной кожей, белокурыми волосами, кудрявыми волосами, выбритыми головами, говорящие на неведомых языках…
Иисус посмотрел вокруг. Он потерял из виду Иосифа и Марию. Он был один в медленном, но неумолимом потоке, текущем к еще невидимой цели, несомненно, к Храму, этому архитектурному чуду, резиденции религиозной власти, воплощению иудейского духа, хранилищу Закона и предмету неиссякаемой ненависти Иосифа.
Пойдет ли Иисус сразу в Храм? Когда он наконец оказался в квартале Har ha bavit, или Гора Дома, сумерки сгустились. Толпа так медленно продвигалась к внешним воротам, что Иисус решил: он не доберется туда и до рассвета. Он выбился из сил, проголодался и хотел пить. Но о том, чтобы купить какой-нибудь еды, не могло быть и речи. За скудный ужин, такой, каким Иисус довольствовался в Капернауме, пришлось бы заплатить половину денег, которые дал ему Иосиф. Однако с собой у него был хлеб и сушеные фиги. Он съел кусок хлеба и немного фиг и напился воды из фонтана. Там же он вымыл лицо и руки.
Где он заночует? Иисус не испытывал ни малейшего желания идти к Симону, а снять комнату в трактире у него не было возможности. Он долго бродил, прежде чем наконец нашел спокойный квартал и чистое место у подножья высокой стены. Стражи, стоявшие наверху, казалось, не обратили внимания, что он устроился там. Иисус съежился, закутался в накидку, поскольку ночь выдалась прохладной, и уснул.
– Что ты здесь делаешь, сорванец? Царский дворец – это не прибежище для бродяг.
Иисус прищурился, увидел улыбающегося солдата, сел и протер глаза. Солдат ждал, когда он уйдет. Иисус встал и пошел прочь. Два-три раза он обернулся, пытаясь рассмотреть дворец царя, имени которого не знал. Он знал лишь то, что Архелай лишился трона. Заря едва занималась, а Иерусалим уже ожил. Бесконечная процессия, состоящая из крестьян, тащивших корзины, клетки, кувшины, бурдюки, заполонила все улочки. Один из них толкал навьюченного осла, другой тянул осла за уздечку, пробираясь через стадо баранов. Эти люди поднялись еще до рассвета, долго ждали перед воротами, чтобы принести в город египетские фиги и гранаты, пучки кориандра и аниса, финики и дыни, тунца, выловленного в Красном море, и форель, пойманную в водах Иордана, кур, перепелов, голубей для еды и для жертвоприношений, мешки с мукой и кувшины с оливковым и кунжутным маслом, нежирные сыры из Галилеи и острые сыры из Иудеи, соль Мертвого моря и перец, привезенный из Абиссинии. Кудахтанье, блеянье и ароматные запахи смешивались с криками торговцев и рано проснувшихся хозяек и служанок, большинство из которых спешили наполнить свои кувшины водой.
– Оставь мне пять морских языков.
– Я всех их заранее продал в трактир Паломников.
– Каким вином ты торгуешь?
– Галилейским. Но если ты хочешь кипрского, спроси у моего брата Самуила, который идет за мной.
– Только вчера у пяти ворот насчитали двадцать две тысячи прибывших…
Иисус окончательно проснулся. Но где же ему справить нужду? Его охватило тревожное чувство. В конце концов он обратился с вопросом к торговцу. Тот указал ему на стоящее в нескольких шагах от них здание, перед которым уже выстроилась очередь.
– Бани находятся сзади, – добавил торговец, взглянув на запыленные ноги мальчика.
Иисус попробовал прочитать молитву, но его мысли были заняты другим. Что за жизнь! Он кое-как умылся в фонтане, затем съел фигу и кусок хлеба. Все же надо было узнать, где находится улица Писцов, поскольку у него уже заканчивалась еда. Кроме того, он должен был разыскать Иосифа и Марию.
Но сначала Иисус решил посетить Храм. Несмотря на проклятия и недовольство Иосифа, он – хотел знать, что представляет собой это здание. Ведь даже Иосиф собирался отправиться гуда! Если Иисус попадет только в одну из маленьких синагог, то он не сможет подробно описать иерусалимский Храм ученикам Иосифа в Капернауме! Иисус ускорил шаг, чтобы опередить толпу. Подойдя к Храму, он понял, что царский дворец, под стенами которого он спал, находился напротив.
Солнце встало, а вместе с ним появились мухи. Гремели ставни. Слуги выливали грязную воду в открытые сточные канавы. Во дворах пели припозднившиеся петухи. Дети, обутые в одну сандалию, зевали, стоя у дверей. По дороге, ведущей к Храму, уже двигалась плотная толпа. Иисусу пришлось и литься в поток и протискиваться между слишком медленно бредущими паломниками. Он споткнулся о палку какого-то старика и непременно упал бы, если бы на лету его не подхватила чья-то твердая рука. Это была рука бородатого молодого человека, который пристально смотрел на Иисуса.
– Почему ты так торопишься?
– Я иду в Храм, – ответил Иисус, оробев от взгляда молодого человека.
– Мы все туда идем.
– Но вчера вечером я даже не смог подойти к воротам. Сегодня же я намерен увидеть этот Храм.
– Откуда ты приехал?
– Из Капернаума.
– Как тебя зовут?
– Иисус, сын Иосифа. А тебя? – осмелев, спросил Иисус.
– Ионафан. Почему ты так хочешь увидеть Храм?
– Но… Мы приехали сюда, чтобы увидеть его!
– Значит, ты приехал, чтобы посмотреть на монумент. Ты, верно, думаешь, что это сродни египетским пирамидам?
Иисус почувствовал в голосе собеседника упрек.
– Нет, я знаю, что это самое главное святилище иудеев.
– Выходит, Храм очень древний? – спросил Ионафан.
– Ты прекрасно знаешь, что нет, – парировал Иисус, вложив в свои слова изрядную долю иронии. – Он был построен менее пятидесяти лет назад Иродом Великим, который хотел заменить им Храм Соломона.
Они добрались до юго-восточного угла Храма, где возвышались две лестницы, расположенные под прямым углом. Одна, более короткая, вела к Золотым, или Царским воротам и проходила под мостом. Другая, восточная, вела к Темничным воротам.
– Следовательно, этот Ирод является преемником Соломона, – сказал Ионафан.
– Я вижу, что ты хочешь устроить мне экзамен, – безразличным тоном проговорил Иисус. – Но зачем ты задаешь бессмысленный вопрос, если ты, конечно, настоящий иудей?! Разумеется, Ирод не был наследником Соломона. Однако какое отношение это имеет к Храму? А теперь я хочу пройти через Царские ворота.
Иисус сказал это тоном, означавшим, что он собирается избавиться от назойливого собеседника. Однако молодой человек воспринял слова мальчика с улыбкой.
– Известно ли тебе, – спросил Ионафан, – что только меньше половины прибывших сюда и тех, которые прибудут позднее, знают то же, что и ты?
– Жаль, – произнес Иисус. – Но по крайней мере ты, сын богатого доктора из Иудеи, это знаешь.
– Но как ты узнал, кто я? – спросил озадаченный Ионафан.
– Ирония – дочь Иудеи. Вы здесь общались со многими греками. И доктора гордятся своими познаниями.
Первые лучи солнца золотили камни. Голуби шумно ссорились, усевшись на коринфские капители. Два посетителя пробили себе сквозь толпу дорогу к Царским воротам, оставили слева Назаретский квартал, затем, справа, лавки торговцев древесиной и попали в просторный Двор женщин, величественная, подавлявшая толпу перспектива которого просто ошеломила их. Белые колонны, стоявшие по обе стороны Двора, уводили взгляд к фасаду Храма. За торжественным сводом Никаноровых ворот, по бокам которых стояли четыре пилястра, виднелся внушительный фасад, украшенный только двумя пилястрами по углам и двумя порфирными колоннами по обе стороны высокой прямоугольной двери. Справа находился квартал прокаженных, а слева – лавка, где продавали растительное масло. И везде торговцы, торговцы…
Торговцы расположились повсюду, расставив складные столы и горы корзин. Они продавали голубей, растительное масло, вино, мирру, ладан, амулеты, свечи. Тут же были и менялы, превращавшие в шекели монеты Лукании и Македонии, Каппадокии и Ахайи с изображением далеких богов и царей, обнаженных людей и животных. А также здесь можно было увидеть врачевателя, предлагавшего снадобья женщинам, страдавшим приливами, продавца воды и иссопа, торговца сладостями и торговца благовониями… Они показывали свой товар с удивительной ловкостью, угодливо улыбались, кричали, морщились, когда прокаженные подходили слишком близко к ним, отпугивая покупателей, которым тыкали в нос своими культями, и наконец вновь обретали подобие достоинства, когда появлялись священнослужители. Иисус был растерян.
– Почему священники не прогоняют их? – спросил он.
– Им разрешено торговать здесь, – ответил Ионафан.
– Но… Как же так?
– Они платят священникам нечто вроде подати.
Лицо мальчика стало пунцовым.
– Сколько тебе лет? – спросил Ионафан.
– Двенадцать.
– Кто твой учитель?
– Мой отец.
Они подошли к ограждению, разделявшему внутренние дворы. Ионафан остановился, чтобы прочесть надпись на греческом языке.
– Что там написано? – спросил Иисус.
– Что язычникам запрещено идти дальше.
Действительно, толпа заметно поредела. Основная масса иудейских паломников должны были появиться позже. Наконец они вошли в Храм. Свод был таким высоким, что Иисус от изумления разинул рот. В воздухе висело облако дыма с запахом ладана, исходившим от гигантских треножников, которые левиты, забравшись на приставные лестницы, заканчивали заправлять. Это облако заполонило все здание, добравшись и до массивного жертвенного алтаря, где оно постепенно растворялось в тумане, который буквально разрывали языки пламени сотен свечей. Создавалось впечатление, будто облако достигло верхних границ земного существования, за которыми начиналось само Небо. На помосте, где возвышался алтарь, девяносто три священника в культовых одеяниях совершали утренний обряд, благословляя паству несказанным именем Бога. Левиты погнали к ним не большое стадо ягнят. Безнадежное блеяние сопровождал заклание каждого животного. Кровь ручьем текла на необтесанные камни алтаря, ярко сверкая в течение нескольких минут, прежде чем превратиться в темные лужицы и дорожки. Когда Иисус и Ионафан подошли ближе, один священник нагнулся, чтобы налить свежую жертвенную кровь в серебряную чашу, а второй стал поднимать орифламму. И сразу же в Храме раздался воинственный бой цимбал, которому вторили величественным грохотом триумфальные серебряные трубы. Никто не мог разобрать ни единого слова из речитативов левитов, хотя все знали, что они читают соответствующие этому дню псалом и фрагменты Закона, – музыка не утихла, а, наоборот, зазвучала настолько громко, что голуби, сидевшие на карнизах, заметались словно безумные. К цимбалам и трубам присоединились цистры и треугольники, а в конце каждого стиха громче остальных инструментов звучали серебряные трубы.
Иисус долго не мог прийти в себя от изумления. Потом он повернулся, собираясь уходить. Ионафан опустил руку ему на плечо.
– Церемония только началась. Почему ты уходишь?
– Я не могу здесь молиться. Я приехал, чтобы молиться. Пойду поищу маленькую синагогу.
И Иисус начал прокладывать себе путь в толпе. Ионафан последовал за ним. Толпа все прибывала. Через час-другой будет невозможно войти во внутреннее помещение Храма. Двое молодых людей покинули святилище и, не сговариваясь, направились к Ессейским воротам. Они прошли через них и очутились в долине Кедрона. Здесь было намного меньше народа, но все же достаточно, чтобы оправдать присутствие торговцев. Ионафан купил у одного из торговцев два кубка тамариндового сока и две медовые лепешки. В мгновение ока полдник был съеден.
– Почему ты идешь за мной по пятам? – спросил Иисус, глядя Ионафану прямо в глаза.
– Возможно, потому что мне больше нечем заняться.
– Если бы ты меня не встретил, ты бы остался в Храме?
– Я был в Храме много раз, – как бы нехотя ответил Ионафан.
Они прошли мимо захоронений, одни из которых находились в земле, а другие – в выдолбленных в скалах нишах. От земли исходил приятный запах шалфея.
Время от времени Иисус бросал вопросительные взгляды на своего спутника, который хотя и шел, опустив глаза к земле, но не мог не чувствовать их.
– Полагаю, ты не понимаешь меня, – наконец сказал Ионафан.
Иисус удивился: взрослый хочет, чтобы подросток понимал и одобрял его. Он не произнес ни слова.
– Я хочу сказать, что ты не понимаешь, почему я ушел из Храма.
– Мне казалось, что тебе, знающему Храм гораздо лучше, чем я, все там привычно.
– В этом-то все и дело. Я его знаю слишком хорошо, и мне там скучно.
И вновь Иисус удивился. "Скука" означала для него "недовольство", а Ионафан не выглядел недовольным, когда наблюдал за происходящим в Храме.
– В сущности, мне не с кем поговорить, – сказал Ионафан, вопрошая Иисуса взглядом.
– У тебя разве нет братьев и сестер, друзей?
Они остановились. Потом присели на землю.
– Да, но… Не знаю, поймешь ли ты, но для них, для всех них, – запальчиво продолжил Ионафан, – интересны или торговля, или Храм, или дворец. – Ионафан выглядел растерянным. Немного помолчав, он добавил:
– А часто бывает, что все это сразу.
Мимо пролетели, перегоняя друг друга, две сойки.
– Чем занимается твой отец? – спросил Иисус.
– Он торговец. Богатый торговец. Он также член Синедриона.
Перед ними, на склоне холма, Иерусалим купался в лучах солнца, белых и золотых.
– А чем твой отец занимается?
– Он раввин. И в то же время не раввин.
Ионафан рассмеялся.
– Разве такое возможно?
– Он раввин, но не хочет, чтобы его считали таковым, и работает плотником. Сейчас он уже очень старый.
– Почему он не хочет, чтобы его считали раввином?
– Раньше он состоял при Храме. Потом он бежал. Мы направились в Египет. Потом вернулись. Вот и все.
– Вот и все! – повторил Ионафан, смеясь. – Столько трагедий в трех фразах!
– А кем ты собираешься стать: торговцем, раввином или придворным? Или сразу и тем, и другим, и третьим? – спросил Иисус.
Лежавший на траве Ионафан затрясся от смеха.
– За четверть часа ты смеялся больше, чем мой отец за все то время, что я его знаю, – сказал Иисус. – Но ты печальнее, чем он.
– Почему я печален, по твоему мнению?
– Потому что ты живешь в развращенном городе.
– Но откуда ты знаешь, что он развращенный?
– Так говорит мой отец. А он его знает.
Ионафан погладил траву рукой.
– Сумеешь ли ты найти своих родных, мальчик из Капернаума?
– Я могу пойти к… к моему брату Симону, на улицу Писцов.