Де Пейн согласно кивнул. Трассел был живой легендой: англичанин, который присоединился к Гуго де Пейну, когда cruciferi взяли штурмом Иерусалим, где-то пятьдесят три года тому назад. Он уж давно встретил свою семьдесят пятую зиму - заслуженный воин, настоящий герой, которому орден всецело доверял и нужды которого старался удовлетворить.
- А, день добрый, брат Бейкер, брат Турифер, брат Смит, брат Кук! - Это насмешливое приветствие, разнесшееся на весь зал, Майель адресовал младшим из сержантов ордена, собравшимся на свою главную трапезу дня.
Должно быть, эти издевательские возгласы достигли ушей Великого магистра, потому что вскоре явились несколько здоровяков-сержантов. Обоих наказуемых подняли на ноги, вытолкали через сводчатый коридор на улицу, а затем потащили в "исправительный дом" за бывшей мечетью. Де Пейн поморщился, когда его обнаженные ступни коснулись раскаленных камней мостовой. Свет слепил ему глаза, а солнечный жар был подобен бушующему пламени пожара. Майель попытался превратить мучения в шутку, отплясывая жигу, что немало позабавило сержантов. Пока они пытались угомонить одного узника, другой прикрыл глаза ладонью и вгляделся в возвышавшиеся за стенами владений тамплиеров башни и колокольни Храма Гроба Господня. Здесь, вспоминал предание де Пейн, в самом сердце Иерусалима, пока cruciferi хищными волками рыскали по переулкам Святого града, Гуго де Пейн с товарищами выехал на Большую улицу и поскакал к Куполу Скалы и дальше вниз, в темный лабиринт, где некогда великий Соломон построил свои конюшни. Как гласит легенда, Гуго и его духовные братья - первые Отвергающие Богатство Рыцари Белого Плаща - отыскали сокровища, перед которыми меркнут золото, серебро и сверкающие рубины. То были святые реликвии времен самого Христа! Терновый венец, который был силой надет на голову Спасителя; гвозди, которые пронзали на кресте Его руки и ноги; плащаница, в которую обернули тело казненного, да еще полотняный плат, который, говорят, все еще хранил чудесный отпечаток Его черт.
- Рыцарь! - Теперь сержанты крепко держали Майеля, а служитель ордена, командовавший ими, велел и де Пейну двигаться вперед.
По крутым ступеням они спустились в холодную тьму и прошли по сводчатому коридору. Сильно пахло постным маслом и смолой, а стены по обе стороны блестели от влаги - похоже, сквозь них просачивалась вода. Открыли дверь, ведущую в темницу, де Пейна и Майеля втолкнули внутрь, и они присели на соломенные матрасы.
- Когда же, - спросил де Пейн, - настанет конец этому?
- Скоро. - Майель прополз по камере, взял лампу и поставил между матрасами.
- А все же, почему? - не унимался де Пейн. - Почему убили графа Раймунда?
- Слухи разбегаются, как мыши в амбаре, - пробормотал Майель. - Разве граф не был одним из тех знатных сеньоров, что захватывают земли, делят эту страну, будто хлебную лепешку? Бароны грызутся из-за крошек. - Майель посмеялся собственной шутке. - Сытые сеньоры, которых поддерживают совсем уж объевшиеся попы.
- Так кто же убил его и за что?
- Ну, поговаривают о любителях гашиша, ассасинах, тайной исламской секте, которую возглавляет Старец Горы. Их ненавидят франки и проклинают турки. По слухам, это они и убили графа. А живут они, как и их вожди, в тайных убежищах высоко в горах и готовят нам погибель. Право же, Эдмунд, - голос Майеля смягчился, - неужто ты не слыхал этих легенд? Например о том, что когда Старец выходит к своим подчиненным, перед ним глашатай несет огромную датскую секиру, окованную серебром по всей длине рукояти, а перехватывают рукоять туго завязанные узлы. При каждом шаге глашатай выкрикивает: "Дорогу тому, в чьих руках - судьба королей!"
Голос Майеля зазвенел, заметались по стенам тени, и де Пейн вконец растревожился.
- Но почему граф Раймунд? Почему ассасинам нужен был именно он?
- А бог его знает…
- И почему, интересно, для его охраны из Шатель-Блан отправили именно нас?
- Про то, Эдмунд, ведают лишь Господь Бог да наш Великий магистр. Нас ведь год не было в Иерусалиме, мы были заперты в ливанской цитадели.
- Ну, ты-то заперт не был, - возразил де Пейн, ерзая на жестком матрасе. - Ты же был гонцом, ездил и в Иерусалим, и в другие места, - он умолк, заслышав пронзительный звук трубы, а вслед за ним отдаленный перезвон колоколов: в положенный час братьев сзывали на очередную молитву.
- Время крадется, - пробормотал Майель, - как тать в ночи. При свете дня, Эдмунд, тайное станет явным. Да, я был орденским гонцом. Собирал слухи, вникал в разговоры, отделяя зерна от плевел. Тебе был знаком Уокин, один из наших братьев, англичанин?
Де Пейн отрицательно покачал головой.
- Тот, которого изгнали из ордена!
- А за какие провинности?
- Кое-кто говорит, что за колдовство, за то, что баловался черной магией, вызывал демонов, слуг Князя тьмы. Всей правды я не знаю. Поговаривают, что его схватили, тайно судили и признали виновным. Постановили заковать в цепи и отослать назад, в Англию. Доставить его туда поручили другому англичанину, Ричарду Беррингтону. Ты знаешь Беррингтона?
Де Пейн вновь отрицательно покачал головой.
- Ну, да какая разница, - вздохнул Майель. - Похоже, Уокин сбежал. А Беррингтон исчез бесследно, так люди рассказывают.
- Так может, Великий магистр хочет, чтобы и мы поступили так же?
Майель захохотал и затряс головой.
- Да нет, брат, ему это не нужно.
- Что же все-таки случилось? - возвратился де Пейн к мучившему его вопросу. - Что на самом деле произошло в Триполи? Почему там оказались мы? И за что все-таки убили графа Раймунда?
Майель ничего не ответил. В коридоре раздались гулкие шаги. Повернулся ключ в замке, дверь распахнулась и возникший на пороге сержант сделал им знак следовать за ним.
Бертран Тремеле ожидал их в восьмиугольной палате на первом этаже своей резиденции. Стены были увешаны яркими многоцветными гобеленами. Один изображал событие полувековой давности - падение Иерусалима. Второй отражал историю тамплиеров: от основания ордена до той поры, когда его покровителем стал святой Бернар Клервоский. Третий описывал признание ордена Папой и издание буллы "Milites Dei et Militia Dei". Папа был изображен в центре, а по бокам от него - святой Петр и святой Павел; в руках понтифика была булла, означавшая, что орден находится под его покровительством; ее название было начертано на серебряном язычке как слова, исходящие из уст Папы.
В окружении всего этого великолепия восседал Тремеле в высоком кресле, за покрытым лаком большим столом из кассии. В дальнем углу комнаты два писца переписывали какие-то документы, а третий лил на свитки расплавленный воск, чтобы оттиснуть на них печать ордена: два Отвергающих Богатство Рыцаря на одном коне - это подразумевало сразу и товарищество, и смирение. Трудно было обнаружить эти добродетели, глядя на багровое лицо вспыльчивого Тремеле или же на его роскошные палаты, богато украшенные, с расстеленными на полу коврами из чистой овечьей шерсти, со свечами из чистого пчелиного воска. Тремеле откинулся на спинку кресла и направил перст на де Пейна и Майеля.
- Завтра на собрании капитула вы будете восстановлены в наших рядах. Дабы к этому подготовиться… - Он поднял руку и щелкнул пальцами. Один из писцов поднялся со своего места, снял с крючка два плаща и поспешил к столу. Де Пейн и Майель завернулись в эти плащи, сели на подставленные им табуреты. - Дабы подготовиться к этому, - повторил Тремеле, - вы прочитаете труд великого Бернара "De Laude Novae Militiae".
- Я уже читал, - недовольно отозвался Майель.
- Что ж, перечитаешь еще раз.
- Владыка! - Де Пейн старательно подбирал слова. - Что же произошло в Триполи?
- Графа Раймунда убили ассасины, они же низариты, мусульманские еретики, которые скрываются от всех у своего князя, так называемого Старца Горы. А вот за что? - Тремеле скривился. - Граф совершил нападение на караван-сарай, находившийся под их защитой. - Магистр злобно посмотрел на де Пейна, выпучив водянистые голубые глаза, воинственно выпятив подбородок; рыжая борода его встопорщилась. Всем своим видом он показывал, что никакие возражения не принимаются.
"Лжешь, - сразу же заключил для себя де Пейн. - Беснуешься, да только отчего?"
- Но еще важнее то, - продолжил Тремеле, отводя взгляд в сторону, - что граф Раймунд находился под защитой Ордена рыцарей Храма. Старца Горы необходимо усмирить, призвать к ответу, заставить выплатить компенсацию за убийство и признать власть нашего ордена. Вы оба возглавите посольство, которое направится в горы. - Движением руки он остановил де Пейна, намеревавшегося возразить. - С вами будут шесть сержантов и писец. Вы должны будете потребовать от Старца и извинений, и возмещения.
- А что, если он пришлет вам в корзине наши головы, засушенные и засоленные? - сердито спросил Майель.
- На это он не пойдет, - успокоил рыцаря Тремеле. - Он уже прислал мне письменные заверения. Вас примут с почетом.
- Он что же, отвергает обвинение? - поинтересовался де Пейн.
- Ничего он не отвергает, ничего и не предлагает.
- А что убийцы? - настаивал Майель. - Удалось найти их тела?
- Не удалось, - Тремеле покачал головой. - Попробуй опознай их после такой кровавой бойни - отрубленные головы, конечности, части тел.
Великий магистр пожал плечами.
- Так почему же обвинили ассасинов? - добивался истины де Пейн.
- Низаритов, - поправил Майель. - Так на самом деле называют этих еретиков!
- Они гнусные убийцы и грабители, - возразил ему де Пейн. - Но все равно: какие у нас доказательства, что это их рук дело?
- Тела действительно не найдены, - произнес Тремеле. - Зато найден их медальон, знак, который они обычно оставляют на трупах своих жертв. - Он кивнул писцу, и тот протянул ему медный кружок, примерно три с половиной вершка в диаметре: по ободу глубоко вырезаны какие-то символы, а в центре - змея с разинутой пастью.
Де Пейн и Майель внимательно рассмотрели медальон, потом вернули писцу, и тот тут же достал два длинных изогнутых кинжала, рукояти которых, сделанные из слоновой кости, были украшены кроваво-красными лентами. Де Пейн вспомнил, что видел такой кинжал в руке одного из убийц в коричневых рясах, когда те бросились на графа.
- Нашли только эти два, - пролаял Тремеле. - Такой улики достаточно, по крайней мере, пока. И вот еще что… - Он помолчал немного. - Я сказал, что с вами отправятся шесть сержантов и писец. Последний вызвался добровольно. - Он снова щелкнул пальцами и прошептал что-то на ухо одному из писцов, который тут же выбежал из комнаты и вскоре возвратился с человеком, одетым в темную рясу тамплиера-сержанта.
Незнакомец держался в тени позади стола Великого магистра. Де Пейн напряг глаза, всматриваясь в эту фигуру, пока не разглядел - и, кажется, узнал - черты лица.
- Вы, полагаю, знакомы. - Тремеле жестом велел человеку выступить на свет.
Де Пейн вздрогнул, окончательно уверившись, что узнал его. Тот самый лекарь, который пытался заколоть его ножом в церкви сразу после резни. Черные волосы, усы и бородка были теперь аккуратно подстрижены, смуглая кожа смазана маслом, глубоко посаженные глаза смотрели спокойнее, да и все лицо выражало куда меньшее возбуждение, нежели искаженные гневом черты, врезавшиеся в память де Пейна. Новоприбывший слегка поклонился, разведя руки в стороны.
- Тьерри Парменио, господа мои, - проговорил он тихо. - Лекарь, странник, вечный паломник.
- Которого мне надо было повесить, долго не думая - прорычал Тремеле, хотя в голосе его слышались нотки добродушия, как у человека, который вволю насытился.
Взгляд де Пейна упал на стоящий на столе среди груды свитков стеклянный кубок, защищающий от яда и наполненный вином до краев.
Гость Великого магистра сделал шаг вперед, протянул руку. Де Пейн встал и пожал ее.
- Прошу простить меня, мой господин, прошу простить! - Рука у Парменио была теплой и сильной. - Позволь мне объясниться. - Он оперся одной рукой о стол Великого магистра и повернулся к Майелю, который поднялся на ноги и, прищурившись, разглядывал его в упор; затем Майель передернул плечами и пожал протянутую руку. Парменио испустил глубокий вздох и сделал вежливый жест в сторону де Пейна.
- Я оказался в Триполи, потому что так было надо, - начал он. - Дела, касающиеся короля Балдуина. Я ведь, почтенные, и лекарь, и клирик, обучался в школе при соборе в Генуе, а затем усердно постигал науки в Салерно. Ко всякому насилию испытываю глубочайшее отвращение. Мне пришлось стать свидетелем ужасов, творимых кровожадными наемниками графа Раймунда. Я и подумал, что ты, Эдмунд, один из них.
- Это в плаще-то рыцаря Храма? - Майель хмыкнул.
- Я был так потрясен увиденным, что просто не обратил на это внимания, - осторожно ответил Парменио, не сводя с де Пейна доброжелательного взгляда. - Вот, подумал я, еще один из этих убийц. Лишь позднее я сообразил, кто ты таков, что совершил и в какой страшный грех я чуть было не впал. Я поспешил к Великому магистру. Он принял мою исповедь, отпустил грехи и простил меня. Я предложил наложить на меня епитимью, дабы очиститься после того, что натворил. И вот, - он снова широко развел руки, - я уже некоторое время ношу рясу сержанта вашего ордена и с вами отправлюсь в горы.
- Для чего же, почтеннейший? - спросил его де Пейн.
Улыбка Парменио стала еще шире.
- Ты так смотришь на меня, будто я ношу ожерелье из отрубленных человеческих пальцев. Поверь, я не какой-нибудь негодяй, не нищий бродяга, я бакалавр, ученый, всегда готовый пролить бальзам на раны…
В глубокой задумчивости и смятении покинул де Пейн палаты Великого магистра. Майель от души хлопнул его по спине и со смехом посоветовал особо не обращать внимания на Парменио: подумаешь, бойкий генуэзец с медоточивыми устами! Де Пейн покачал головой, однако Майель, продолжая посмеиваться, добавил, что сделать-то все равно ничего нельзя. Великий магистр объявил, что они должны отправиться в путь послезавтра, так что лучше поторопиться со сборами. Вдвоем они двинулись к каптенармусу - получить чистое белье, плащи, хауберки, котелки, чаши для питья и много всякого снаряжения, какое понадобится им в дальней дороге. Писцы в скриптории, архиве и хранилище грамот снабдили их необходимыми бумагами и картами местности. Конюхи приготовили для них выносливых жеребцов и вьючных лошадей, которые, несомненно, потребуются. Готовы были и шесть сержантов: жилистые, крепкие провансальцы, угрюмые, но опытные, умелые воины, тщательно подобранные лично Великим магистром. Де Пейн ясно понимал, что они будут выполнять лишь приказ Тремеле, а не распоряжения рыцарей, коих им поручено сопровождать. Присоединился к ним и Парменио - сама любезность, с неистощимым запасом забавных историй, шуток и небылиц; он охотно рассказывал о прежних своих странствиях, о виденных им чудесах, о людях, которых ему доводилось встречать. Майель относился к нему по-прежнему настороженно, а де Пейн, горя желанием узнать всю правду о том, что же произошло в Триполи, охотно воспользовался возможностью улизнуть от спутников и навестить старика-англичанина Вильяма Трассела.
Почтенному ветерану было предоставлено просторное помещение, выходящее на главную улицу владений тамплиеров; из окон открывался захватывающий вид на весь город и Масличную гору. Пол и мебель в помещении были сделаны из полированного кедра, сверкающего и благоухающего, стены украшены гобеленами, пол покрыт вышитыми ковриками. Потолок сводчатый, из центра свисало "огненное колесо", на ободе которого было укреплено множество ламп; когда наступал вечер, его можно было опустить и зажечь фитили. На плоских крышках сундуков были расставлены вазы с фруктами - апельсинами, инжиром, яблоками. В углах комнаты стояли корзины со свежими цветами: горными розами, розовым алтеем, колокольчиками, нежный запах которых смешивался со сладкими ароматами бальзама, кассии и мирры - мешочки с ними заполняли все щели и отверстия в стенах. Тортоза, пушистая кошка Трассела, развалилась, как коронованная особа, на покрытом ватной подушкой табурете. Сам же Трассел сидел в кресле с высокой спинкой и, пристально всматриваясь в строки, читал старую рукопись, положенную так, чтобы на нее падал свет из громадного окна, перед которым стояло кресло.