Потому-то кольчугу для Фелипе патриот-оружейник сделал тайно. А великолепный кинжал из толедской стали нашелся у дяди: тот прятал оружие еще со времени своего участия в мятеже 1547 года.
Глава седьмая
Суд
Упавший без чувств у ворот гетто Елеазар бен-Давид был доставлен домой. Старая Мариам начала оплакивать мужа, но, заметив, что он дышит, послала Рувима за врачом.
В дом ростовщика пришел Эзра бен-Натаниэль, лысый старик со впалым ртом, с реденькой бородкой, с живыми проницательными глазами. Скинув с плеч черный бархатный плащ, Эзра подошел к больному, послушал сердце, поймал дыхание на серебряное зеркальце и поднес к ноздрям Елеазара открытый пузырек с сильно пахнущей жидкостью.
Бен-Давид чихнул, приоткрыл мутные глаза и забормотал гневно. Прислушавшись к речам больного, врач покачал головой.
– Клянусь Моисеем, половины того, что говорит реб Елеазар, довольно, чтобы навлечь на него беду Что у вас случилось?
Мариам с плачем рассказала об исчезновении дочери.
Эзра оставил флакон с эликсиром, составные части которого и способ приготовления были секретом доктора. Он велел давать лекарство трижды в день и предписал больному полный покой. Он запретил упоминать имя Ревекки и просил не подпускать к постели Елеазара никого из назареян.
Выздоровление больного подвигалось медленно, и только через три недели стали появляться признаки улучшения. Еще через неделю Елеазар призвал к постели сына и имел с ним долгий секретный разговор. Аарон отказался рассказать матери содержание беседы с отцом и ушел из дому.
Через час молодой еврей появился на улице Добрых бенедиктинцев; надвинув на брови ермолку, он внимательно следил за всеми выходившими из дома Фазуччи.
Долго простоял Аарон на улице, пока не увидел человека, который, по его мнению, мог оказаться ему полезным. Выбор пал на Санти, слугу маленького Бертино, так храбро сражавшегося с тыквой.
Санти, широкоплечий молодец с круглым красным лицом, с маленькими глазками, казался любителем поболтать за кружкой вина. Когда Аарон предложил лакею прогуляться в тратторию, чтобы поговорить по делу, Санти ухмыльнулся:
– Я никогда не отказываюсь от выпивки, когда она оплачена из чужого кармана.
За отдельным столиком в дальнем углу зала собеседники выпили по три объемистых кружки кианти, но разговор шел о вещах, далеких от пансиона Саволино. Говорили об опасностях дальних морских плаваний, о том, что овечьи стада к зиме спускаются с гор в долины, о том, что шерстяные плащи в дороге греют лучше полотняных, и о многом другом. Наконец Аарон решил перейти к делу.
– А скажи, друг, ты не забыл бурю, что разразилась в день праздника Сан-Дженнаро?
Лакей оскорбился:
– Не тебе бы, сыну Иуды, выговаривать погаными устами имя нашего святого патрона!
Аарон долго и униженно извинялся, потом снова настойчиво спросил.
– А все-таки скажи, ты помнишь ту грозу?
– Как не помнить, коли я потерял башмак, спасаясь от ливня!
– Так вот, друг Санти, вспомни, кто появился в тот день в вашем пансионе?
– Кто появился? Дай подумать… Это, кажется, был вторник? По вторникам у нас появляется дядя Микеле из Савиано, продавец сыра. Поставщик оливкового масла – тот приходит по четвергам…
Санти глядел на еврея с откровенной насмешкой, и Аарон понял, что от этого хитрого парня одним угощением ничего не добьешься. Он со вздохом вытащил из кошелька флорин и положил перед лакеем на стол:
– Это тебе.
Парень взял монету и начал рассматривать.
– Редко попадает мне в руки такой золотой круглячок с портретом его бывшего величества Карла V, божьей милостью императора и короля Обеих Сицилий. Да, ты спрашивал, кто у нас появился в тот день? Что-то начинаю припоминать… Как будто появилась… Нет, забыл!
Вторая золотая монета блеснула перед глазами Санти и исчезла в его потной руке.
– Да… появилась девушка… Вот как она выглядела, хоть убей, не помню!
Несколько флоринов окончательно прояснили память Санти, и он рассказал молодому еврею то, что слышал о девушке от хозяев пансиона.
– Так ты говоришь – Альда Беллини из Флоренции, внучка марана? А какой у нее выговор? Тосканский?
Поощренный еще одной монетой, слуга припомнил, что выговор Альды в точности походит на здешний, неаполитанский.
Расставаясь, Аарон шепнул:
– О нашей встрече никому ни слова, особенно там.
Санти насмешливо брякнул золотыми монетами.
Вызов Джакомо Саволино на суд по обвинению в укрывательстве Ревекки, дочери Елеазара, не явился для содержателя пансиона неожиданным. Жена давно рассказала ему, что старому Елеазару известно убежище Ревекки. Непонятно было, почему еврей ничего не предпринимает, и молчание врага казалось грозным. По приказу тетки Фелипе каждый раз, выходя из дому, надевал под сутанеллу кольчугу и прятал кинжал.
Приказом градоправителя предписывалось явиться на суд, кроме синьора Саволино, его жене Васте, выдающей означенную Ревекку за свою родственницу, и школяру Филиппе Бруно, способствовавшему бегству означенной Ревекки.
Весть о предстоящем суде больнее всего поразила Альду. С потемневшим лицом, с опухшими от слез глазами девушка долго оставалась неподвижной, а потом сказала:
– Тетя Васта, дядя Джакомо, не нужно идти против судьбы. Отдайте меня отцу.
Фелипе вскочил с места, чтобы ответить, но его опередила Васта.
– Дочка моя милая, – сказала она, нежно обнимая Альду. – Мы не пошлем тебя на гибель.
– Да, да, – подтвердил Саволино. – Мы предвидели, что Елеазар потребует твоего возвращения, но это не помешало нам дать тебе приют.
– Права отца священны, – печально молвила Альда.
– Не во всех случаях, – многозначительно возразил синьор Джакомо. – Я говорил с законниками, и мне разъяснили, что отец еврей теряет власть над детьми, если… – Саволино замялся и не докончил свою мысль.
– Власть отца еврея прекращается, – пылко подхватил Фелипе, – если дети принимают христианство! Ты слышишь, Альда: власть прекращается!
– Мой Липпо, я это давно знала, – ответила девушка. – Такой случай был несколько лет назад в гетто: юноша, полюбивший христианку, ушел из племени.
– Ну, вот видишь! – торжествующе вскричал Фелипе. – Хватило же у него смелости!
– Но раввин и родные прокляли его страшной клятвой, а через несколько месяцев он внезапно умер в расцвете сил и здоровья.
Тень смерти точно прошла по комнате, оледенив сердца людей.
– Но у нас ты будешь в безопасности, – сказала синьора Васта. – Моя кухарка надежна, она не подсыплет яду в пищу.
– А я всюду буду сопровождать тебя с оружием в руках! – воскликнул Фелипе.
Альда зарыдала:
– Милые вы мои, дорогие, я вам бесконечно признательна, и боюсь не за себя. Я знаю, мне суждено погибнуть, но горько думать, что я навлекла беду на ваш дом…
Старый Джакомо нахмурился:
– Я много лет прожил на свете и привык отвечать за свои поступки. То, что я сделал, считаю законным и, защищая свое право, дойду до самого вице-короля. Живи спокойно под нашим кровом, Альда! Вопросы веры я оставлю на суд твоей совести, но помни, что, останешься ли ты еврейкой или перейдешь в христианство, ты всегда будешь одинаково дорога нам.
Лицо старого бунтаря дышало непреклонной энергией, когда он говорил с Альдой, и к девушке пришло успокоение. Она не посмела выразить свое чувство признательности синьору Джакомо и со слезами благодарности обняла Васту.
По дому быстро разнеслась весть, что Альда Беллини не та, за кого себя выдает, что в действительности она – Ревекка, дочь еврейского менялы Елеазара бен-Давида. Пораженные этим известием, почти все поклонники отшатнулись от юной красавицы. Лишь немногие остались ей верны, и в числе их оказался кудрявый Бертино Миньянелли.
– Я буду любить синьорину Альду до конца своих дней, – всхлипывая, говорил черноглазый малыш. – Но лучше бы ей принять христианство…
Любящим сердцем Бертино угадал единственный способ спасения Ревекки.
В назначенный день обвиняемые явились на суд.
Подеста, высокий представительный старик, сидел в золоченом кресле, поставленном на возвышении. С его плеч ниспадал плащ малинового бархата, на голове была черная шелковая шапочка, украшенная страусовыми перьями. На шее сановника висел испанский рыцарский орден Сант-Яго, пожалованный ему королем Филиппом II за то, что подеста помогал угнетателям держать неаполитанский народ в повиновении.
Две группы людей расположились перед креслом градоправителя поодаль одна от другой. Справа стояли Джакомо Саволино, Васта, Фелипе Бруно и дочь Елеазара Ревекка. Слева теснились евреи: изможденный болезнью Елеазар бен-Давид, его жена Мариам, сын Аарон, слуги Рувим и Нахама, оскорбленный жених Манассия бен-Иммер.
Прежде всего была установлена личность Ревекки, а потом назвали себя истец и ответчики. Христиан привел к присяге священник, а евреев раввин. Все поклялись говорить суду сущую правду не из корысти или телесного страха, а следуя законам своей религии.
Привлеченные необычным процессом, судебную залу переполняли любопытные: дворяне, испанские офицеры, монахи, купцы, богатые евреи. Люди переговаривались, шутили, смеялись, но все смолкло, когда подеста подал знак истцу.
Елеазар говорил долго. Он доказывал свое отцовское право текстами из Библии, грозил непокорной дочери божьим гневом, обвинял ее в неблагодарности. Ревекка слушала не перебивая.
Предоставляя слово другой стороне, подеста спросил синьора Саволино, есть ли у него адвокат. Прежде чем Саволино успел ответить, Ревекка отстранила его и выступила вперед.
– Адвокаты не нужны тем, кто возлагает надежду на Бога! – воскликнула она. – Я буду защищаться сама!
– Говори, девица! – приказал подеста.
– Все, что здесь сказано моим отцом, правильно по иудейскому закону. Но я отвергаю этот закон и желаю принять святую католическую веру!
По залу пронеслись возгласы, загремели аплодисменты.
Из толпы выдвинулся дон Кристофоро Монти. Благочестиво закатив глаза, он провозгласил:
– Святая апостолическая церковь берет заблуждавшееся, но раскаявшееся чадо под свою защиту!
Мягко, но решительно отстранив монаха, вперед выступил дон Грегорио Монтихо, кастеллан замка Санта-Эльмо, офицер средних лет в шляпе со страусовыми перьями, в блестящем мундире, увешанном знаками отличия, со шпагой, подвешенной впереди на испанский манер. Глядя на Ревекку, полковник заговорил:
– Испанская нация всегда чтит юность, особенно в тех, кто, отвергая ложное учение, прибегает в лоно святой апостолической церкви. Я предлагаю вам, девица, надежное убежище в стенах Санта-Эльмо.
Альда тихо ответила:
– Неприлично было бы мне, отказавшейся от жестокого отца, покинуть отца великодушного и сострадательного, хорошего христианина и доброго гражданина Неаполя…
– Кто этот новый отец? – недоверчиво спросил кастеллан.
– Достопочтенный синьор Джакомо Саволино, который приютил меня, когда я оставила гетто. Он выразил непременное желание удочерить меня тотчас же, как я приму святое крещение, и с моей стороны было бы черной неблагодарностью насмеяться над его добротой, хотя я высоко ценю внимание синьора испанца…
Саволино удивленно крякнул:
– Вот девчонка! Бес, а не девчонка!
В толпе пронеслось шушуканье:
– Еврейка умна, как судья, поседевший на службе… Испанцу нечего возразить…
И действительно, разочарованный кастеллан затерялся среди зрителей.
Подеста обратился к синьору Джакомо:
– Эта девица говорит правду?
– Истинную правду, – горячо подтвердил Саволино, – клянусь в этом святым животворящим крестом господним! – Он перекрестился. – Я беру ее в дочери.
– Еще один вопрос, – сказал градоправитель. – Как представитель гражданской власти, я обязан следить за точным исполнением законов. Имеет ли право сия несовершеннолетняя Ревекка, дочь Елеазара, принять христианство без согласия отца?
Елеазар хотел заговорить, но ему не дал дон Кристофоро.
– По точному смыслу указа Генеральной хунты 1488 года в Вальядолиде, – торжествующе выкрикнул монах, – мужчинам иной веры разрешается присоединяться к нашей святой религии в возрасте четырнадцати лет и женщинам в возрасте одиннадцати лет. Сколько тебе лет, девица?
– Мне исполнилось пятнадцать.
– Закон соблюден, – заметил подеста. – Жид, твоя претензия отвергнута. У тебя нет больше дочери. Она станет христианкой.
Глаза Елеазара мрачно сверкнули.
– Она никогда не станет христианкой, – пробормотал он так тихо, что его услышала только жена.
Мариам громко вскрикнула:
– Дочка моя, доченька!..
– Мама!.. – Ревекка бросилась к матери: – Мама, прости, прости за все!..
Елеазар грубо оторвал Мариам от дочери и, сопровождаемый ругательствами и насмешками, потащил жену за собой. Подеста сурово крикнул вслед уходящему:
– У вас, иудеев, длинные руки, но помни, Елеазар, что твоя дочь отныне находится под покровительством города Неаполя, и горе тебе, если ты задумаешь ей мстить!..
Бен-Давид не ответил. Под огнем враждебных взглядов кучка евреев оставила дворец градоначальника.
Глава восьмая
В осажденной крепости
Ревекка снова появилась среди пансионеров, внимание поклонников было ей возвращено сполна. Достоинство христиан позволяло любить еврейку, решившую стать католичкой. Но Ревекка узнала цену этой влюбленности и встречала ухаживания с гордым и презрительным видом. Только Бертино, сохранивший свое чувство в дни отвержения Ревекки, встречал ответную привязанность, и это возносило черноглазого малыша на вершину счастья.
Крещение Ревекки было назначено через месяц, а за это время юная еврейка должна была изучить догматы католической веры у пансионского исповедника, сурового патера Базилио Беллука.
События первых же дней после суда показали, что Елеазар бен-Давид не склонен считаться с предупреждением властей и что Ревекке и ее друзьям грозит большая опасность. Первым это пришлось изведать Фелипе.
Вечерело, когда с синьором Джакомо случился сердечный припадок, и оказалось, что нет лекарства, которое он принимал.
– Я пойду в аптеку! – воскликнул юноша и выбежал из дому.
Как обычно, Фелипе надел кольчугу и взял кинжал, и это спасло его в минуту беды. Фелипе задержали в аптеке с приготовлением лекарства, и, когда он возвращался домой, было уже темно.
Юноша шел по пустынной улице, и вдруг из темного подъезда выскочили двое мужчин в плащах и масках – высокий и низенький. Фелипе не успел опомниться, как почувствовал тупую боль между лопатками: один из нападающих ударил его в спину кинжалом. Добрая сталь кольчуги выдержала удар. Убийцы растерялись от неожиданности, а Бруно успел выхватить оружие и полоснул высокого по руке. Фелипе проскользнул между врагами и прижался спиной к кирпичам стены.
Боль захватывала дыхание. Кольчуга спасла юношу от смерти, но его положение оставалось крайне опасным. Убийцы наступали на Фелипе, остерегаясь попасть под удары.
Фелипе бросился вперед и вонзил кинжал в бок низенького бандита. Он и сам получил удар в руку, но оружие только прорезало сутанеллу и скользнуло по кольчуге. Низенький рухнул на землю.
Юношу больше не преследовали, и он благополучно вернулся домой. Фелипе раздели, уложили в постель в комнатах Саволино. Васта, понимавшая толк во врачевании, ужаснулась, взглянув на спину племянника: по ней расплывался огромный кровоподтек. Видимо, пострадал и один из позвонков, так как Фелипе жаловался на ноющую боль посредине спины.
– Тебя спасла Пресвятая Дева Мария, – набожно молвила матрона.
– Меня спасла предусмотрительность доброй тети Васты, не пожалевшей денег на кольчугу, – слабо улыбнулся Бруно.
– Фелипе, не кощунствуй! – строго перебила тетка. – Знаешь ли ты, что мысль одеть тебя в кольчугу внушена мне Девой Марией?
– Если так, беру свои слова обратно и вместе с тобой возношу хвалу Богородице.
Синьора Васта осталась довольна ответом племянника. Джакомо, уже выпивший лекарство и оправившийся от припадка, подмигнул Фелипе и тотчас же отвернулся, пряча улыбку.
На другой день Саволино с утра отправился во дворец градоначальника. Его принял экзекутор, полный небольшой человек в черной мантии, с золотой цепью на шее.
– Синьор экзекутор, – взволнованно заговорил Саволино, – я обвиняю еврея Елеазара бен-Давида в покушении на жизнь моего племянника Филиппо Бруно!
– Он напал на вашего племянника с оружием в руках? – небрежно спросил экзекутор.
– Нет, ваша милость, он подослал двух браво, и только мужество моего племянника спасло его от смерти.
О кольчуге синьор Джакомо благоразумно не сказал ни слова.
– Напишите прошение, мы займемся этим делом, когда подойдет очередь.
Саволино написал короткую просьбу на листе бумаги, завернул в него несколько дукатов и подал экзекутору. Почувствовав тяжесть денег, чиновник смягчился и сразу заговорил по-другому.
– Действительно, наглость этих иудеев превосходит всякие границы! – возмущенно воскликнул экзекутор. – Немедленно доставить ко мне еврея Елеазара бен-Давида! – приказал он начальнику городской стражи. – Вас, синьор, попрошу подождать, – вежливо обратился чиновник к Саволино.
Приведенный стражниками бен-Давид хладнокровно выслушал обвинение.
– Поставьте передо мной этих браво, – сказал он, – и пусть они посмеют утверждать, что это я нанял их!
Синьору Джакомо пришлось признать, что убийцы убежали и что он не знает их имен и местожительства.
– Я полагаю, что Бруно поссорился с родственниками какой-нибудь оскорбленной им девицы, – ядовито молвил старый ростовщик. – Христиане-школяры забыли стыд и совесть, они нарушают божеские и человеческие законы.
Такая ненависть звучала в словах Елеазара, что синьор Джакомо содрогнулся.
Ростовщика пришлось отпустить, так как против него не оказалось улик.
Бруно пролежал несколько дней. А потом опять произошло покушение. Это случилось в первый же раз, когда Фелипе и Ревекка снова занялись астрономическими наблюдениями.
Юноша показывал Ревекке созвездие Кассиопеи и объяснял, откуда произошло его название. И в этот момент раздался резкий свист, и фонарь, который держала Ревекка, выпал из ее рук. У ног девушки лежала стрела с железным наконечником, выпущенная из арбалета. Стреляли с чердака соседнего дома.
Бруно подхватил Ревекку, лишившуюся чувств от испуга, и поспешил вниз. Искать арбалетчика было бесполезно: он, конечно, скрылся сразу после того, как сделал свое черное дело.
Первым порывом Саволино было снова отправиться с жалобой к властям, но он сообразил, что и теперь против бен-Давида нет никаких улик, и мрачно сказал: