- Достижения будем подсчитывать осенью, - ответил Рагулин и сощурил оба глаза. - А ежели, скажем, для интереса сравнить "Буденный" с "Кочубеем" или с "Ворошиловым", то мы уже и теперь в барышах. Дворы у нас, небось заметил, обгорожены - основной-то огородишко при усадьбе; выход в поле у нас нынче сто процентов, а ворошиловские бригадиры все еще разъезжают по-над дворами и уговаривают баб идти на работу, точно на свадьбу: иная пойдет, а иная к себе на свое поле поспешит, только ее и видели. И еще: мы уже давным-давно закончили третью прополку, посевы у нас чистые, ждем урожая, сено начали косить, а у Артамашова бурьян гуляет по полю - некогда ворошиловцам за своими посевами прополоть общественную кукурузу или подсолнухи. Вот оно - какая выгода… Опять же в кладовой навели порядок: есть у тебя трудодни - милости просим, а нет - обходи десятой дорогой. А то как бывало? Заходи в кладовую всякий, кому не лень, и возле этого места развелось много дармоедов. А теперь кладовая у нас на замке! И хоть меня жадюгой зовут, оскорбление наносят, а ничего не поделаешь, приходится скупиться, сама жизнь заставляет… Скажи, правильно я поступаю?
Сергей сразу не нашел нужного ответа и промолчал, То, что он услышал от Рагулина, убеждало его в том, что колхозы Усть-Невинской нуждаются в каких-то организационных мерах, а каких именно - не знал, и поэтому не мог сказать - правильно или неправильно поступал Рагулин. Ему хотелось ближе познакомиться с тем, о чем рассказывал Стефан Петрович, он весь день проездил с ним по полям, побывал на фермах, в садах, на виноградниках. А на следующий день пошел в колхоз имени Ворошилова.
Алексей Артамашов встретил Сергея во дворе правления, пожал руку, а потом обнял за плечи и, не дав сказать слова, увел в кабинет. Артамашов - веселый, еще молодой человек, всего лет на пять старше Сергея - любил щегольнуть горской одеждой: носил суконные галифе с кожаными леями, шевровые, без каблуков сапожки - такие мягкие, что когда он шел, то шагов не было слышно; длинную, со стоячим воротником рубашку, подпоясанную тонким ремешком; зимой носил кубанку и башлык, а летом - широкополую, из козьей шерсти шляпу. Он был худощав, с коричнево-темным цветом лица, - там, где его не знали, выдавал себя за черкеса и на свадьбах лихо танцевал лезгинку с кинжалами.
- Итак, Сергей Тимофеевич, - заговорил он, неслышно расхаживая по кабинету, - хорошо, что ты сам пришел, зараз мы решим все бытовые вопросы. Говори, что тебе выписать из кладовой?
- Решительно ничего не надо, - поспешно ответил Сергей.
- Брось, брось скромничать. Скромность - штука хорошая, она украшает героя, а все ж таки и герой кушать хочет… Правильно я понимаю?
- Об этом, прошу тебя, не беспокойся.
- А ежели я хочу беспокоиться? - Артамашов подсел к Сергею: - Поросенка возьмешь? Или лучше барана?.. Да ты чего краснеешь, как невеста. Говори! Не бойся, мы не обеднеем…
- Алексей Степанович, - заговорил Сергей, - неужели ты для всех так щедр?
- А что? - Артамашов встал. - Не щедр, а если надо человеку помочь, помогаю. Чего ж скряжничать? Рука дающего - не оскудеет… Знаешь ты об этом? Я не Рагулин! - Он улыбнулся и пояснил: - Есть у нас такой скупой рыцарь, не человек, а жила…
- А мне кажется, что Рагулин-то и есть настоящий бережливый хозяин, - сказал Сергей, вставая, - Вчера я был у него.
- У Рагулина?! - удивился Артамашов. - И ты молчишь? Да расскажи, как он тебя встретил.
- Как? Обыкновенно, - сухо ответил Сергей.
- Наверно, плакал, жаловался, как ему, бедняге, трудно, как он без собрания и шагу ступить не может… А врет и дурачком прикидывается. Ой, скряга! Да у него и секретарь парторганизации такой жадюга! Отобрали у колхозников землю - и гордятся! А что в том плохого, что колхозники имеют в степу свои посевы? Я тоже член партии, а ничего в этом плохого не вижу. Разве у нас земли мало? Земли хватает, даже служащим в аренду сдаем. Пускай себе обрабатывают, все государству польза. Скажем, стихийное бедствие, засуха, неурожай, а я за своих колхозников спокоен, без хлеба они не будут. В колхозе не уродит - у них уродит, вот тебе и выход из положения. А если буденновцев постигнет неурожай, то Рагулину трудно придется.
- Странные у тебя, Алексей Степанович, мысли, - перебил его Сергей. - Для того и колхозы создавали, чтобы не надеяться на "авось", а постоянно иметь урожаи.
- Эх, Сергей Тимофеевич, боевая ты наша гордость, - сказал Артамашов и сокрушенно покачал головой. - Вижу, воевал ты здорово, а в мирных делах ни черта не смыслишь… не обижайся, это я по-свойски. - Артамашов рассмеялся, обнял Сергея за плечи. - А валушка я тебе выпишу. От себя. Все! Договорились.
- А я прошу этого не делать, - решительно заявил Сергей. - И вообще я не нуждаюсь ни в чьих подачках… Ты бы постыдился об этом говорить!
- Ради бога, Сергей Тимофеевич. Зачем же обида? Пожалуйста, но я хотел как лучше. От себя!
Сергей ничего не сказал, только широкие ленточки его бровей сердито сдвинулись. Артамашов хотел перевести разговор на другую тему, рассказывал о рыбной ловле, но Сергей был безучастен к этому разговору. Расстались они сухо. "Да, этот в одну упряжку с Рагулиным не годится, - думал Сергей, направляясь домой. - Надо поговорить в районе, а то, чего доброго, размотает колхозное хозяйство".
Глава V
Все эти дни Тимофей Ильич намеревался поговорить с сыном по душам, но никак не мог решиться. Еще не улеглась обида за ссору с Рубцовым-Емницким, и старик молчал. Вот и в тот вечер, когда Сергей вернулся из колхоза имени Ворошилова, Тимофей Ильич не проронил ни слова и сразу после ужина лег в постель. Спал плохо, ворочался, вставал курить. На заре разбудил Анфису и послал ее на огород вместо Ниловны. С Анфисой ушел и Семен.
Сергея не будили. Он проснулся поздно, открыл глаза и увидел мать: она склонилась к нему, и лучи солнца, пробиваясь сквозь листья, яркими бликами ложились на ее лицо, грудь, плечи.
- Вставай, Сережа, батько ждет. Через это и на работу не пошел.
После завтрака Ниловна занялась стиркой, ушла на реку, а Тимофей Ильич позвал Сергея в горницу, усадил рядом с собой на лавку, молча закурил и так же молча передал кисет сыну. Потом сказал:
- Треба, сынок, побалакать нам на открытую. Кажи, какие у тебя думки: чи будешь жить с батькой да с матерью, чи улетишь куда?
- Наверно, улечу.
- Когда собираешься расправлять крылья?
- Правду вам, батя, сказать, я еще и сам не знаю, где буду жить и что делать. Ехал домой и думал: поживу, отдохну, а потом поеду учиться. А эти дни ходил по станице, осматривал. Был в "Буденном", в "Ворошилове". Признаюсь вам, не понравились мне порядки в вашем колхозе. Да и в станице нет хозяина. Хочется помочь, чувствую, что обязан, ведь я же не чужой.
Тимофей Ильич поглаживал усы и посматривал на сына.
- А кому ты намерен помогать?
- Да хоть бы и Артамашову.
Старик безнадежно махнул рукой.
- Эх, горе это наше, а не Артамашов. Самочинствует и никому не подчиняется. Обзавелся дружками да знакомыми - все пасутся в кладовой. Через это хозяйство довел до упаду, транжирует направо и налево. Директору МТС корову дойную выписал - прямо с фермы увели. Тому кабанчика, тому телушку, тому мешок муки - кругом одна убыль. А кому пожалуешься? Прокурор - друг и приятель. Федор Лукич не нарадуется Артамашовым. "Вот, говорит, настоящий казак". А этот казак нарядится в галифе и раскатывает, как князь, на тачанке. Да что там говорить! Бесхозяйственный человек. У меня на огороде вторую неделю водокачка не работает, помидоры сохнут, капустную рассаду высадить не можем, а нашему казаку и горя мало. А что делается в поле? Бурьян выбился в колено, посевы заросли. Беда, загадил землю!
- Зачем такого избирали?
- Да что ж, мы ему в зубы смотрели? Прислали из района, приехал с ним и Хохлаков. "Вот вам, говорит, новый председатель". Поглядели - на вид ничего. Бравый. Стал Хохлаков расхваливать. Избрали, а вышло - на свою голову.
- Об Артамашове у меня еще будет разговор, - сказал Сергей. - Но ведь не в нем одном дело. Станицу, батя, надо обновлять. Заплошала она за годы войны. Нет ни кино, ни Дома культуры, ни радио, ни библиотеки, а уж об электричестве я и не говорю? Вот и родилась у меня такая мысль: надо составить пятилетний план Усть-Невинской да запрячь в одну упряжку и Рагулина, и Байкову, и Артамашова. Что вы, батя, на это скажете?
Старик усмехнулся.
- Что скажу? Не берись…
- Почему?
- Трудно. Плохая будет упряжка. Стефан Петрович - это человек рассудительный, с ним бы можно… Дарья - баба работящая, хоть и спотыкается. А Артамашова ни до каких планов нельзя допускать и близко - все раздаст и промотает… Лучше послушай моего совета.
- Нет, батя, тут вы не правы, - перебил Сергей. - Тетя Даша - неплохой руководитель, а Артамашова можно заставить. Важно, чтобы было за что бороться.
- А ты все ж таки послушай батька, - настаивал на своем Тимофей Ильич. - Ты не солнце, всех обогреть не сумеешь, а беспокойства будет много. Лучше брось эти думки да иди к Льву Ильичу. Человек тебе добра желает. Служба спокойная и, считай, дома.
Слушая увещания Тимофея Ильича, Сергей почувствовал такую острую боль в груди от обиды на отца, что не мог сидеть, встал, надел фуражку и отошел к двери. Хотел крикнуть: "Вот уж этому никогда не бывать!" - и уйти, но сдержался. Стало жалко отца, не хотелось ссориться со стариком. Снова сел и сказал:
- Знаете что, батя, об этом я сейчас ничего вам не скажу… Надо мне осмотреться, подумать.
- И то правильно, - согласился отец. - Осмотрись, подумай. Лев Ильич подождет.
- А теперь мне надо идти к Савве Остроухову. Вчера его не застал, а повидаться нам нужно.
Сергей посмотрел на часы и вышел из хаты.
Возле станичного Совета стоял "газик". Тент на нем был снят, за рулем сидел белоголовый парень. Такую белую чуприну Сергей видел в день приезда в своем дворе. "Наверно, Хохлаков приехал", - подумал он. Подошел к машине и, желая удостовериться, спросил:
- Чей "газик"?
- А по мне видно, чей, - ответил парень. - Такого белоголового шофера во всем крае не найдешь. Федор Лукич даже обижается на меня. "Невозможно, говорит, Ванюша, через твою голову появляться внезапно. Белеешь, как лебедь, а станичники издали увидят и кричат: "Посмотрите, к нам Федор Лукич едет!" А ты еще спрашиваешь!
Сергей рассмеялся и пошел в дом. Передняя комната с высокими, раскрытыми настежь окнами была такой величины, что по ней впору гулять на коне. Вдоль стен стояли массивные, из дуба, скамейки с высокими спинками, до блеска вытертыми шубами и кофтами. Темно-серый, тоже из дуба, шкаф поместился не в углу, как обычно, а посреди комнаты: рядом с ним - стол, а за столом сидел широкоплечий мужчина с густой рыжей бородой. Был он похож на бугаятника из фермы - силач, которому ничего не стоит успокоить любого разгулявшегося быка. "Да ведь это же дядько Игнат", - подумал Сергей. Они поздоровались. Игнат многозначительно посмотрел на дверь с надписью: "Предстансовета С. Н. Остроухов" - и сказал:
- Тише. Там Федор Лукич торзучит нашего Савву. Беда!
- За что же он его торзучит! - спросил Сергей, нарочно повторив местное словечко, которое означало: тому, о ком оно сказано, не легко.
Игнат еще раз посмотрел на дверь и прислушался.
- Ты нашего Савву знаешь, твой же одногодок. По молодости горячится, рвется вскачь, а горячиться, как я понимаю, не следует. Сказать по правде, за что Савву ругать? Хочет он, чтобы в станице была культурность и там разное строительство. - Игнат придвинул лежавшие на столе счеты и стал, для пущей убедительности, откладывать косточки. - Чи там скотные базы с окнами и на деревянных полах, чтобы коровы могли оправляться в такой чистый ярочек и пить воду из алюминиевой чашки, - это раз. Чи там электричество, чтобы в станице и ночью было, как днем, и чтобы при том освещении люди не спотыкались, идучи по улицам, - это два. Чи там раскинуты сады по всему степу - картина такая, как на выставке. А только, видать, тому не сбыться.
- Почему не сбыться?
- Район не велит. Нарушение.
В это время из-за дверей послышался голос Федора Лукича:
- Савва, ты к небу не взлетай, не взлетай, а держись за землю, как Антей. Понятно? А то день в день планируешь, а уборку спланировать не можешь. Сколько у тебя запланировано тягла в разрезе трех колхозов?
- Я говорю о будущем станицы, а вы меня тычете носом в тягло, - раздраженно возражал Савва. - Я не знаю, как жил Антей, а я не могу жить одним днем, понимаете, не могу!
- Эх, Савва, Савва, - горестно заговорил Федор Лукич, - славный ты казак, но когда же ты постареешь и ума наберешься! Нам не теория твоя нужна, а подготовка к уборке и хлебосдаче. Понятно? А ты мне толкуешь о будущем.
- Беда, - проговорил Игнат. - Пойди помири их, а то еще подерутся.
Сергей постучал в дверь и, не дожидаясь приглашения, вошел в кабинет. Федор Лукич стоял у окна, в том же защитного цвета костюме, на боку висела полевая сумка из добротной кожи, с газырями для карандашей и с гнездом для компаса. Теперь Сергей мог рассмотреть его лицо. Было оно добродушное, не в меру мясистое, с крупным носом; губы толстые, как бы припухшие, особенно верхняя, на которой сидела родинка с пучком волос, похожая на муху. Не хватало размашистых усов какого-нибудь буро-свинцового цвета, - казалось даже странным, почему Федор Лукич не украсил свое лицо такой важной деталью.
Савва Остроухов сидел за столом, на котором лежало расколотое стекло, а под ним пожелтевшие циркуляры с печатями и штампами. Увидев Сергея, он торопливо вышел из-за стола и протянул руку. Его молодое, рассерженное лицо вдруг стало веселым, точно с него мгновенно сняли маску. Улыбаясь и блестя удивительно белыми зубами, Савва начал объяснять, почему не мог прийти встречать друга: задержался в степи.
Сергей не видал Савву почти пять лет, и за это время тот так изменился, что трудно было узнать его: плечи раздались, черты лица стали суровее; большие серые глаза смотрели зорче и пристальнее. Только был он все такой же невысокий, коренастый.
Вместе они росли, ходили в школу. И когда Савва, приглашая друга поехать с ним в поле, стал расхваливать выездных лошадей, которые, как он уверял, были не лошади, а настоящие птицы, Сергей невольно вспомнил детство, школу, ночное и подумал: "А ты, Савва, все такой же хвастунишка…" А Савва уже расхваливал тачанку, звонкий говор колес которой было слышно на сто верст. Потом заговорил об озимых посевах: "Скажу тебе, что это не пшеница, а настоящее Каспийское море". Сергей снова улыбнулся и уже хотел было сказать, что не прочь прокатиться на лошадях-птицах и посмотреть пшеничное море, как вдруг послышался знакомый скрип сапог.
- Нет-нет, - сказал Федор Лукич, - на твоих птицах Сергей Тимофеевич еще покатается! Теперь же мы поедем на обыкновенном "газике". - Он обратился к Сергею: - Я специально за тобой приехал и по пути заскочил к Савве. Не думал с ним спорить, а пришлось.
- О чем у вас спор? - спросил Сергей.
- Спор? - удивился Федор Лукич. - Разве я сказал, что мы спорили? Нет, был обыкновенный разговор о текущих делах. Ну, поедем, прокачу по Кубани!
От такого приглашения Сергей не мог отказаться. Федор Лукич любезно взял его под руку (сапоги заскрипели решительно) и повел к машине.
- Савва Нестерович! - крикнул он, усаживаясь. - А ты форсируй подготовку к уборке. В понедельник заслушаем на исполкоме. - Вытер платком, величиной с полотенце, мокрый лоб, красную шею и сказал шоферу: - А ну, белая голова, возьми курс на Краснокаменскую!
Ванюша хорошо знал дорогу. Машина юркнула в тенистый переулок, точно в лесную просеку, на головы пассажиров градом посыпались недоспелые абрикосы, сзади закружилась пыль, и вскоре Верблюд-гора осталась позади.
Сразу же за горой открывалась равнина, а вдали чернел гребень гор, до половины скрытых сизым маревом… Чудесна была низменность в ярких красках лета! Сперва взор радовала толока - зеленый кушак вдоль посевов; затем тянулись бахчи - короткие серебристые плети арбузов еще не укрыли землю; темной стеной стояла лесозащитная полоса, а за ней, к самому подножью гор, растекалась бледная зелень кукурузы.
Когда машина разрезала и толоку, и бахчи, и лесозащитную полосу, и кукурузу, а Федор Лукич крикнул: "Пшеница "Буденного"!" - перед глазами вдруг встала светло-зеленая стена, и Сергея так поразил ее вид, что он даже приподнялся. Нет, нет, - это было не море! Как же можно сравнить эту светло-зеленую, с золотистым оттенком гладь с морем? Да, это было царство колосьев, вставших над землей такой густой щетиной остюков, что по ним можно было ходить, как по натянутому парусу! И колыхались они не от ветра, а оттого, что зерна в них уже наливались молочным соком, - чем дальше от дороги, тем сильнее волновались колосья, тем величественней были их изгибы, тем ярче блестели на солнце то вздымающиеся, то спадающие волны.
- Хлеб! - значительно произнес Федор Лукич. - Да ты посмотри во все стороны! Вот этим хлебом Савва и козыряет. Но это же посев буденновцев. А что у соседей? На это и приходится ему указывать. А он кипятится. Самонравный, как норовистый конь. Надо признаться: мы в том сами повинны. Избаловали. Парень способный, мы с ним и нянчились, как с малым дитем. Всю войну на броне держали, жалели. Когда мы были в эвакуации за Тереком, он просился в партизаны. Тоже не пустили. Так что пороху он не нюхал, винтовку в руках не держал, а тоже лезет в герои: дескать, тыл крепил!.. Придется тебе немножко сбить со своего друга тыловую спесь. Расскажи ему, как воевал, да так расскажи, чтобы понял, сколько пролилось крови на войне.
- А в чем все-таки дело? - спросил Сергей.
- В никчемной мечтательности. - Федор Лукич даже засмеялся своим приятным смехом и потрогал пальцем роднику на губе. И если б он мечтал о реальном, это было бы еще терпимо, а у него получаются не мечты, а чистые грезы, ей-богу! Задумал сотворить в Усть-Невинской земной рай. А кому нужна эта фантазия? И он убежден, что Усть-Невинская, как, допустим, Москва, - одна во всем свете. А таких станиц только в нашем районе десяток, а на Кубани наберется их более двухсот. Сама логика, дорогой друг, нам подсказывает: коль скоро мы вступили в новую пятилетку, то надобно все станицы вести в одном строю, чтобы они шли, как полки, - никто не смеет лезть вперед и забывать о соседе.
- Что-то все это мне непонятно, - сказал Сергей. - Если вы хотите приравнять станицы к полкам, то не забывайте, что на фронте именно те полки, которые рвались вперед, проявляли инициативу и увлекали за собой соседей, всегда были в почете, назывались гвардейскими. Да что там полки! Взять мой танковый экипаж. За что я получил звание Героя? Да за то, что в бою был впереди.
- Верю, даже охотно верю, - перебил Федор Лукич. - И полки, и твой экипаж рвались вперед, наседали на врага и делали доброе дело. Но то была война! Кочубей, как известно, тоже не зевал и знал, что такое штурм, внезапность и натиск. А у нас плановое хозяйство, и тут нечего пороть горячку. А через это с Саввой беда! Ну, ничего, мы скоро заслушаем его на исполкоме, и весь этот пыл с него спадет.
- Вот уж это зря, - возразил Сергей. - Надо поддержать Савву. Ведь цель-то у него хорошая!
- Да ты что же, в заступники к нему приписался? - искренне удивился Федор Лукич. - Да знаешь ли ты, какая у него цель? А я знаю. Выдвинуться, показать себя.
- Не понимаю.