Станица спала в розовом тумане, уснул и Сергей, погрузилось в сон все вокруг - даже листья в саду не шептались, и только одна Ниловна не спала. Она смотрела на спокойное лицо сына, и вся его жизнь - от пеленок до проводов в армию - проходила перед ее затуманенными глазами. Она видела своих детей, стоявших перед ней лесенкой, - Сергей был предпоследней ступенькой. Он родился девятым, и соседки, поздравляя мать с новорожденным, говорили, что девятый ребенок, да еще к тому же мальчик, непременно будет счастливым. Старшие сыновья женились, дочери вышли замуж и разъехались по всей стране. Два сына - Илья и Антон - погибли на войне, дочки жили и в Киеве, и в Ташкенте, и в Грозном. Мать боялась потерять младшего сына, самого любимого, с кем она собиралась доживать век, и была счастлива, что он вернулся к ней. Она мечтала, чтобы к ее счастью прибавилась свадьба да чтобы она увидела рядом с собой невестку, а потом и первого внучонка - вот тогда можно бы спокойно жить!
Об Анфисе она думала так: поживет, поживет и уедет. Забота о ней теперь сводилась к тому, чтобы приготовить приданое и не ошибиться в выборе жениха. Многие станичные парубки заглядываются на Анфису, да кто же их знает, что у них на уме? Вот и другу Сергея приглянулась Анфиса (раньше матери никто не заметит!), вместе ушли на гулянки… И снова беспокойные мысли: и откуда этот парень, и хозяйственный ли он человек, и есть ли у него родители, и если женится на Анфисе, то куда ее увезет, есть ли у него свой дом, - все, все ей хотелось знать. "Надо у Сергея расспросить".
Она долго-долго смотрит на сына. Сквозь листья пробился свет луны и осветил его лоб и глаза. Мать наклонилась и увидела между закрытых ресниц две крохотные слезники. Откуда они взялись? Или это упала роса с листьев? Осторожно, кончиком платка Ниловна вытерла сыну глаза и подумала: "Эх, Сережа, Сережа!.. Значит, и тебе нелегко живется на свете, хоть и почет от людей. Хорошо быть героем на войне, а дома всякий на тебя смотрит, всем надо помогать, обо всех заботиться. И всем ты нужен. Вот и Лев Ильич хочет к себе взять. А почему? Герой… А ты, сынок, не соглашайся, а только и человека не обижай. Он тоже добра тебе желает. А мое суждение - надо тебе, сынок, оставаться дома и жить с отцом и матерью". По простоте душевной Ниловна рассуждала так: война кончилась, теперь бы только жить да радоваться; привел бы в дом молодую жену, работал бы бригадиром тракторной бригады, пахал бы и сеял вблизи Кубани… Еще долго смотрела Ниловна на спящего сына и, успокоившись, тихо пошла в хату.
Глава IV
Во сне Сергей услышал рокот мотора. Звуки рождались где-то близко, и ему чудилось, будто он лежит в лесу и тут же стоит его танк, старательно укрытый ветками. Сергей угадывал приближение боя по нарастающему гулу, идущему, как грозовое эхо, из глубины леса. Вот кучи хвороста поползли - это танки выходили на исходный рубеж, а машина Сергея не трогалась с места. Его почему-то никто не будил, а сам он, как ни силился, встать не мог. Сергей даже застонал и с трудом поднял голову. Открыл глаза и понял, что никакой танковой атаки нет. Мимо двора ехал колесный трактор, блестя начищенными шпорами. Водитель в засаленном комбинезоне и в смолисто-черной фуражке сидел несколько боком и посматривал назад: за трактором тянулись на сцепе два комбайна с длинными хвостами хедеров.
Сергей снова лег. Но уснуть не мог. В веселом шуме рождался день. Разноголосо и громко кричали петухи, предвещая погожее утро. Над головой пела какая-то птаха, пела так старательно, что на высоких тонах уже не звенела, а только звонко щелкала. Крохотные, почти невидимые в листьях птички шныряли между веток и щебетали наперебой. Солнце еще не взошло, но восток уже окрасился пламенем зари, и станица, обильно смоченная росой, была залита розовым светом. Сергей встал, ощущая на обнаженном теле холодок утра. Семен спал рядом, скатившись чубатой головой с подушки.
Из хаты вышла Анфиса в будничной юбчонке, надетой поверх сорочки с вышивкой на груди и на рукавах. Она шла к Сергею, осторожно обходя кусты, и босые ее ноги были мокрые от росы.
- Братушка, ты уже не спишь?
- Спал бы, да трактор разбудил. Думал, танки идут.
Сергей вспомнил вчерашнюю встречу с Рубцовым-Емницким, и ему стало неловко за себя. "И зачем я с ним связался?" - подумал он. Потом спросил сестру, что делает отец.
- Батя давно ушел на огород. Батя наш - бригадир и злится через то, что помидоры начинают цвести, а водокачка испортилась. К нам заезжал Артамашов - председатель нашего колхоза, ты его знаешь! Сказал, чтобы я побыла дома, потому, говорит, у вас гость. Просил тебя прийти днем в правление. - Анфиса мельком взглянула на Семена. - Буди своего дружка. - Она рассмеялась и, как показалось Сергею, совсем без причины.
- Пусть спит. Ты его до петухов продержала.
- И ни чуточки. - Анфиса обиженно закусила хорошенькую нижнюю губку. - Мы были в клубе, на танцах.
Она взяла дойницу и пошла на баз. Из-за изгороди на нее нетерпеливо смотрела корова. Сергей давно не видел дойку, и ему приятно было смотреть на розовые струйки молока, звеневшие о дойницу. Анфиса, продолжая доить, рассказывала брату, как она танцевала с Семеном, и говорила об этом с той веселой, еле приметной улыбкой, которая бывает у девушек, когда они не в силах скрыть волнение. Потом она спросила его о вчерашней встрече с Соней. В это время, шумно зевая, поднялся Семен, и Сергей, ничего не ответив сестре, пошел с ним умываться к реке.
Кубань протекала в конце сада. Сердито плескалась о берега мутная, точно после дождя, вода с широкой лентой пены на стремнине. Плыли карчи, коренья камыша, солома. Берег был крут и каменист. К воде вела дорожка со ступеньками. Внизу лежала полоска желтого песка. Друзья искупались. Когда возвращались домой, Сергей рассказывал Семену о вчерашнем разговоре с Рубцовым-Емницким.
- Я так думаю, что его более всего завлекает твоя слава, - простодушно заметил Семен. - Хочет присоседиться к тебе, и тогда жить ему будет спокойно. Я еще там, возле Кубани, заметил, когда он начал вокруг тебя извиваться, как это он говорит, для ясности! По всему видно - делец, для ясности! - Семен рассмеялся. - А ты соглашайся. Иди к нему в заместители, а меня возьмешь к себе в секретари… Вот мы его и выведем на чистую воду. Ради шутки…
- Да ты что же, смеешься? - сказал Сергей, и его широкие брови сдвинулись. - Какие здесь могут быть шутки. Ему просто надо сказать, чтобы он занимался своим делом… А за вчерашнее я чувствую себя виноватым. Лишнее выпил и погорячился… Ну, ладно, шут с ним, с этим Емницким. Пойдем со мной, посмотришь станицу.
- Что-то нет желания без дела шататься, - рассудительно ответил Семен. - Я лучше помогу Анфисе черешни собирать.
- А-а! Я и забыл, что черешни рвать куда интересней… Ну, я пойду.
После завтрака Сергей вышел за ворота. Утро было прохладное, в садах темнели влажные тени и блестели мокрые от росы листья. Широкая и зеленая по бокам улица одним концом выходила в степь, другим упиралась в площадь.
Сергею хотелось побывать в правлениях трех колхозов, которые находились в разных местах станицы. Он знал, что Усть-Невинская была разделена на три неравные части: самую большую территорию - северные кварталы до площади, то есть бывшую Соленую балку и часть Выселков, - занимал колхоз имени Ворошилова. Район площади и остальная половина Выселков, а также две поперечные улицы принадлежали колхозу имени Кочубея. Вся же южная часть, или бывшие Гайдамаки, отходила колхозу имени Буденного…
Теперешние границы были установлены еще в 1930 году, и за шестнадцать лет старые прозвища кварталов всеми были забыты. Никто не говорил: "пойдем в Соленую балку". Обычно говорили: "пойдем к ворошиловцам", "а мы вчера были у кочубеевцев", "так это же поля буденновцев". Или: "буденновские отары пасутся". Если по станице проезжал на тачанке председатель ворошиловского колхоза, молодцевато стройный красавец Артамашов Алексей Степанович, о нем говорили: "Ворошилов" едет". Или: "Вчера мы на заседании исполкома слушали отчет "Ворошилова", - и все хорошо знали, что отчитывался о своей работе Алексей Артамашов. То же самое говорили и о председателе колхоза имени Буденного - пожилом и степенном Рагулине Стефане Петровиче. Увидев его едущим на новенькой линейке, говорили: "Буденный" едет". Или: "Буденного" вызывают в район", - и каждому было понятно, что речь идет о Стефане Петровиче Рагулине. Председателем колхоза имени Кочубея работала Дарья Никитишна Байкова, - в станице ее звали: тетя Даша. Ездила она не на тачанке и не на линейке, а в высоченном шарабане с пружинными рессорами, запряженном белой ленивой кобылой. Сидела тетя Даша на своей колеснице гордо, как царица на троне, любила ездить мелкой рысцой. "Кочубеевка" показалась", - говорили, завидев ее шарабан.
"Что ж тут долго раздумывать? - решил Сергей. - У Артамашова всегда успею побывать… Навещу-ка я сперва кочубеевцев, а оттуда можно будет пройти и в "Буденный".
Не успел Сергей выйти на площадь, как в узком, густо затененном зеленью деревьев переулке показалась белая лошадь, запряженная в двухколесный шарабан. Бежала лениво и кому-то усердно кланялась. Лошадью управляла тетя Даша. Это была уже немолодая женщина, полнолицая, с добродушными и ласковыми глазами; одета по-будничному: серенькая кофточка с короткими рукавами, широкая юбка с двумя оборками внизу, на голове, уже тронутой серебром, повязана косынка.
- Тетя Даша, а я к вам в гости, - сказал Сергей, когда шарабан поравнялся с ним.
- Спасибо, что не забыл! - Тетя Даша поправила выбившиеся из-под косынки волосы. - Только мы сперва съездим в "Буденный". К старику Рагулину у меня есть неотложное дело. Насчет сенокоса. Мы быстро вернемся.
Сергей охотно взобрался на шарабан, обрадовавшись случаю проехать по всей станице и побывать в "Буденном". Белая лошадь снова кланялась и лениво бежала по улице, взбивая ногами пыль, а шарабан покачивался так мягко и так удивительно плавно клонился то в одну, то в другую сторону, что Сергей невольно воскликнул:
- Тетя Даша! Да это не амортизация, а чудо! Мы не едем, а плывем!
- То тебе так кажется с охотки, а ежели денек вот так поплаваешь, все тело разболится.
- Много приходится ездить?
Тетя Даша тронула вожжой кобылу - шарабан закачался сильнее.
- На заре выехала в поле и вот все езжу. И так каждый день. В правлении некогда сидеть. Одно дело наседает на другое - прополку не закончили, а тут уборка на носу. Ячмень уже весь побелел. Пора и травы косить, - вот я и еду к Рагулину. У него лишние сенокосы. Только он до такой степени скупой, что у него, старого чертяки, не то что травы, а снега средь зимы не выпросишь. И до чего ж есть на свете люди скупые.
Тетя Даша рассказывала, как однажды она ездила к Рагулину, как разговаривала с ним о сенокосе, а шарабан покачивался и почти бесшумно катился и катился по теневой стороне улицы. Как только он переехал мостик - условную границу между колхозами имени Кочубея и имени Буденного, - Сергей сразу заметил странную картину: на улице не рос бурьян! Да где же это видано, чтобы в Усть-Невинской и не росли по улице бурьяны? А тут их не было!
- Территория "Буденного", - с усмешкой пояснила тетя Даша. - Рагулин новые порядки вводит. Э! Ты его еще не знаешь? Натурный старик…
Вдоль дворов, сколько видно глазу, тянулась изгородь - высокие плетни из хвороста, всюду исправные ворота, калитки; дома побелены, крыши починены, ставни и деревянные коридоры выкрашены зеленой краской. Ничего этого Сергей не видел на территории ни колхоза имени Кочубея, ни тем более у ворошиловцев: там, как правило, дворы были разгорожены, иди куда хочешь - всюду открыта дорога!
- Ты думаешь, почему буденновцы так обгородились? - заговорила тетя Даша. - Тоже через рагулинскую жадность… Жалко ему сделалось той земли, что находилась под индивидуальными посевами членов артели. "Кто, говорит, желает, пусть обзаводится огородом возле хаты и чтобы не больше нормы". А ту землю запахал и весной посеял общественный ячмень. Лишил людей подсобных посевов.
- Ну, и как? Обходятся?
- Посеяли кое-что по мелочи возле хат… А вся надежда теперь у них на колхоз. Уродит в колхозе - и у них будет, а не уродит - клади зубы на полку… Это же настоящий перегиб! Ежели каждый будет надеяться на колхоз, то что ж тогда получится?
- А на кого ж еще надеяться? - спросил Сергей.
- Как - на кого? - с обидой переспросила тетя Даша. - Становись председателем, тогда и узнаешь, на кого…
Сергей не мог понять, почему тетя Даша так обиделась, и уже не стал ее ни о чем расспрашивать. А шарабан тем временем подъезжал к бригадному двору - тут также в глаза бросались опрятность и хозяйский порядок во всем: двор был обнесен дощатым забором, ворота закрыты на засов, сельскохозяйственный инвентарь, брички стояли под навесом, навоз сложен квадратным стожком… Тетя Даша погнала лошадь, даже не взглянув на бригадный двор.
Вскоре шарабан подкатил к высокому, стоявшему в саду каменному дому, с окнами, смотревшими на улицу. Во всем доме - ни души, один лишь сторож, старик инвалид, дремал возле телефонного аппарата. Если бы в комнату вошла одна тетя Даша, сторож, наверно, так бы и продолжал наслаждаться покоем, но, увидев военного, он торопливо встал и сообщил, что "вся канцелярия находится в степу".
- А где же Стефан Петрович? - спросила тетя Даша.
- Они еще в конторе не появлялись, - последовал ответ.
Да вот он и сам хозяин! - сказала тетя Даша, взглянув в окно.
Из глубины двора торопливо шел коренастый старик, в холщовых штанах и в ситцевой рубашке, подпоясанной широким ремнем с медной бляхой. На ногах - черевики, шерстяные носки - поверх штанин. Соломенный картуз, ставший от времени зеленовато-бурым, был надвинут на лоб. Когда старик подошел и поздоровался, Сергей с интересом посмотрел на его худое лицо, поросшее редкой и совершенно белой щетиной, в глаза, умные и еще молодые.
- Дарья, а ты опять ко мне? - спросил Рагулин, прищурив оба глаза.
- К вам, Стефан Петрович.
- Не насчет ли сенокоса?
- Насчет этого самого. Не жадничайте, Стефан Петрович.
- Да и какое тут может быть жадничанье? Посуди сама. Сенокосы-то не мои? Не мои. Могу ли я ими распоряжаться? Не могу. А общее собрание - оно всему хозяин - никак не дозволяет.
- И когда же вы успели спросить общее собрание?.. Вы захотите, а собрание не станет возражать. Ведь у вас сенокосов много.
- Верно, сенокосов много, но они ж и нам нужны…
Видимо, считая, что дальше говорить о сенокосе бесполезно, Рагулин обратился к Сергею:
- Тимофеич, а ты как? Насовсем или только на побывку?
- Насовсем.
- Хоть ты-то на меня, старого, не обижайся.
- За что же? - удивился Сергей.
- А за то, что не смогу тебе выписать из кладовой ни меду, ни там чего другого. Словом, рад бы своему станичнику…
- Что вы, Стефан Петрович? - краснея, проговорил Сергей. - У меня и в мыслях этого не было. Да разве я в чем нуждаюсь.
- А я так, только к слову сказал.
- И не стыдно вам, Стефан Петрович, - отозвалась тетя Даша. - И меду у вас бочки, и масла вагон, а все притворяетесь, все плачете, все жадничаете. В могилу с собой думаете забрать, что ли? Поедем, Сережа!
Уезжать Сергею не хотелось. Чего доброго, старик может подумать, что Сергей и в самом деле на него обиделся. Поэтому, усадив в шарабан разгневанную Дарью Никитишну, Сергей сказал ей, что хочет остаться и поговорить с Рагулиным, и через некоторое время снова вошел в дом…
Тому, что Сергей не уехал, Стефан Петрович немало удивился и обрадовался так, точно перед ним стоял не Сергей Тутаринов, а вернувшийся из армии его родной сын. Он пригласил Сергея в кабинет, усадил на лавку, сел рядом, угостил табаком, разговорился - стал совсем другим человеком. Вошедшему кучеру велел позвать кладовщика и подождать запрягать лошадей.
- Надо попотчевать гостя сильванером, - сказал он, когда вошел кладовщик. - Пока запиши в ведомость, а потом оформим через бухгалтерию. - Он посмотрел на Сергея веселыми молодыми глазами и добавил: - Ни у кого нет виноградников и своего вина, а у "Буденного" имеются.
Когда была выпита бутылка отличного сильванера, - такого вина Сергей давно не пробовал, - Стефан Петрович заговорил, сидя за столом и не глядя на гостя:
- Дарья Никитишна обиделась, и здорово обиделась… А за что? В скупости обвиняет. Третьего дня скопидомом назвала. Такой, разэтакий, ненажорливый… А разве я могу распоряжаться колхозной землей, как своей собственной? Это не то, что выпить бутылку вина, - цена ей грош, а и то надобно вести учет: кто выпил, когда и при каких обстоятельствах. А тут речь шла о земле. Эх, земля, земля, - мечтательно проговорил он, - и радость в тебе и горе. По решению общего собрания пришлось отобрать у колхозников землю, что находилась под индивидуальными посевами, - сколько возникло обид и неприятностей! А что это за земля? Еще в самом начале войны прислали к нам председателя колхоза. Стал он наводить порядки, а колхозного дела, видать, не знал: сдуру взял и отрезал кусок земли от общественного клина, а потом поделил между колхозниками. Некоторые радовались, - как же, появились на свет божий единоличные посевы! А теперь нам пришлось поломать эту незаконную дележку, - и что же ты думаешь, дело дошло не только до бабских слез, но и до райпрокурора! Обидел Рагулин, жадюгой стали звать, жаловаться во все концы. Сам Федор Лукич Хохлаков вызвал: "Ты, говорит, зачем преждевременно коммунизм устанавливаешь?" Стал я ему объяснять. И слушать не желает. "Почему, говорит, у Артамашова, у Байковой и во всем районе есть индивидуальные посевы, а у тебя нет?.." Есть-то они есть, но что из этих посевов получается? Для колхоза - это же горючие слезы. Сергей Тимофеевич, ты человек молодой, рассуди, как же можно было дальше терпеть такое положение? Некоторые особо расторопные колхозники обзавелись землишкой, скотом, птицей, и все их нутро уже повернуто к своему клочку земли. Такому колхознику и горя мало: будет приплод на ферме или не будет - у него есть свой скот; уродит ли общественный посев или не уродит - у него свой хлеб растет… Что ему печалиться! Вот мы ту землю снова вернули колхозу. Было собрание. Я тогда так и сказал: хотите жить в достатке - сделайте весь колхоз богатым, а на индивидуальных посевах мы далеко не уедем… Вещь уже известная.
- И что же вы этим достигли?