И эта рука, пугавшая целый мир, бессильно сложена теперь на груди... В кровавом блеске сражений она уже не укажет торжествующим легионам врага, этот громкий голос, сзывавший орлят, стих в разбитой и не поднимающейся больше груди... зоркий взгляд застыл и только тускло слезится из-под опущенных ресниц.
- Знаете, мне кажется, это сон какой-то! - шепчет рядом кто-то... - Сон, мы проснёмся - и всё это выйдет чепухой...
Ввели двух часовых, поставили над телом.
Один из них смотрел-смотрел на это безжизненное лицо... Плакать не смеет - на часах, а слёзы так и падают по щекам на бороду. И смахнуть их нельзя!..
XXXIV
После войны я долго не видал Скобелева... Он в это время уж совсем определился, и наши убеждения далеко разошлись.
В письмах, очень редких, он так же резко и бесповоротно ставил вопросы и так же удачно очерчивал людей и события, как и прежде... Корпусом своим он был доволен, но обстановка мирной и спокойной деятельности оказывалась ему не по душе. По возвращении из Болгарии он писал: "Теперь я могу с чистою совестью отдохнуть, да и пора. Силы разбились несколько. Съезжу в Париж, отведу душу..." А через два месяца: "Эта будничная жизнь тяготит. Сегодня как вчера, завтра как сегодня. Совсем нет ощущений... У нас всё замерло... Опять мы начинаем переливать из пустого в порожнее Угасло недавнее возбуждение, да и как его требовать от людей, переживших позор берлинского конгресса. Теперь пока нам лучше всего молчать - осрамились вконец!.." Тем не менее он крайне интересовался всем, читал и работал, стал изучать Пруссию и, съездив туда на манёвры, успел настолько ознакомиться с германскою армией, что наши добрые соседи уже и тогда были сим несколько обеспокоены. Из своих бесед с берлинскими генералами, из знакомства с прусскою армией. Скобелев вынес глубокое убеждение, что там - серьёзно готовятся к войне с нами...
- Мы опять разыграем роль глупой евангельской девы... Опять война застанет нас врасплох!
И он начал самым деятельным образом готовиться к ней. Едва ли была хоть одна брошюра по военным вопросам Германии, которая бы не прочитывалась, им, их военные журналы тоже... Он изучал страну вдоль и поперёк, объехал всю границу и, не отдыхая на лаврах, продолжал упорно работать, работать и работать...
- Теперь такое время - на часах надо стоять... Недаром меня солдаты корчетом называли; сторожить приходится, чуть опасность - крикнуть впору!
Он тогда же подметил то, что пруссаки хотели скрыть новую роль кавалерии; подготовленную ими для будущей войны. Скобелев с быстротой, поистине гениальной, схватил это и целиком перенёс к себе, развив и видоизменив многое по собственному соображению. Немцев он понимал как никто. Дружбе их он и прежде не верил, на благодарность их не рассчитывал вовсе. Царство Польское со всеми его боевыми позициями было изучено им с такою подробностью, что записки его по этому предмету должны быть необходимым материалом для будущих наших генералов при случае. Он разрабатывал тогда уже план войны с честными маклерами и добрыми нашими союзниками. Я здесь, разумеется, не вправе говорить об этом плане... По остроумному выражению М. Е. Салтыкова (Щедрина), через двадцать лет мы прочтём о нём в "Русской старине" у г. Семевского. Встретившись с ним наконец, я застал его таким же возбуждённым, полным энергии, каким привык видеть и прежде... Он приехал в Петербург, похоронив отца.
- Я, к крайнему своему удивлению, оказался богатым человеком!.. И рад этому.
- Ещё бы!
- И не за себя. Теперь моим боевым товарищам помогать стану... Я думаю отставных солдат селить у себя. Дам им какие-нибудь занятия, чтобы они не думали, что едят хлеб даром... А умру - село Спасское по завещанию обращу в инвалидный дом...
- Что так рано умереть собираетесь?
- Да ведь вот отец... За день до смерти с вами спорил... все под Богом ходим... В одном я убеждён, что умру не сам... Не вследствие естественных причин...
- Ну, вот.
- Есть не одни предчувствия на это!.. Ну, да что толковать...
Немного спустя начались переговоры с ним о назначении его в Ахал-Теке.
Он сам хотел и добивался этого. Во-первых, боевая жизнь была ему по вкусу, а во-вторых, по тому высказывавшемуся им глубокому убеждению, что в степях Теке отчасти решался восточный вопрос...
- Тут связь большая. Чем больше у нас будет обаяния на востоке - тем лучше. Трудно только поправлять дела после всех этих гениев. Притом вы не знаете кавказской администрации...
- Нет.
- А я её знаю, она с женской ревностью относится ко всему... Скорей мешать будет мне, чем поможет...
Приготовления к этой экспедиции шли у него с лихорадочной быстротою. Только что приехав из военного совета, он садился, писал записки по разным деталям этого предприятия, входил в сношения с целою массой лиц, которым поручалось то или другое дело, обдумывал и предупреждал разные подготовлявшиеся ему "дружские услуги" разных благоприятелей. Близкие к нему люди в это время с ног сбились. На Моховой, в доме Дивова, образовалась маленькая главная квартира. Тогда, ещё полковник Гродеков, главнейший сотрудник Скобелева, а также Баранок и другие его адьютанты ходили какие-то ошалелые, бледные, истощённые.
- Отдыхать некогда... Некогда, господа. За дело!..
- Когда он спит - Бог его знает... У нас руки отваливаются... - говорили они.
С утра до ночи в приёмной у него толпились военные, или ожидавшие назначения, или уже получившие его... Ближайшие его сотрудники съехались уже... Остальных, как, например, капитана Маслова, он сам звал к себе.
- Трудное дело, страшно трудное! - то и дело повторял он. - Много войск взять нельзя, и без того эти разбойники дорого стоят России, а если не покончить с ними, сейчас же все наши туркестанские владения на волоске будут... Сверх того, мы уже и предварительно истратили пропасть!.. А там ещё интендантство это. Если я получу назначение, я сейчас же начну с того, что всю хозяйственную часть армии передам людям, которых я знаю, а интендантов отправлю обратно на кавказский берег... Там у них, знаете, на каждый казённый ремешок по пяти чиновников приставлено Войска превосходные, но их не умели вести!
Нужно сказать правду, что и кавказская администрация особенно нежных чувств к Скобелеву не питала. Нам рассказывали, что некоторые даже у себя панихиды служить отклонились по покойнику. Помилуйте, в эту тишь да гладь вдруг ворвался такой беспокойный и деятельный человек...
- Ну, ему там тоже приготовляют встречу... - говорили мне.
- Ничего не поделают...
- Ну, как сказать... У нас там такие свистуны есть!..
Скобелев прекрасно знал это и готовился ко всякой случайности...
- Они из Ахал-Теке хотели себе маленький Дагестан сделать!
- Как это?
- Так, на десятки лет раскладут это дело. Все, кому нужны чины, ордена, отправлялись бы туда, делали набеги и опять уходили. Армяне-подрядчики крали бы себе в карманы казённые миллионы. К услугам всех этих людей являлись бы и стихии, и тифы всякие!.. А графа государственного расхода из года в год всё росла бы и росла. Ведь на Кавказе, знаете ли, все они, эти чиновники, голодные. И плодущие же. У них семьи не по кошельку. Детьми их Господь благословляет, ну, всё это и выкармливается на казённых харчах. Ну, а я уже слуга покорный, я солдата грабить не позволю... Этого у меня не будет...
- Найдут средства и при новых порядках красть.
- Посмотрим... Я ведь церемониться не стану. Беспощадно расстреливать начну за это. Тут доброта - хуже жестокости. Будешь добр к этим отцам семейства - у тебя войско от тифа вымрет да десятки миллионов народных денег без толку уйдут… А это, знаете, просто: сегодня судил военно-полевым судом, а завтра расстрелял... Ан другим-то и неповадно!..
XXXV
Ахалтекинская экспедиция М. Д. Скобелева известна всем. Тут уже это никто не мог выдумать, он сделал её без корреспондентов, и его друзья не могут ссылаться на то, что подвиги молодого генерала преувеличены были этими якобы покладистыми людьми. Всё время в Петербурге и Москве распространялись о нём и о судьбе его отряда самые преувеличенные слухи, так что штурм текинской крепости и завоевание самого оазиса были для всех полною неожиданностью... Тот, кто хочет ближе познакомиться с этим периодом деятельности Скобелева, может обратиться к книге одного из ближайших его сотрудников и личных друзей А. Н. Маслова "Завоевание Ахал-Теке". Это превосходный дневник участника экспедиции - в живых и талантливых очерках рисует и стратегические планы Скобелева, и его личную жизнь, и быт отряда в золотых песках прикаспийской пустыни. Серьёзная книга, поэтому читается с интересом романа и незаметно, фигура генерала выделяется из неё полной жизни, со всеми характерными особенностями... Михаил Дмитриевич живым человеком выдвигается из деталей этого дневника. А. Н. Маслов, бывший свидетелем хивинского и ферганского походов Скобелева, по целым месяцам гостивший у него в Спасском и переписывавшийся с покойным, лучше чем кто-нибудь знал эту сложную, интересную личность народного богатыря, легендарного витязя современной России... Он пишет свои воспоминания о нём, и я заранее приветствую эти записки... В них выскажется много упущенного мною, а при художественном таланте их автора они будут ценным вкладом в нашу историческую литературу.
После Ахалтекинской экспедиции я встретился со Скобелевым случайно... Я не знал, что он в Петербурге. Вечером на улице он окликнул меня.
- Отчего же вы не приехали ко мне в Ахал-Теке?
- Да ведь вам же первым условием поставили отсутствие корреспондентов.
- Всё равно... Помните, что я вам ответил в Журжеве?
- Что?
- "А вы не спрашивайтесь..." А вас ждали в отряде, было много из ваших старых боевых товарищей...
Я в этот раз, всмотревшись в Скобелева, увидел в нём громадную перемену. Видимо, заботы по командованию экспедицией не прошли для него даром.
Он осунулся, обрюзг... На лбу прорезались морщины, между бровями легла какая-то складка... В глазах была та же решительность, та же энергия в лице, но от всего Скобелева веяло чем-то только что пережитым, печальным... Я разговорился с ним...
- На меня произвело такое влияние не сама экспедиция... Хоть были ужасные моменты... Войск мало, неприятель силён... Ну, да это что! Не таких бивали!.. Смерть матери - вот что меня в сердце ударило... Я долго себе представлял её зарезанною... И кем же, человеком, всем обязанным мне, решительно всем!.. Я был первые дни после того как потерянный!.. И до сих пор ещё она стоит передо мною... Точно зовёт меня... И знаете, мне кажется, что и самому-то осталось не долго жить...
- Полноте, в тридцать семь лет!..
- Да... Слишком много горючего материала кругом... Слишком много... И столько разных благоприятелей, что не совладать с ними... Открытый враг не страшен... Впрочем, отдохнув в Париже, успокоюсь...
Как Скобелев отдохнул в Париже, всем известно... Эта натура не знала отдыха и не понимала его...
После его парижской речи мы опять не виделись долго, очень долго... Только за несколько недель до его смерти я встретил генерала в Москве... И это было наше последнее свидание. Я его нашёл в "Славянском базаре" опять совсем оправившимся, здоровым, сильным, весёлым... Когда я выразил это, он рассмеялся.
- Я всегда так, когда дела много, крепну... Так и теперь... Занятий у меня по горло, готовлюсь к крупному делу... И сверх того, немцы доставляют мне много, очень много удовольствия.
- Каким образом?
- Очень уж эти шнельклопсы разозлились на меня... То какой-нибудь унтер-офицер вызывает меня на дуэль, то сентиментальная берлинская вдова посылает мне проповедь о сладостях дружбы и мира, то изобретатель особенного намордника для собак назовёт его "Скобелевым" и обязательно сообщает об этом, то юмористические журналы их изображают меня в том или другом гнусном виде... Я знаю, вы были против моей парижской речи... Но я сказал её по своему убеждению и не каюсь... Слишком мы уж малодушничаем. И поверьте, что если бы мы заговорили таким языком, то Европа несомненно с большим вниманием относилась бы к нам... Наши добрые соседи тоже, пока мы поём в минорном тоне, являются требовательными и наглыми, как почувствовавший свою силу лакей; но когда мы твёрдо ставим своё требование, они живо поджимают хвосты и начинают обнаруживать похвальную скромность!.. Я не враг России... Больше чем кто-нибудь, я знаю ужасы войны; но бывают моменты в государственной жизни, когда известный народ должен всё ставить на карту... И поверьте, эти господа не рискнут на войну с нами. Они ловко пользуются нашими страхами, забирают нас в руки, показывая одно пугало за другим, но как только мы в свою очередь им покажем когти, они первые в кусты... Только, знаете, надо показывать когти-то разом и решительней... Чтобы они чувствовали!
И тут же он мне передал целый ряд событий и встреч в России и за границей, которые, к сожалению, по обстоятельствам, не зависящим от меня, не могут быть помещены в эту книгу...
Немного спустя пришли к нему Ладыженский и Хлудов… Мы сели завтракать. Пошли разговоры о нынешнем положении России, тягостном и в экономическом, и в нравственном отношении… Видимо, что это живо волновало Скобелева, и он тут же делал несколько метких определений и характеристик государственных деятелей, с которыми в настоящее время приходится иметь дело нашему отечеству... Результаты беседы вышли неутешительны...
- А всё-таки будущее наше... Мы переживём и эту эпоху... Слава Богу - не рухнет от этого Россия...
И мало-помалу оживляясь, он начал читать наизусть стихи Тютчева и Хомякова... Читал он их великолепно, придавая каждому поэтическому образу особенный блеск и колорит, каждой фразе более сильное выражение... Наконец, не выдержал, увлёкся, пошёл к себе наверх и принёс оттуда только что вышедшие новые издания этих поэтов, присланные ему Аксаковым...
- Я не надоел вам?..
- Напротив...
Зашёл разговор о печати, и Скобелев высказался вполне за её свободу.
- Я не знаю, почему её так боятся. За последнее время она положительно была другом правительства. Все крупные хищения, все злоупотребления были указаны ею именно. Я понимаю, что то или другое правительственное лицо имеет повод бояться печати, ненавидеть её. Это так, но почему всё правительство относится к ней с такой подозрительностью, почему только и думают о том, как бы её ограничить? Если хотите, при известном положении общества печать - это спасительный клапан. Излишек недовольства, жёлчи уходит в неё... У нас даже писатели только и говорят, что об ограничении того или другого литературного исправления; мне кажется, что и со стороны консерваторов это не совсем ловко. Нельзя же в самом деле запретить высказываться всем, кто не согласен со мною. Для власти, если хотите, свободная печать - ключ. Через неё она знает всё, имеет понятие обо всех партиях, наперечёт видит своих врагов и друзей. В Швеции вот, например, судят воров специальные суды, а суд присяжных ведает печать. У нас, напротив, грабители и хищники пользуются благами суда гласного, а литература карается административно.
И действительно, в этот же день к Скобелеву при мне приехал один из московских издателей. Я ушёл на время к Ладыженскому, рущукскому консулу, остановившемуся там же... Когда я вернулся к Скобелеву, он, улыбаясь, передал мне следующее.
- Вы знаете, у печати нет более злейших врагов, чем она сама.
- Почему это?
- А потому, вот, например, человек и умный, и просвещённый... А знаете ли вы, за что он главным образом набрасывается на Игнатьева?
- За что?
- За то, что тот не хочет закрыть "Голос" и "Русскую мысль". Не может же в самом деле правительство быть органом той или другой газеты и принимать, на себя её защиту... Ведь этак мы дойдём Бог знает до чего. Что касается до меня, я никогда не питал раздражения против печати. Когда она ополчилась на меня за мою парижскую речь, я счёл это совершенно честным и уместным с её стороны. Они писали по убеждению, по-ихнему я был вреден в данную минуту. Раз уверен в этом - подло молчать! Точно так же, как и я был бы вполне уверен, что, промолчи я в Париже, это бы не сделало мне чести. В силу этого я бы никогда не принял никакого административного поста. Бить врага в открытом поле - моё дело. А ведаться с ним полицейским миром - слуга покорный. Вот Аксаков - совсем другое дело... Я горячо люблю Ивана Сергеевича и никогда не слышал от него ничего подобного. Ни разу при мне он не сослался на необходимость зажать рот тому или другому...
Зашёл разговор об издателе "Руси".
- Он слишком идеалист... Вчера он это говорит мне: народ молчит и думает свою глубокую думу... А я так полагаю, что никакой думы народ не думает, что голоден он и деваться ему некуда, выхода нет - это верно. Вы только что объехали добрую половину России, расскажите-ка, что творится там.
Я начал ему передавать свои впечатления. Рассказал ему о заводах, где, несмотря на совершенство производства, половина рабочих распущена по домам, потому что наша таможенная система вся направлена на поощрение иностранных фабрикантов и заводчиков; рассказал об истощении почвы, о крайнем падении скотоводства, о том, что нищенство растёт не по дням, а по часам.
- Это ужасно... Ужасно... Ещё вчера я то же самое говорил, мне не верили... Преувеличиваю я, видите ли...
Нашему разговору помешал какой-то русский немец... Явился с Владимиром в петличке и давай приседать...
- Что вам угодно?
- Я хочит делать большой канал...
- Где, куда?
- Соединяет два моря... Арал и Каспий... Для обогащений всей России... Благодетельство есть это, ежели соединяйт.
Насмешливая улыбка скользнула по лицу Михаила Дмитриевича.
- Я же тут при чём?
- Я пришёл, ваше высокопревосходительство, просить содействования моему проект, который...
- Пожалуйста, расскажите мне его сущность...
Скобелев сел, сел и полковник, желающий облагодетельствовать Россию. Началось долгое и скучное изложение всех выгод будущего канала... Скобелев изредка только вставлял замечания, совсем разбивавшие выводы автора замечательного проекта. Видно было, что вся эта местность как нельзя лучше известна Михаилу Дмитриевичу...
- Сколько же нужно на ваше предприятие?
- О, в сравнении с благодетельством народов, пустяк.
- А например?
- Если правительство согласно затрачивайт сорок пятьдесят миллионов...
Скобелев опять усмехнулся.
- Разумеется, разумеется... Только уж заодно, полковник, не будете ли вы так добры указать, где взять эту маленькую сумму...
- Столь великий страна, - начал он и опять утонул в целом море всяких рассуждений.
Так я и не дослушал этого замечательного проекта, оставив Скобелева в жертву новому Гаргантюа, обладающему аппетитом в размере сорока миллионов рублей...
Часа через полтора я вышел с ним, мы условились поехать к О. Н-ой.
На улице он встретил одного из прежних своих подчинённых, уже в отставке... Этот окончил войну в малом чине, и, по-видимому, судьба не особенно ему благоприятствовала. По крайней мере, одет он был очень плохо. Бывший офицер хотел было юркнуть от Скобелева в сторону, но тот его заметил…
- N. N.! Это ещё что такое?.. Бегать от старых боевых товарищей!
- Ваше высокопревосходительство... Я не смёл... Я так одет...