Платон не знал, что ответить собеседнику, но тут его выручил Критобул, сын Критона. Критобул нравился Платону тем, что не выставлял напоказ ни своё богатство, ни давнее знакомство с Сократом. Отец привёл его к учителю ещё мальчиком, и с той поры Критобул следовал за Сократом почти неотступно, разве что этому мешали либо участие Сократа в военных походах, либо его заседания в Пританее, куда он, случалось, избирался булевтом от своего дема Алопеки. Кстати, Критон, ровесник Сократа, был родом из дема Алопеки, от которого Сократ, случалось, избирался булевтом в Пританей.
- Ты просил денег - я принёс, - сказал Аристиппу подошедший Критобул, протягивая тому туго набитый кисет. - Вернёшь, когда сможешь.
- О! Как кстати! - обрадовался Аристипп. - А то я остался без единого обола - отпустил учеников на летние каникулы, а родственники из Кирены не успели прислать мою часть доходов. Теперь всё просто замечательно! Не устроить ли нам по такому счастливому случаю пирушку у какой-нибудь гетеры? Ты бы какую предпочёл? - спросил Аристипп у Платона, снова подмигивая, - Пискушку, Цветочек или Кораблик? - назвал он прозвища не очень дорогих гетер. - Я могу устроить. Хотя я предпочёл бы Кораблик - она так славно укачивает... - Он мечтательно закатил глаза.
- Я предпочёл бы Тимандру, - ответил Платон.
- Тимандру? - От удивления Аристипп даже остановился. - А не лечишься ли ты чемерицей?
Платон знал, что настоем на корнях чемерицы лечат сумасшедших. Он ответил:
- Нет, не лечусь. Скажи, а нет ли лекарств от похоти? Тебе следовало бы знать что-нибудь об этих средствах.
- Назвать человека похотливым - вовсе не оскорбление, - сказал Аристипп. - Похоть, как и хороший аппетит, - похвальное качество. Но пожелать Тимандру?! - захохотал он. - Пожелать Тимандру сегодня - это всё равно что тридцать лет назад, когда был жив Перикл, пожелать Аспасию. Алкивиад - первый стратег, военачальник с неограниченными полномочиями, он прихлопнет тебя, как козявку, едва ты заикнёшься о Тимандре, о его рыжеволосой возлюбленной... Признайся, Платон, что ты пошутил.
- Разумеется, - ответил Платон, хотя это было совсем не так: Тимандру он увидел год назад в Пирее, когда Алкивиад после семи лет изгнания возвратился на родину. Едва его триера причалила к берегу и он сошёл на землю, Тимандра первой бросилась его обнимать и целовать. Как золотое пламя, как шаровая молния метнулась она из толпы встречающих к Алкивиаду и лианой обвилась вокруг него... Говорят, что она влюбилась в него ещё девчонкой, лет двенадцати - тринадцати от роду, и что на Алкивиада ей указала Аспасия. Мудрая вдова Перикла умела воспитывать и мужей и гетер - тех и других она делала знаменитостями.
Алкивиад отстранил от себя Тимандру, но не оттолкнул. Только глупец и сухарь мог бы оттолкнуть от себя такую красавицу, такую обольстительную, такую пылающую, такую радостную. Её смеющееся лицо выражало бесконечное счастье, способное заставить всё вокруг светиться и ликовать. Этой гетере поэты Афин уже посвятили десятки творений. Есть стихи о Тимандре и у Платона... При виде сияющей красавицы у него так забилось сердце, что Платон невольно прижал руку к груди, будто боялся, как бы оно не выскочило. О, Афродита! Все сосуды его чувств наполнились сладчайшей нежностью, которая стала переливаться через край и дурманить разум. Трудно сказать, какое желание было сильнее: стремление владеть ею или жажда поющего восхищения красотой. Но если это соединяется воедино, физическая страсть и отстранённое, целомудренное любование, то возникает нечто, в чём растворяешься без остатка, исчезаешь, подобно прозрачному египетскому сосуду в ключевой воде. Платон потерял себя, любуясь Тимандрой, которая рядом с Алкивиадом, облачённым в тёмные доспехи, сверкала как звезда. Да, да, он любовался ею, потому что любоваться - это самое правильное, что можно сказать о своих чувствах, обращённых к прекрасной женщине, когда и желаешь её страстно, и восхищаешься ею беспредельно.
После того случая он видел её в доме Калликла - вместе с Алкивиадом, в садах Академа - вместе с Алкивиадом, на Дионисиях - тоже вместе с Алкивиадом... А хотел, желал, мечтал увидеть рядом с собой - Тимандру, огненный ароматный бутон необычайной красоты. Потому у него и сорвалось с языка её имя в ответ на провокационный вопрос Аристиппа.
- Я так и думал, что это шутка, - успокоился Аристипп, - хотя, признаться, - причмокнул он сладострастно, - я тоже предпочёл бы Тимандру.
Платон давно это заметил: когда оказываешься в саду, почему-то непременно думаешь о любви. Может быть, потому, что сад всегда полон чарующего шёпота листьев, пьянящих запахов цветов и плодов, что сродни ароматам женского тела, потому что в саду много тенистых укромных мест, устланных мягкой травой, поют любовные песни птицы и мерцание солнечных бликов отражается в глазах звездопадом... Они шли через сад по тёмной аллее пирамидальных тополей. Могучие деревья стояли почти вплотную друг к другу, плечом к плечу, как друзья в момент общей опасности... Конечно, Платон и не думал состязаться с Алкивиадом-воином, Алкивиадом-политиком, Алкивиадом-красавцем, Алкивиадом-авантюристом. Хотя, наверное, стал бы достойным соперником - в нём достаточно и мужества, и ума, и физической силы, и жажды странствий и приключений. Но более всего в нём кипит желание мудрости, любомудрия, философии, а любовное состязание - вещь петушиная... И всё же как она прекрасна - Тимандра! Он посвятил ей стихи и думает о своей возлюбленной каждое мгновение, всякий раз, встречаясь с молодостью и красотой или когда мысль сама по себе вдруг обращается в чувственный поток...
На берегу Иллиса путники разместились в тени раскидистой вербы. Друзья и ученики Сократа собрались тесным кольцом вокруг него, праздные любопытствующие - чуть поодаль. Платон оказался рядом с Периклом-младшим и Критобулом. За ним, хрустя подобранными в саду яблоками, устроился Аристипп, напротив - Сократ, Алкивиад и Аполлодор, за спиной которых расположились Критон, Антисфен, неразлучные фиванцы, Симмий и Кебет, и Критий.
- Вот скоро и ты, Перикл, станешь стратегом, как твой отец, - начал Сократ. - Мне думается, что, когда это случится, нашим врагам-спартанцам не поздоровится, а мы прославимся. Признаться, я очень хочу увидеть тебя рядом с Алкивиадом. В военных делах всегда надо иметь рядом с собой опытного наставника.
- Да, и я этого хочу, - ответил Перикл.
Платон помнил Аспасию не слишком старой, задолго до её недавней смерти, и мог с уверенностью сказать, что Перикл-младший очень похож на мать - такие же тёмные миндалевидные глаза, красивые губы, чистый высокий лоб, чувственные ноздри и во всём теле - изящество и гармония. Многими, кто любил Перикла-отца, это сходство Перикла-сына с матерью принималось с понятным сожалением: двое сыновей Перикла, Ксантипп и Парал, которых ему родила его первая жена и которые, как утверждают старики, были похожи на Перикла, умерли во время чумы, не пережив отца. А этот, Перикл-младший, оставшийся в живых, ничем не напоминал знаменитого родителя. Хотя последний, судя по его прижизненному скульптурному портрету, не был красавцем, и мастеру даже пришлось изобразить его в шлеме, дабы скрыть уродующий недостаток Перикла - большую голову. Прочих же пороков за Периклом не числилось, зато достоинств была масса. Около двадцати лет он избирался первым стратегом, вождём афинян, и все эти годы мудрого правления стали для них "золотым веком".
- Я понимаю, что ты хочешь стать стратегом, как отец, - продолжил разговор с Периклом-младшим Сократ. - Но хотят ли этого афиняне?
Вместо ответа Перикл-младший пожал плечами.
- А знаешь ли ты, чего вообще хотят афиняне? Например, хотят ли они победы в войне со Спартой?
- Думаю, что хотят, - сказал Перикл-младший.
- А вот я в этом не уверен, поскольку встречал многих людей, которые были бы не прочь установления в Афинах спартанского порядка.
- Какого порядка? - вскинул глаза Перикл. - О чём идёт речь? - В голосе его послышалось возмущение. - Чтобы все свободные граждане носили длинные волосы? Или чтобы слабых детей сбрасывали в Кайядскую бездну? Или чтоб молодые люди упражнялись в военном искусстве, убивая по ночам рабов?
- Никто из афинян не может одобрить то, о чём ты сказал, Перикл. Кроме ношения длинных волос, возможно. Но у спартанцев немало и достойных традиций. Там, к примеру, очень почитают стариков. Нигде так хорошо не живётся старикам, как в Спарте. Об этом, как ты, наверное, слышал, любит порассуждать наварх Лисандр. А недавно, рассказывают, он вспомнил такой позорный для афинян факт. Приехав однажды в Афины с посольством, он посетил наш театр. И вот когда уже все зрители расселись, в театр вошёл один старик; он попытался найти для себя место, но всё было занято, а из зрителей никто не пожелал уступить ему своё место. Тогда он подошёл к ряду, где сидели спартанские послы, и они, едва завидев старика, все встали, предлагая ему сесть. Весь театр стал рукоплескать спартанцам. По этому поводу Лисандр произнёс такие слова: "Все афиняне знают, как поступать хорошо, но делать этого не хотят".
- А ты говорил, что причина дурных поступков - незнание того, как поступать хорошо, - заметил Сократу Антисфен.
- Я и теперь это говорю, - ответил Сократ. - Но вопрос в том, какое это знание. Афиняне могут похвастаться количеством знаний, а не качеством. Они знают и про то, и про другое, а что из этого хорошо или плохо - не знают. Хорошо ли, например, уступать место старикам? Поступишь так - заслужишь уважение, как спартанец, но зато весь день будешь в театре на ногах мучиться. А хорошо ли мучить себя? Вот Аристипп, наверное, скажет, что мучить себя негоже, что дурак тот, кто лишает себя удовольствия, поскольку это единственное, к чему человек должен стремиться. Так ли, Аристипп?
- Так, - ответил Аристипп, посмеиваясь. - Жизнь без удовольствий - глупость, потому что такой "жизни" сколько угодно будет там, - он похлопал ладонью по земле, - в безднах Тартара.
- Ладно, - остановил словоохотливого Аристиппа Сократ. - А что скажет об этом Антисфен, наш пирейский друг? Не станешь ли ты уверять нас, что душевный покой - самое главное в жизни, что к нему следует стремиться даже тогда, когда он сопровождается физическими страданиями или неудобствами?
- Как раз об этом я и хотел сказать, - откликнулся Антисфен. - Если не уступишь место старику в театре, то хоть и будешь сидеть, не утруждая свои ноги в течение дня, но всё же душой будешь мучиться, терзаться, страдать и тем самым изнурять свою душу. А она тебе ещё понадобится и на том свете, и потом, когда придётся снова вернуться на землю...
- А ты бы не глядел на стоящего старика - вот и не мучился бы. Гляди на всех других, сидящих, как и ты. Их там много, а старик один, пусть себе стоит, если припёрся в театр, не позаботившись заранее о месте. Прожил жизнь, а о таком пустяке не побеспокоился. Не дурак ли?
Тут многие засмеялись, а Сократ сказал:
- Вот вы и убедились теперь, что афиняне все знают, но не ведают о главном, что есть добро само по себе, без оглядки на спартанцев или на соседей. Думаю, однако, что Лисандр соврал про старика в театре, чтобы в очередной раз очернить афинян.
- Он соврал, - подтвердил Аполлодор, может быть, только ради того, чтобы обратить на себя внимание других. - Я, например, случалось не раз, уступал своё место в театре старикам.
- Ты славный юноша, - похвалил его Сократ. - Афиняне - самые радушные на свете люди. Так?
- Так, - ответил Аполлодор.
- А нет ли примеров тому, что это не так? - Сократ посмотрел на Перикла-младшего, и это означало, по-видимому, что вопрос обращён к нему.
- Таких примеров можно найти огромное множество, - ответил Перикл. - У нас не уважают стариков: и не ухаживают за ними, когда они больны, и выгоняют из дому за ненадобностью, и заставляют чрезмерно трудиться, не давая роздыха, и желают им скорейшей смерти, чтоб завладеть наследством... Тому есть много примеров.
- Значит, афиняне поступают плохо, не уступая в театре место старикам?
- Конечно, плохо.
- И когда не ухаживают за ними - тоже плохо?
- Тоже.
- И когда выгоняют из дому?
- Разумеется.
- Нельзя презирать стариков, Перикл?
- Нельзя.
- Только ли потому, что мы доставляем им этим страдания, или, как сказал Антисфен, лишаем себя главного блага - покоя?
- Пожалуй, - согласился Перикл-младший.
- А не наносим ли мы этим себе ещё больший ущерб? Не подвергаем ли мы презрению или хотя бы забвению и те дела, коими прославились наши отцы и за которые их следовало бы почитать?
- Конечно, подвергаем, - ответил Перикл.
- Какие же это дела, Перикл?
- Все славные победы наших предков, всю их доблесть, мужество, бескорыстие, стремление к свободе, к добродетели, возвышению Афин над всеми в могуществе, мудрости, красоте. Я недавно читал известную тебе, наверное, речь Исократа, в которой он вспомнил всё, чем прославились наши отцы.
- Да, я тоже читал эту речь. Жаль, что Исократ из-за слабости своего голоса и крайней застенчивости не произнёс эту речь перед Народным собранием. Сколько же лет Исократу?
- Тридцать, - ответил Аполлодор.
- Значит, и в тридцать лет уже можно научиться почитать предков.
- Можно и раньше, - снова вставил своё слово Аполлодор.
- Думаю, что ты и теперь прав, - снова похвалил Аполлодора Сократ, отчего тот начал старательно вертеть головой, желая узнать, все ли присутствующие восхищаются им.
- Очевидно, что внушить афинянам уважение к предкам можно, - заговорил Алкивиад. - Но как это сделать?
- Им нужен хороший вождь, - сказал Критий, всё это время молчавший. - Хороший вождь заставит их повиноваться. Повиновение - вот что нужно сейчас. Воспитание - дело долгое. Пока мы будем воспитывать афинян, спартанцы разобьют нас на море и на суше. Хороший вождь и повиновение вождю - вот что нас спасёт.
- Повиновение умному и мудрому повелителю - это хорошо. Но лучше. - Сократ поднял руку, призывая к вниманию, так как собирался высказать, очевидно, свою главную мысль, - но лучше, - повторил он, - если афиняне сами воспламенятся стремлением к старинной доблести, славе и благополучию.
- Я тоже так думаю, - сказал Перикл. - Но как же афинян побудить к этому?
- Когда мы отнимаем у захватчиков нашу землю, мы говорим воинам: "Эта земля принадлежит нашим отцам. Отнимем её у врага!" Так же издревле афинянам принадлежала доблесть, и, значит, надо вернуть её как наследство. Вся наша земля должна принадлежать по этому праву нам, равно как и все достоинства предков. Давайте уважать стариков, как это делают спартанцы, ведь этому их научили наши предки; давайте закалять своё тело так, как закаляют спартанцы - этому их научили тоже наши отцы; давайте повиноваться мудрым вождям и не хвастаться своим неуважением к ним, откажемся от взаимной вражды и зависти... Кто ходит в театр и торчит там целыми днями, тот, наверное, видел все пьесы Аристофана, который, как известно, никого не щадит. Уже стали поговоркой его слова о том, что цикады поют на ветвях один-два месяца, а афиняне всю жизнь поют на судебных процессах.
- Аристофан не щадит и тебя, - напомнил Сократу Критон, его бессменный спутник и старинный друг. - Ему следовало бы хоть раз послушать тебя, а не писать о тебе понаслышке, будто ты заезжий софист, который потешает публику, чтобы заработать лишний обол на обед.
- Аристофан приехал в Афины из деревни и теперь порицает всё городское - и одежду, и нравы, и воспитание, - добавил Критобул, сын Критона. Он всегда делал так: вступал в разговор только после отца.
- Хорошо, что вы напомнили мне об этом, - совсем не огорчившись, продолжил Сократ. - В его "Облаках" я спрашиваю Стрепсиада: "Что ты делаешь, если тебя бьют?" - и Стрепсиад отвечает: "Я даю себя поколотить, а немного погодя прошу присутствующих быть свидетелями, а ещё немного погодя начинаю судиться".
- И в другой пьесе, в "Гермесе", - снова заговорил честолюбивый Аполлодор, - сказано про афинян, что они ничем не занимаются, кроме как судятся. И вообще, давно известно, что финикийцы славятся страстью к путешествиям, киликийцы - к разбойничьим набегам на чужие земли, что ликонцы сами себя истязают, а афиняне только тем и заняты, что болтают в судах, воруют деньги, чтобы заплатить за высокую должность, а добившись повышения, воруют в двойном размере казённые деньги.
- А прежде этого не было? - спросил Сократ.
- Старики говорят, что не было, - ответил Аполлодор.
- Можно ли пороки афинян назвать недугом? Скажем, недугом забывчивости?
- Можно, - ответил Перикл-младший, поскольку Сократ опять обратился к нему.
- И этот недуг исцелим, как и многие другие недуги?
- Пожалуй.
- В таком случае нам не следует отчаиваться: и недуг известен, и лекарство от него мы, кажется, нашли.
- Ты назвал недуг афинян недугом забывчивости, а начали мы разговор с недуга невежества, - напомнил Сократу Антисфен.