Пировали чуть ли не до вечера и уже начали витать идеи о продолжении праздника в чьём-нибудь доме, где будут гетеры, танцовщицы, певцы, музыканты и где не придётся закусывать ячменными лепёшками и фруктами, а можно отведать сыру и горячих пирогов с мясом. При этом все поглядывали то на Алкивиада, то на Критона, то на поэта Агафона, чей дом ломился от достатка.
- А пусть Платон пригласит! - вдруг выкрикнул несносный в своей наглости Аристипп. - Мы его приняли в нашу семью, пусть он угостит нас по-братски!
Когда бы за этим последовали и другие предложения, Платон, пожалуй, промолчал бы. Но тут вдруг после слов Аристиппа стало тихо, и все устремили на Платона вопрошающие взгляды.
Надо было что-то сказать: либо принять вызов Аристиппа, либо отвергнуть его. Платон не сразу нашёл что ответить, встал и растерянно оглядел присутствующих. Все смотрели на него выжидающе. И только Сократ сидел, опустив голову: ему было неловко за Аристиппа. Платон понял, что учитель будет переживать ещё больше, если он, Платон, откажется пригласить своих новых друзей в гости. И пока он думал об этом, переминаясь с ноги на ногу, решение пришло само собой. И какое решение! Он не только пригласит всех на товарищескую пирушку через девять дней после начинающихся завтра мистерий в Элевсине, но и поклялся в эту минуту себе, что сожжёт во время праздника свои литературные сочинения - драмы, гимны и лирические стихи, - всё то, чему он напрасно отдал несколько лет жизни. Впрочем, мысль распрощаться с сочинительством пришла не теперь, он вынашивал её давно. Но только сейчас родилась идея сжечь свитки со стихами на товарищеском пиру, у всех на глазах, и не для того, чтобы поразить всех этим поступком, а чтобы навсегда пресечь сомнения в том, сжёг ли он свои стихи. Все увидят, как станут гореть папирусные свитки, как будут они корчиться и превращаться в пепел, и вместе с ними уйдут в небытие пустые слова об этом суетном и переменчивом мире случайных мыслей, желаний и поступков. Не слова, а мудрость, не власть, а мудрость, не удовольствие, а мудрость - вот чему следует посвятить все дни и часы земной жизни. Поэзия - всего лишь картинка, списанная с картинки, копия копии. Подлинность спрятана глубже и открывается не в воображении поэта, а в мыслях философа. То, к чему устремляется мысль философа, совершенно в своём постоянстве и истинности, а воображение поэта гоняется лишь за тенями теней.
Он увидит, и все увидят, как исчезают в пламени тени...
- Да, - сказал он твёрдо, - я приглашаю вас на дружеский пир в мой дом!
И тут все закричали от восторга.
- Но не сегодня, - остудил он радость присутствующих, - через девять дней.
Долгое "у-у-у!" выразило всеобщее разочарование.
- В течение этих дней всё будет приготовлено для нашего праздника, а пока вы сможете принять участие в мистериях, которые начнутся завтра. Говорят, что отряды Алкивиада будут охранять процессию на пути от Афин в Элевсин...
- Да! - сказал Алкивиад и тем самым поддержал Платона. - Уверяю вас, что ни один спартанец не рискнёт приблизиться к шествию, - охрана уже выставлена на всех холмах вдоль пути и на перекрёстках. Завтра вы убедитесь в этом сами.
Процессия вышла через Дипилонские ворота на Священную Элевсинскую дорогу ещё до рассвета - предстоял долгий путь. До Элевсина было немногим меньше ста двадцати стадиев, втрое дальше, чем до Пирея. Предполагалось, что праздничное шествие достигнет Элевсина только к началу следующей ночи.
Впервые за много лет процессия оказалась столь многочисленной и пышной, и, кажется, только благодаря Алкивиаду, пообещавшему ей надёжную защиту. Во все предыдущие годы, с той поры как началась Пелопоннесская война, люди добирались до святилища Деметры разрозненными группами, чаще по ночам, чтобы избежать столкновения со спартанскими отрядами, грабившими окрестности Элевсина и Афин. Сегодня же, как только взошло солнце, все увидели, как огромна и прекрасна колонна афинян. Впереди неё двигались разукрашенные цветами повозки с драгоценными дарами Деметры - снопами ржи и ячменя, корзинами золотых и румяных яблок, гроздьями винограда, огромными красными тыквами и жемчужными гирляндами чеснока. Забавные лёгкие крылья, сплетённые из зелёных ветвей и травы, покачивались по обеим сторонам движущихся повозок, словно собираясь поднять их на воздух. Процессия растянулась по извилистой дороге как пёстрая лента. Солнце взошло сзади, над Афинами, и смотрело ей вслед. Жаворонки вились над людьми, дивясь, должно быть, чудному пению, которое волнами перекатывалось от головы колонны и обратно. Это мисты, получившие первое посвящение на малых мистериях в Агрее, что близ Афин, исполняли гимны в честь Деметры и её дочери Персефоны. Чёрные плащи мистов, как угольки среди разноцветья, как чёрные оливки среди ягод, были рассыпаны по всему телу многолюдной процессии. В такт исполняемым гимнам певцы размахивали высоко поднятыми тирсами - тонкими и лёгкими шестами, увитыми плющом и ветвями винограда и увенчанными сосновыми шишками.
Платон шагал в колонне в чёрном плаще и с тирсом в руках - он получил это право минувшей зимой в Агрее, как, впрочем, и многие другие афиняне, достигшие двадцати лет. Среди них были его давние друзья - юноши из знатных семей, с которыми он провёл в учении и совместных забавах много лет, а также новые знакомые - слушатели и ученики Сократа: Аполлодор, Критобул, Херекрат, Аристарх, Керамон и Демей. Зимние малые мистерии в Агрее ежегодно проводятся в месяце Анфестерионе у храма Коры, Девушки Зерна, которую зовут также Персефоной. Храм Коры стоит среди священной рощи, окружённый тёмными тисами и белоствольными тополями. Вблизи есть скала с гротом, а перед ней расстилается лужайка, прорезанная звонким ручьём, сбегающим со скалы. Вечером в этом гроте зажигается свет и появляются две женщины - Деметра и её дочь Персефона, а на лужайку к ручью выходят нимфы и ложатся, устремляя взгляды на прекрасных богинь. После этого гарольд малых мистерий в наряде Гермеса обращается к вступающим в посвящение, что собрались на краю лужайки, с призывом внимательно выслушать великую богиню Деметру, подарившую людям хлеб и плоды. Ведь её речь - это посвящение в тайны жизни и смерти, дающее всем сладостную надежду обрести вечность. Гермес, сказав это, уходит, а Деметра в наступившей тишине обращается к дочери Персефоне с двумя просьбами: не слушать сладкие и коварные речи Эрота, если он вдруг явится к ней в грот, и не выходить из грота на поляну, где растут соблазнительные благоухающие цветы. Эрот разбудит в ней пагубные чувства, а дурманящие запахи цветов отнимут у неё разум.
Персефона обещает царственной матери выполнить эти две просьбы и до её возвращения заниматься только тем, чем и должно: вышивать на лазурном покрывале радужными нитями историю богов.
Деметра уходит, а хор нимф продолжает повторять её слова: "Не слушай Эрота, не рви земные цветы, потому что и любовь, и земные наслаждения пагубны". И тут из тёмного леса, весь сверкая золотом и драгоценными камнями, появляется прекрасный крылатый Эрот.
"Остерегайся, Персефона! Остерегайся!" - поют возлежащие на лужайке нимфы, чьи обнажённые груди светятся, как лампадки из белого прозрачного камня. А Эрот, улыбаясь, тем временем приближается к замершей в восторге Персефоне. Он уже очаровал её, хотя ещё не успел сказать ни слова. О, это и на самом деле опасный искуситель! Он коварен, но лицо его выражает саму невинность, он всемогущ, но похож на нежного мальчика, он хитрый соблазнитель, но девичье сердце тает от его взгляда и доверчиво устремляется навстречу.
Персефона слушает чарующие речи Эрота и срывает большой белый нарцисс, выросший на том месте, которого коснулся Эрот концом своего лука. Персефона прижимает цветок к пылающим губам, затем к девственной груди. И в этот момент рядом с девушкой разверзается земля, из трещины поднимается колесница, управляемая богом подземного царства Аидом. Он хватает Персефону и уносит её в царство мёртвых. Смерть за желание земной любви и наслаждений... Эрот громко хохочет.
После того в опустевшем гроте снова появляется Гермес-гарольд и говорит, обращаясь к участникам мистерий, стоящим во мраке ближних деревьев:
- Сохраните в памяти слова Эмпедокла из Агригента в Сицилии, умершего в жерле вулкана: "Рождение есть уничтожение, которое превращает живых в мёртвых. Некогда вы жили истинной жизнью, а затем, порабощённые плотью, привлечённые чарами, пали в бездну земного. Ваше настоящее - не более чем роковой сон. Лишь прошлое и будущее существуют действительно. Научитесь вспоминать, научитесь предвидеть. Вспоминайте прошлое, чтобы увидеть будущее. Всё соединяется в вечности".
- Персефона! Персефона! Персефона! - заплакали нимфы.
Аид похитил прекрасную Персефону. И когда вернувшаяся Деметра не нашла свою дочь, она так опечалилась, что на земле перестали расти питающие людей злаки и плоды, наступил голод и мор. Зевс, создатель людей, так обеспокоился этим, что повелел Аиду вернуть Персефону Деметре. Аид повиновался. Но когда Персефона собралась уже покинуть подземное царство, дал ей зёрнышко граната. В нём заключалась память об Аиде. Персефона вернулась к Деметре, но, вспомнив об Аиде, снова спустилась в царство мёртвых. С той поры так и происходит: Персефона возвращается к матери, проводит с нею восемь месяцев, а затем на три месяца скрывается в царстве мёртвых. Там она правит по справедливости: помогает мёртвым героям, а Орфею даже вернула Эвридику, но тот снова погубил её.
Это, конечно, страшное кощунство: думая о Персефоне, Платон то и дело вспоминал о Тимандре. Но что он мог поделать, если та прекрасная, обнажённая до пояса Персефона, которую он видел во время малых мистерий в гроте Агреи, так походила на Тимандру... Отгоняя от себя кощунственные видения, Платон громко подхватывал гимн и неистово размахивал тирсом, так что даже отвалилась и упала под ноги идущих сосновая шишка.
Увидев это, шагавший с ним рядом Аполлодор сказал:
- Шишка - это, как ты знаешь, символ плодородия. Смотри, как бы ты, женившись, не остался без детей...
Платон в ответ только махнул рукой - разговаривать с Аполлодором ему не хотелось, да и не полагалось. Полагалось же петь гимны всю дорогу от Афин до Элевсина, чтобы Деметра щедро открыла свои тайны, как искупить в нынешней жизни все грехи предшествующих существований и слиться душой с божественным разумом.
Воины Алкивиада живописными группами стояли на ближних холмах, сверкая на солнце медными шлемами и латами. А на одном из холмов Платон увидел и самого Алкивиада. Красавец стратег стоял на запряжённой колеснице в пурпуровом плаще, и его золотой щит с изображением Эрота, натягивающего лук, горел как маленькое солнце. Алкивиад был и сам похож на бога Эрота.
- Он всё-таки твой родственник? - опять спросил Платона об Апкивиаде Аполлодор.
- Да, родственник, - коротко ответил Платон.
- Я это тоже знаю, - засиял от собственной осведомлённости Аполлодор. Это было его любимым занятием - хвастаться всем, что знал. - Отец Алкивиада - брат отца твоего дяди Крития. Стало быть, Алкивиад доводится твоему дяде Критию двоюродным братом, а тебе, как и Критий, дядей. Так что ты, Платон, - племянник Алкивиада, хотя я ни разу об этом не слышал ни от тебя, ни от Алкивиада. Это почему же, не скажешь?
- Не скажу.
- Я, кажется, знаю: опасно быть в родственных отношениях с Алкивиадом. А ещё опаснее поддерживать такие отношения, правда? А вдруг Алкивиад снова изменит Афинам и перейдёт на сторону врагов? Вот, скажем, подойдёт к нему отряд царя Агида из Декелей, и он вместе с ним набросится на нас...
- Тебе бы только болтать языком, - остановил Аполлодора Платон и зашагал быстрее, чтобы уйти от него подальше.
Он не питал к Алкивиаду никаких родственных чувств и не завидовал его славе и могуществу. Только одно больно ранило его душу и обрекало на муки - то, что Тимандра любит Алкивиада так горячо, что принародно бросилась ему на грудь в Пирее. Платон не желал зла виновнику своей жгучей ревности, но всё же хотел, чтобы в жизни Алкивиада поскорее что-нибудь переменилось, чтобы он исчез из города, отправился со своими кораблями навстречу с флотом спартанца Лисандра и оставался бы там как можно дольше, а Тимандра была бы всё это время здесь, в Афинах, одна...
Платон моложе своего соперника, но это, кажется, его единственное преимущество. Алкивиад тоже силён и высок, широкоплеч и красив, как, впрочем, и дядя Критий, и другие мужчины в их знатном роду. Он умён, и над ним сияет ореол воинской славы. А ещё он весел, бесшабашен, бесстрашен и щедр. И Тимандра, может быть, любит его как раз за то, чем не может похвастаться Платон: за эту весёлость и лёгкость характера. Платон залюбовался Алкивиадом, так что даже запнулся о камень и чуть не упал, вызвав смех у подоспевшего Аполлодора.
Кто хотел пить, те останавливались, выходили на обочину дороги и дожидались повозки с водой, которая двигалась в хвосте процессии. Впрочем, желающие могли не только утолить жажду, но и подкрепиться. Водой угощали бесплатно, а за вино и закуски надо было платить.
Сидя на обочине, Платон дождался водовоза и пошёл рядом с его телегой, нагруженной амфорами и кувшинами. Взял самый маленький кувшин, отпил из него сколько хотелось, оставшуюся воду выливать не стал, вернул её вместе с кувшином хозяину - дорога длинная, а колодцы встречаются не часто. Хозяином на телеге был мальчишка-раб, весёлый и разговорчивый: подавал жаждущим воду с шутками-прибаутками, делал это ловко и быстро, словно всю жизнь только тем и занимался. Платон спросил, как его зовут и откуда он родом. Мальчишка ответил, что имя его Федон, что он из Элиды, происходит из богатого и знатного рода, а в плен к афинянам попал вместе с отцом несколько лет тому назад. Отец уже год как умер, а мальчик остался у храмового жреца Феодора в Агрее, который и повелел ему сопровождать элевсинскую процессию в качестве водовоза.
- Что же тебя твои богатые родственники не выкупят? - спросил Платон.
- Так ведь идёт война, да и вряд ли кто из них знает, что я жив.
- А что ты умеешь делать кроме того, что сидеть на телеге и раздавать людям кувшины с водой? - спросил Платон.
- Многое умею, - весело отвечал Федон, не забывая между тем о деле. - Я обучен грамоте и арифметике, игре на кифаре и на авлосе, пению, стихосложению и декламации. При храме я и пою, и декламирую гимны, когда в том бывает нужда по службе.
- А читаешь ли ты книги, Федон?
- Когда никто не видит, читаю, - ответил Федон, прикрыв рот рукой, проболтавшись о тайном занятии.
- И чьи же сочинения ты уже прочёл?
- Гомера, - ответил Федон. - А ещё басни Эзопа.
- И кто тебе больше понравился? Гомер или Эзоп?
- Эзоп, - ответил Федон, смеясь. - Он веселей!
Сзади послышался какой-то шум. Платон оглянулся и увидел, что к ним приближается колесница Алкивиада. Возничий громко требовал прохожих расступиться, пропустить колесницу. Алкивиад же стоял, положа одну руку на рукоятку меча, другой держась за поручень, и смотрел поверх голов идущих.
- Подай и нам воды! - потребовал возничий, когда колесница Алкивиада поравнялась с телегой водовоза. - Да поживей!
И тут Алкивиад увидел Платона.
- А, племянник! - сказал он и протянул Платону руку. - Хочешь, поедем дальше вместе?
- Так ведь надо идти, - ответил Платон, которому конечно же хотелось прокатиться на боевой колеснице рядом с Алкивиадом. - Так заведено: мисты идут в Элевсин пешком.
- Пустое! - засмеялся Алкивиад. - Становись рядом!
Платон ступил на коврик колесницы, и Алкивиад обнял его за плечи одной рукой.
- Посмотри на этого мальчишку: он умница и хорош собой, - сам не зная почему сказал Алкивиаду Платон. - Его бы выкупить для Сократа - вот был бы ему помощник: умеет читать и писать и другим искусствам обучен.
Алкивиад пристально поглядел на огольца, но ничего не ответил на предложение Платона, а лишь крепче обнял его и подал команду возничему:
- Выбирайся из толпы на обочину! Обгоним процессию!
Возничий выбрался из толпы и стегнул лошадей. Колесница понеслась по холмистой степи, словно её подхватил вихрь.
- Хорошо? - спросил Платона Алкивиад.
- Хорошо! - ответил Платон, щуря глаза от встречного ветра.
Обогнав процессию, они взлетели на высокий холм и там остановились.
- Ты решил принять посвящение Деметры? - спросил Алкивиад, глядя на движущуюся внизу пёструю колонну.
- Да, - ответил Платон.
- Жаждешь жизни вечной?.. - В голосе стратега послышалась лёгкая ирония.
- И ты ведь посвящён?
- Конечно, - усмехнулся Алкивиад. - Это посвящение мне едва не стоило жизни. Разве не знаешь?
- Знаю. Слышал, - ответил Платон. - Говорят, что ты исполнял роль Зевса, а гетера Федота - роль Деметры и что...
- Мы были тогда очень молоды, - не дал договорить Платону Алкивиад. - Дурачились как хотели и не боялись ни богов, ни людей. Впрочем, ведь боги не вмешиваются в земную жизнь людей, не правда ли?
- Да. Но в ту, другую...
- Она есть?
- Все эти люди, - Платон указал на процессию, - надеются на то, что другая жизнь есть. Скучно думать, что всё кончается здесь. Тогда эта жизнь - глупость.
- Тогда эту жизнь мы превращаем в развлечение. Ты любишь пиры, женщин, состязания?
- Я спущусь к идущим, - сказал Платон.
- Да, - не стал его удерживать Алкивиад. - Авось тебе удастся прорваться. Ведь к бессмертию, я слышал, надо прорываться - даром такое благо не даётся. Его достигают герои и мудрецы.
- Может быть, - ответил Платон и спросил: - Ты придёшь на пир, который я назначил?
- Можно с гетерой?
- С Тимандрой? - переспросил Платон. - Можно.
- А, ты знаешь, как её зовут. Впрочем, я видел однажды, как ты смотрел на неё - твои глаза полыхали страстью. Не смущайся, она стоит того. Но вот что я тебе скажу: возьмёшь её, когда меня убьют. Не раньше! - засмеялся он. - Не раньше! Я отдам её только взамен на бессмертие!