2
В Галлии и Британии, как узнал Константин из писем Констанция Елене, его отец привел в исполнение только первый эдикт о преследовании христиан, обязывающий их отдавать на сожжение все священные книги, которые они не смогли спрятать, и требующий снесения их церквей. Однако ни один из этих пунктов указа не мешал членам гонимой секты собираться небольшими группами в частных домах и других местах, как много раз в истории их веры им приходилось поступать и прежде. В отношении остальных эдиктов Констанций только сделал вид, что их исполняет, и благодаря этому Церкви на Западе удалось выжить.
Все это через шпионов, которых Галерий и Максимиан держали на территории Констанция, стало, разумеется, им известно - и не только им, но и Диоклетиану. Но старшего августа снова тяготила болезнь, а Констанций к тому времени, занимаясь установкой новых границ для сдерживания франкских набегов к северу от Рейна и возвращения Британии в состав империи, сколотил крупнейшую и лучшую по оснащенности и выучке армию во всей Римской империи. Так что даже Максимиан мало был склонен принуждать своего куда более мощного зятя к каким-либо действиям, самим Констанцием не одобряемым. Галерий I же тем временем занимался сколачиванием своей собственной клики, группирующейся вокруг него самого, его племянника Максимина Дайи и полководца Севера, пользующегося любовью армии. Эта клика должна была обеспечить абсолютный контроль на всем Востоке империи, когда Диоклетиан отречется от трона.
Вслед за открытием большого цирка, который строился в Никомедии около двух лет, старший август заболел повторно. В декабрьские иды сообщили даже, что он скончался, и город приготовился к трауру, но ранним утром следующего дня лекарь императора обнародовал бюллетень, в котором говорилось, что кризис миновал и здоровье возлюбленного правителя пошло на поправку.
Этот слух, однако, заставил Галерия вернуться в Никомедию из Сирмия, его столицы, и теперь цезарь Востока поселился во дворце якобы для того, чтобы облегчить ношу своего тестя, а на самом деле - прибрать к рукам как можно больше функций императора. В результате Константин фактически оказался совершенно отрезанным от Диоклетиана и был немало удивлен, получив приказ явиться к ложу императора.
Главный управляющий дворца Карин стоял у постели вместе с лекарем, который строго напомнил Константину:
- Вы можете побыть здесь только несколько минут, трибун…
- Он останется здесь до тех пор, пока я не позволю ему уйти, - прозвучал с подушки голос Диоклетиана, в котором еще было кое-что от прежней энергии. - Оставьте нас, вы оба. - Врач взглянул на Карина - тот колебался, видимо не желая уходить, - Я еще в силах приказать отрубить вам обоим головы, - предупредил Диоклетиан, и они в страхе выскочили вон, оставив дверь слегка приоткрытой.
Константин посмотрел на старого императора. Подушка придавала ему полулежачее положение. Заметив искорку озорства и удовольствия в слезящихся глазах, он шагнул к двери и плотно прикрыл ее.
- Рад видеть, что мой зятек не запугал тебя, - сказал Диоклетиан.
- Мой первый долг, доминус, служить вам.
- Вовсе нет, если ты не дурак, а ты, кажется, на него не похож. Первый долг каждого, молодой человек, - служить самому себе. Если бы я не следовал этому правилу, как, по-твоему, сын иллирийского крестьянина мог бы стать императором Рима?
- В данном случае - по воле богов, доминус.
- Возможно. - Диоклетиан пожал плечами. - Я ведь старался править как можно разумней, и вот в империи мир и процветание. А чего мне еще желать? Ты, Константин, прекрасный военачальник, - продолжал он. - Если бы боги дали мне сына, я бы хотел, чтобы он походил на тебя.
- Спасибо, государь.
- Возможно, ты немного чересчур мягкосердечен и из-за своей доброты заботишься о других, но со временем ты изменишься. Все мы меняемся, когда становимся старше и обнаруживаем, что мир похож на дремучий лес, полный диких зверей, которые стремятся друг друга уничтожить. И нас тоже. В таком опасном мире выживают только сильные, Константин, но у тебя для этого, я полагаю, силенка найдется.
- В крайнем случае я могу последовать твоему примеру, доминус.
- Ты мог бы поступить еще хуже, особенно если узнаешь достоинство выжидания. Галерий никогда этому не учился и вряд ли уже научится. Ты, Константин, хорошо служил мне, поэтому знай: я наконец решил отречься - в начале мая. Прикажу своему садовнику в Салонах сажать капусту, как только окончатся зимние морозы. - При этих словах глаза Диоклетиана затеплились огоньком. - Я обещал себе и народу править двадцать лет, и они уже прошли. Думаю, что теперь в империи будет спокойно, когда правителями ее станут твой отец и Галерий.
Константин отметил про себя, что он ничего не сказал о цезарях, и это его слегка обнадежило: ведь если Диоклетиан предоставит выбор цезаря Востока Галерию, то, вероятней всего, выбор цезаря Запада останется за Констанцием. А уж он не сомневался, кого выберет отец.
- Из нынешней парочки цезарей силенок побольше у твоего отца, - продолжал Диоклетиан. - И армия у него посильнее. Так что вряд ли зятьку моему добиться, чего он так хочет, - не править ему всей империей.
- А где уверенность, что подобного же искушения нет и у моего отца? - спросил Константин.
- Мы с Констанцием - товарищи по оружию. Поэтому я знаю: честь для него превыше всего. В сане августа Запада он будет держать Галерия в узде и не позволит разрывать империю на части.
Константин был далеко не согласен с той оценкой, которую дал Галерию старый император. Ведь цезарь Востока, потерпев поражение в неудачной персидской кампании, упрямо перестроился, сумев извлечь полезные уроки из своих ошибок, и одержал еще более внушительную победу, да еще так укрепил свои позиции, что теперь Диоклетиан у него чуть ли не в положении заключенного в собственном дворце.
- У Галерия нет сыновей. - Голос императора нарушил его мысли. - Максимиан - храбрый воин, но никакой правитель, и его род истощился на Максенции, этом кровожадном звере, которого следовало бы уничтожить еще при рождении. Я, естественно, не назначу цезарем Запада Максенция, зная, что он при первой же возможности нанесет твоему отцу удар в спину. А поскольку я не могу назначить цезарем сына Максимиана, то, очевидно, не могу назначить на такой же пост и сына Констанция.
- Я уже давно был предупрежден, доминус, чтобы и не мечтать о роли правителя.
- Я ошибался: из тебя получился бы прекрасный правитель. Но теперь тебе ясно, что это невозможно. Я уже написал твоему отцу о своем решении.
- Тогда вы позволите мне уехать в Треверы? - Он не стал объяснять, что, если останется в Никомедии, Галерий при первой же возможности расправится с ним.
- Я не настолько глуп, чтобы, перестав править, остаться без защиты, - сказал Диоклетиан. - Ты будешь со мной. Салоны отсюда не так далеко, и если я увижу, что построенному мною за двадцать лет грозит опасность уничтожения, долг всегда может снова призвать меня на трон, и ты будешь во главе моих личных войск.
Константина едва не передернуло, когда он вспомнил темные коридоры, массивные стены и холодные залы большого дворца в Салонах.
- Когда я отрекусь от трона, ты будешь командовать моими личными телохранителями. Поэтому я хочу, чтобы в оставшиеся несколько месяцев ты отобрал людей, которым можно доверять. - Диоклетиан криво усмехнулся. - Я много поработал ради того, чтобы в моем саду в Салонах воцарился мир, и теперь намерен вкусить его прелесть.
- А новые цезари?
- Их отберет Галерий. Отец твой на это согласился - только бы не допускать Максенция. Но ты, Константин, получишь хорошее вознаграждение. Когда я умру, ты станешь одним из богатейших людей империи. - При всей своей теплоте голос Диоклетиана не мог отогреть объятое холодом сердце Константина. - Знаю, знаю, что ты, брат, должен сейчас чувствовать - ненавидишь меня, но я тебя за это не виню. Надеюсь, это у тебя скоро пройдет.
- Чтобы я мог ненавидеть - никогда! То, кем я стал, я обязан тебе, доминус.
Диоклетиан покачал головой.
- Не мне, голубчик, а тому семени, что запалило жизнь во чреве твоей матери. Я всего лишь дал плодородную почву, чтобы пересаженный на нее побег вырос сильным и здоровым деревом. Знаю, тебе трудно сейчас в это поверить, но я делаю тебе доброе дело. Пурпурный плащ августа может стать тяжелейшим бременем из всех, что человека просят взвалить на себя.
- Ну что ж, по крайней мере, это мне не грозит, доминус, - Константин выдавил из себя улыбку, но он лишь старался подыграть старику, чтобы не задеть его чувств, ведь тот действительно заботился о его благополучии. И было бы сейчас не к месту напоминать Диоклетиану о том, что, закрыв ему все пути к обоим тронам империи, он также перекрыл ему все возможности жениться на той особе, в чье проказливое очарование и нахальство он так бурно влюбился в Риме.
Глава 13
1
Перспектива узреть свои возлюбленные кочанчики капусты вскоре, похоже, придала новые силы Диоклетиану и его решимости отказаться от трона. Церемония отречения состоялась первого мая. А чтобы не возникало никаких вопросов относительно правильности порядка избавления от власти, от Максимиана в тот же самый день требовалось пройти аналогичную процедуру в его собственной столице, Медиолане.
В окрестностях Никомедии, на расстоянии примерно одного дня пешего пути небольшой пологий холм создавал естественную сцену для церемонии, вокруг которой собралась большая толпа зрителей. Тут были представители всех подчиненных правителей Востока: проконсулы, префекты, наместники наиболее важных по значительности городов и провинций со своими свитами, помимо многих тысяч рядовых граждан, желающих стать свидетелями яркого зрелища.
Императорский трон был установлен на платформе на самой вершине холма, перед колонной со статуей Юпитера и небольшим алтарем спереди, где жрецам предстояло исполнить традиционный обряд жертвоприношения. На платформе пониже, облаченный в пурпур цезаря, восседал Галерий, окруженный особо приближенными военачальниками, из которых заметно выделялись Флавий Север и Максимин Дайя.
Помимо Диоклетиана и Карина, которому предстояло зачитать официальное объявление, связанное с отречением императора, на верхней платформе находились только социально отобранные Константином гвардейцы для сопровождения императора в отставку. Константин с Дацием в качестве его помощника командовал гвардией. При его появлении из толпы, запрудившей склоны холма, вырвались непроизвольные крики ликования, ибо в Никомедии он пользовался большой популярностью, к тому же многие родственники его матери происходили из окрестностей Дрепанума. Он увидел, как недовольно нахмурился Галерий, но не стал из-за этого беспокоиться: ведь что могло быть хуже, чем погребение заживо в той гробнице, куда он должен отправиться вместе с Диоклетианом.
Церемония началась с принесения жертв на алтарь, стоящий перед пьедесталом со статуей Юпитера. Когда она закончилась, Диоклетиан в накинутом на плечи пурпурном плаще и с жемчужной диадемой на голове занял свое место на троне, а Карин зачитал его заявление об отречении. Оно было длинным и скучным, какими обычно бывают такого рода документы, начиналось с приветствия к самым важным из присутствующих подчиненных царей и оканчивалось объявлением нового августа Востока. Когда перестали звучать слова, наряд трубачей проиграл "Зов императора", и Галерий, сияющий в церемониальной форме и доспехах, встал с трона и сбросил на него свой плащ. Диоклетиан тем временем отошел от своего трона, с тем чтобы Галерий мог занять положение непосредственно у трона.
- Гай Галерий Валерий Максимиан, я назначаю тебя августом Востока вместо себя, - объявил Диоклетиан достаточно громко, чтобы стало слышно народу, - Да будет власть твоя более энергичной и умелой, чем моя, и пусть при твоем правлении всегда процветает Рим.
Эти слова были встречены приветственными криками народа не столько оттого, что он радовался воцарению Галерия - его не очень-то любили, - а потому что все знали: не проявишь энтузиазма - и скоро это может дойти до ушей шпионов, которые, известное дело, сновали везде.
Собственными руками Диоклетиан возложил на голову Галерия усеянную жемчугом диадему и набросил на плечи нового августа роскошную пурпурную мантию. Однако же свою собственную жемчужную диадему и собственную мантию старый император так и не снимал, и это, уверен был Константин, должно служить новому правителю напоминанием о том, что Диоклетиан может вернуться из отставки и возобновить свое императорское правление когда бы ни пожелал.
- В эту минуту, - провозгласил Диоклетиан, пока Галерий занимал место на высочайшем троне, - мой соправитель, август Марк Аврелий Валерий Максимиан Геркулий, покидает свой высокий пост в соответствии с обещанием, данным нами обоими двадцать лет назад. Вместо него я назначаю августом Запада Флавия Валерия Констанция Хлора.
Это заявление было встречено с гораздо большим ликованием, чем вступление Галерия на престол. Константин почувствовал, как его сердце переполняется гордостью за отца, которому народ платил искреннюю дань уважения, но, судя по хмурому выражению лица Галерия, новому августу вовсе не по душе была популярность его коллеги на Западе.
Диоклетиан не пытался заглушить самопроизвольный всплеск народной радости, и только когда аплодисменты смолкли, он объявил:
- Право назначать новых цезарей, которые в качестве "сыновей августов" разделят власть с новыми императорами, я предоставил августу Галерию.
Галерий, не вставая, кивнул Карину, и тот развернул второй свиток.
- Цезарем Запада, - прочел он, - мы имеем удовольствие назначить, - Карин чуть помедлил, сознавая, с каким нетерпением толпа ожидает услышать имя, - Флавия Валерия Севера.
Север до сих пор стоял в группе высокопоставленных военных чинов за троном Галерия на нижней площадке. Теперь он отделился от других и поднялся на площадку, выше на троне восседал Галерий, а рядом с ним стоял Диоклетиан. К Северу Константин всегда питал уважение, несмотря на его тесную связь с Галерием. Но в нем было достаточно человеческой слабости, чтобы позавидовать пурпурному плащу цезаря, накинутому Диоклетианом на его плечи.
Север занял свое место позади Галерия, а Карин поднял свиток и снова начал читать:
- Цезарем Востока мы имеем удовольствие назначить…
Когда он снова сделал паузу для пущего эффекта, из толпы стали раздаваться крики, и Карин, смешавшись, потерял то место, где он остановился. Пока управляющий дворцом шарил глазами по свитку, пытаясь отыскать нужную строчку, из толпы послышались возгласы: "Константин! Константин!"
- Читай же! - обозленно рявкнул Галерий, и Карин, уже оставив всякую попытку найти злополучное место, объявил:
- Цезарем Востока - Максимин Дайя.
Из толпы поднялся рев возмущения - многие знали Дайю как прислужника Галерия и его племянника. Сам же Дайя и ухом не повел; он отделился от группы стоявших с ним военачальников на нижней площадке и поднялся выше, где предстал перед Диоклетианом, который набросил ему на плечи пурпурный плащ цезаря.
Возник момент неловкости, ибо свободного пространства на верхней площадке уже не оставалось, а Константин не покидал своего места около Диоклетиана, которое по праву принадлежало ему.
Однако Галерий решил это дело, как бы невзначай выбросив руку и толкнув Константина с такой силой, что тот потерял равновесие и вынужден был сойти на уровень ниже. Константин вспыхнул от возмущения: он воспринял это как умышленное оскорбление, и рука его сама собой упала на рукоять меча; но он тут же поборол свои чувства и снял руку с оружия. На какое-то мгновение Константин почувствовал ужасное одиночество, будто его отстранили от всего, к чему он стремился и ради чего работал, но тут рядом с ним оказался Диоклетиан и проговорил ему на ухо:
- Давай уйдем. - Голос старика чуть дрожал, и они оба, не ожидая разрешения от нового августа, сошли с холма туда, где их ожидала золотая колесница под деревьями с привязанными к ним лошадьми охранников, которым предстояло сопровождать Диоклетиана в Салоны.
2
Если чуть ли не стремительное бегство Диоклетиана из Никомедии вслед за его отречением выдавало его недоверие к своему зятю, то доказательством этого служил характер дворца в Салонах. Расположенный с таким расчетом, чтобы с него открывался прекрасный вид на Адриатическое море, берег которого был усеян в этом регионе мелкими островами, образующими почти что закрытое озеро, дворец представлял для глаза прелестнейшее на всем берегу зрелище, являясь при этом великолепнейшей крепостью.
Главное строение было в форме несколько неправильного четырехугольника с восточной и западной сторонами длиной свыше семисот футов, а северной - чуть короче. Южная сторона его выходила на море на высоте восьмидесяти футов, составляя примерно шестьсот футов в длину. В эту стену, на высоте тридцати футов над скалистым берегом, была встроена прекрасная галерея с колоннами из двадцати четырех арок, с подземным проходом, ведущим к воде. Там всегда стояли на якоре несколько галер, обеспечивая путь к спасению, если неприятелю вдруг удастся проломиться сквозь почти семифутовые по толщине стены крепости.
Жил Диоклетиан в южной стороне дворца, где у него были столовая, опочивальня, зал с бассейнами и статуями, многочисленные ванные и все прочие удобства, которые только мог пожелать римлянин, привыкший к роскошной жизни. Легкие ветры с моря поддерживали во дворце приятную прохладу, а вода свежей и холодной поступала с высот по акведуку длиной около пяти миль. В стенах дворца помещался даже небольшой личный храм Юпитера и, уж конечно, те самые сады, по которым истосковался Диоклетиан.
Любя по-своему старика, Константин радовался тому, как улучшается здоровье Диоклетиана, стоило ему только отойти от забот двора и задач государственного правления. Любимая его капуста уже цвела, когда они прибыли в Салоны в начале второй недели мая. Стояла теплынь, повсюду распускались цветы, и вся зеленеющая природа наполнилась сочным ароматом свежевспаханной земли и тянущихся к солнцу растений.