- Следующего, кто это сделает, уличи во лжи от моего имени. Я пил вино на свадьбе твоего отца; ты законнорожденный.
- Но он развелся с матерью.
- По моему распоряжению, во благо империи.
- А теперь у него и госпожи Феодоры есть сын, которого тоже назвали Константином.
- Так вот отчего ты такой мрачный? - Диоклетиан дружески положил руку на плечо юноше, - Ну-ка, присядь-ка со мной вот здесь, на скамейку, и я тебе кое-что объясню.
Когда они сели на скамью у пруда, Диоклетиан сказал:
- Те, кто стоят у кормила власти, должны в большинстве случаев как можно раньше научиться оставлять в стороне свои личные чувства. Я знаю, как сильно твой отец любит Елену, и уважаю его за это. Но он еще и солдат и обязан подчиняться моим приказам. Между прочим, Даций сообщает, что ты самый лучший из всего помета щенят в этом году.
Константин так остолбенел, что не знал, как ему ответить, а спокойный густой голос продолжал:
- И в твоих жилах, юный Константин, течет благородная кровь. Даже можно было бы сказать, что ты лучше годишься на роль здешнего правителя, чем я.
- Мне и в голову такое не приходило…
- Значит, ты не так честолюбив, как я мог бы предполагать. Но все равно я должен предупредить тебя: пока я правлю Римом, не надейся, что станешь цезарем или августом. А знаешь почему?
- Потому что я этого недостоин.
- Напротив. Я уверен, что ты достойней многих бывших и будущих правителей Рима. Почти столетие империю разрывали на части амбиции ее полководцев и их сыновей, желающих быть императорами. Передо мной правил Нумериан - человека лучше и добрее его я еще не знал, - но его убил собственный префект претория, Аррий Апер, который сам мечтал о титуле августа. Я такого желания не имел, но солдаты выбрали именно меня.
- Это был выбор по зову сердца, господин.
- По крайней мере, взяток я не давал. Я также поклялся сойти через двадцать лет с престола, чтобы вместо меня и Максимиана августами стали твой отец и Галерий. И когда они выберут цезарей себе на смену, им так же повезет, как мне, в слугах престола. - Он перешел на другую тему. - Я собираюсь назначить Максенция и Максимина Дайю на службу в легионы. А ты где бы хотел служить?
- В Галлии - принимать участие в осаде Гезориака.
- Боюсь, это невозможно.
- Значит, правда, что меня держат в заложниках, не доверяя верности моего отца? - Константин тут же ужаснулся собственной безрассудной смелости в таком обращении к самому могущественному человеку на свете, но Диоклетиан, судя по всему, и не думал обижаться.
- Твоему отцу я доверил бы собственную жизнь. И, начинаю в этом убеждаться, тебе тоже, - добавил он. - Но Галерий настаивает на том, чтобы ты остался на Востоке. Дайя отправится на границу по Евфрату, там он живо наберется опыта. Максенций будет определен на службу в префектуре Италии. Он, похоже, военной службе предпочитает роскошь и попойки; в Риме у него этого будет вполне достаточно, чтобы хранить его от честолюбивых притязаний, которые иначе могли бы мутить воду где-нибудь еще. К тому же в Африке становится неспокойно, так что там у него будет возможность приобрести опыт.
- Он смелый и отважный…
- Чересчур отважный, на мой вкус, - сухо оборвал его Диоклетиан. - Что же касается тебя, то я хочу, чтобы ты остался при мне в качестве одного из начальников императорской гвардии. По словам Дация, ты не только отличный солдат, но к тому же имеешь хорошую голову на плечах. И, надо признаться, ты это доказал во всей этой истории с галльским вождем, Кроком.
- Но в этот день вас даже не было там, господин. Не думал, что вы что-то знаете об этом.
Диоклетиан издал довольный смешок.
- Императору необходимы невидимые глаза и уши, если он хочет остаться у власти. Разумеется, галлу уже нельзя было и дальше оставаться кавалерийским инструктором после того, как его выбил из седла и победил один из его учеников. Но Констанцию оказалось достаточно того, что ты поручился за его способности, и теперь он - один из лучших командиров у твоего отца.
- Я рад за Крока.
- Тебя сразу же переведут на пост центуриона в моей гвардии. И если ты во всем таков, каким я тебя себе представляю, то скоро станешь рангом повыше.
Ошеломленный, Константин с трудом подыскивал слова:
- Я… это больше того, что я заслуживаю, доминус.
- Тогда докажи, что ты этого заслуживаешь и что Даций прав, говоря о твоем уме, ответив на один вопрос, который не дает мне покоя, - весело сказал Диоклетиан. - Чтобы содержать четыре огромные армии и заботиться об охране границ, нужно все больше и больше денег, чтобы платить по ценам, предлагаемым торговцами. До меня императоры постоянно понижали содержание ценного металла в наших монетах, но от этого положение становилось только хуже. К какому, по-твоему, результату привел бы указ, фиксирующий все цены и жалованья на их нынешнем уровне?
Вопрос был не из легких, и Константин сомневался, действительно ли Диоклетиан просит у него совета, что казалось маловероятным, или же просто испытывает его способности к логическому мышлению. Выросши в Наиссе, рядом с плодородной землей Иллирии, он унаследовал от нее и от своих родителей некие черты крепкой, здоровой личности, в равной степени характерные как для простых крестьян, так и для благородной знати этого региона, поэтому первым его побуждением было не согласиться с замыслом императора. Однако Константин понимал, что, согласившись с Диоклетианом, он мог бы укрепить свое положение при дворе и ускорить свое продвижение к высшим чинам военной иерархии, которые в делах империи лишь на одну ступень стояли ниже императора. Впрочем, он ни на миг не поддался этому искушению.
- Я понимаю преимущество монет с неизменным количеством ценного металла, - сказал он. - Но я не думаю, что фиксирование цен и жалованья будет эффективной мерой.
- Это почему же? Я ведь только пытаюсь внести порядок в хаосе растущих цен и выплат.
- Тогда делайте это путем фиксации количества золота и серебра в монетах на более высоком уровне, чем сейчас; сделайте разменную монету постоянной. Тогда те, кто работает, получат больше за свой труд и не станут требовать еще. А те, кто продает, получат больше за свои товары, и таким образом у них не возникнет искушения повышать цены.
- Да что ты говоришь? Разве ты не знаешь, что все торговцы жадные?
- Из-за того, что они жадные, я думаю, ваш план, господин, как раз и провалится, - серьезно сказал Константин, все больше увлекаясь темой разговора. - Если вы на все установите фиксированную цену, торговцы уберут товар с рынка, пока его станет не хватать, а потом начнут продавать его из-под прилавка за более высокую цену, чем та, что установлена правительством.
- Несмотря на угрозу бичевания или смерти?
- За деньги люди готовы на любой риск. У нас теперь не хватает солдат, чтобы сдерживать варваров на границах. Как вы их будете защищать, если ваши армии будут заниматься арестом торговцев, получающих больший доход, чем им позволено, или понукать ремесленников, которые отказываются работать за установленные вами платежи?
- Каким же образом фиксация ценности монет предотвратит все эти безобразия?
- Не все торговцы продают сейчас ту же вещь по одной и той же цене, - заметил Константин. - Кому-нибудь всегда желательно продать побольше, смирившись с тем, что его доход при этом упадет. Если отпустить цены на товары, они придут к разумному уровню, при условии, что никто не посмеет утверждать, что у денег разная ценность.
- Ты, наверное, понимаешь, - не так ли? - что, споря со мной, возможно, рискуешь тем благорасположением, которое я обещал выказать тебе? - Голос Диоклетиана посуровел.
- Да, господин. Но если бы я согласился с вами лишь для того, чтобы снискать ваше расположение, а потом мой совет окажется неправильным, вы будете еще более низкого мнения обо мне.
- А ты считаешь меня достаточно справедливым, чтобы не таить на тебя зла, если ты окажешься прав?
- В вашей воле, господин, все наши жизни. Если я не верю в вашу справедливость, я не могу верить ни во что.
Диоклетиан задержал на нем изучающий взгляд, затем поднялся со скамьи.
- Если, молодой человек, я окажусь не прав в этом вопросе, - сказал он очень серьезно, - то могу также оказаться не прав и в другом: в том, что ни один сын августа не должен сменять своего отца на этом посту. Думаю, что Даций был прав: у тебя на плечах мудрая голова, хотя мы еще посмотрим, кто из нас мудрее.
2
Какая бы ни была причина, но Диоклетиан не сразу ввел в действие декрет, который он обсуждал с Константином, зато немедленно выполнил свое обещание о переводе его в императорскую гвардию. На следующий же день одним и тем же приказом Максенций направлялся в Италию, Максимин Дайя - на Евфрат, а Флавию Валерию Константину присваивалось звание центуриона, назначающегося с этого момента на службу во дворце.
При первой же возможности, примерно неделю спустя, Константин поехал в Дрепанум, чтобы рассказать матери о своем новом почетном назначении. Он застал ее в саду небольшой виллы с привлекательной девушкой, с нежными чертами лица, светлыми волосами и умными живыми глазами, которой, по его оценке, было лет шестнадцать.
- Это Минервина, - представила девушку Елена, - А это мой сын, центурион Флавий Константин.
Девушка с любезностью восприняла это знакомство, а когда захотела уйти, Елена настойчиво попросила ее остаться.
- Ведь тебе интересно будет послушать о том, что делается во дворце, дорогая, - сказала она, - А уж офицер императорской гвардии наверняка знает все слухи и сплетни.
- Значит, это уже не сюрприз, - улыбнулся Константин. - Как же ты узнала?
- Марий написал мне о твоем повышении, и одновременно он послал письмо твоему отцу в Гезориак.
- Уже приступили к осаде?
- Да, - Елена внимательно посмотрела на него, - Ты очень расстроен, что тебя там не будет?
Константин пожал плечами.
- Теперь это не важно. Император Диоклетиан сказал мне, что я никогда не стану ни цезарем, ни августом.
- И ты покорно принимаешь этот приговор? Это что-то не похоже на правнука Клавдия Готика.
После скованной формальностями жизни во дворце в Никомедии Константин почувствовал, как приятно прохлаждаться в саду, а особенно любоваться хрупкой красотой Минервины. Когда Елена оставила их наедине, а сама отправилась на кухню, чтобы понаблюдать за приготовлением вечернего обеда, он узнал, что девушка - дочь купца из Дрепанума и дальняя родственница его матери. Она обладала живым умом и была куда осведомленней о делах империи, чем молодки в Никомедии, постоянно добивающиеся его внимания. Лучше его владея греческим, Минервина прочла прекрасные сказания этого романтического и чрезвычайно музыкально одаренного народа.
- Где же ты всему этому научилась? - восхищенно спросил Константин.
- Мой наставник, Феогнид из Никеи, большой знаток языков и литературы. Он так же свободно себя чувствует в греческом, как и в латинском.
- Жаль, что я не учился у него, когда был мальчишкой, - признался Константин. - Старый Лукулл знал только латынь, да и то не слишком хорошо. К счастью, солдату не нужно большого образования, кроме как в военных искусствах.
- Когда ты станешь императором, то сможешь нанять себе греческого певца, чтобы он пел тебе об Ахилле и Одиссее, или латинского поэта, который рассказывал бы о плаваниях Энея.
- Ты что, прорицательница, которая видит будущее? Или жрица на службе у оракула?
- Я христианка, - спокойно отвечала она, - Нам запрещено поклоняться другим богам, кроме нашего собственного, как и любому идолу или кумиру.
- Но ведь опасно быть христианином. - На сей раз Константин стал серьезен, ибо как-то сразу проникся симпатией к этой очаровательной юной девушке, симпатией большей, он признавал это, чем к любой доселе ему известной молодой женщине.
- Нас все время преследовали, - сказала она тем же спокойным тоном, - но Христос всегда защищал нас.
- А что ты скажешь о тех, кого распяли или сожгли, словно факелы, по приказу Нерона?
- Они пребывают с Иисусом на небесах.
- Откуда ты это знаешь?
- Он сам поведал нам об этом в Святом Писании, когда говорил: "Бог так возлюбил сей мир, что послал единственного Сына своего, чтобы всякий, кто уверует в него, не погиб бы, но имел жизнь вечную". Потому-то злым людям, стремящимся уничтожить нашу веру, никогда это не удается.
- Диоклетиан начинает прислушиваться к Галерию и некоторым другим, кто хочет уничтожить христиан.
- Тогда ему придется уничтожить собственную жену Приску и свою дочь Валерию.
- А кто говорит, что они христиане?
- Не могу тебе сказать.
- Потому что у тебя нет никаких доказательств?
- Нет, не потому. Просто когда-нибудь тебе, может, придется приказать солдатам убивать нас.
- Я не воюю с женщинами и детьми, - жестко промолвил он. - Или со стариками. Ты вполне можешь доверить мне свой секрет.
- Какой секрет? - Елена вошла в сад как раз, чтобы услышать последние слова.
- Ты знала, что Минервина христианка?
- Конечно. Это одна из причин, отчего она так мила и добра и почему я люблю ее.
- И почему когда-нибудь ее могут предать смерти, - резко сказал Константин. - Не говори мне, мама, что ты придерживаешься их варварских обрядов: ешь плоть и пьешь кровь?
- Слушаешь всю эту глупую болтовню? - презрительно проговорила Елена. - Христиане - прекрасные люди, которые помогают друг другу. Как раз завтра христианская Суббота, пойди послушать их и узнаешь правду.
- Они подрывают авторитет императора и римских богов. Неужели ты думаешь, что слуга империи станет слушать весь этот вздор?
- Пойдем завтра со мной и Минервиной, и тебе откроется правда, - подзадорила его Елена, - Даже центурион дворцовой стражи может кое-чему поучиться у такого образованного человека, как Феогнид из Никеи. Здесь у дяди Мария хранятся туника и плащ, чтобы было во что переодеться после дороги, когда он приезжает из Никомедии, У вас с ним не такая уж большая разница в размере, и не нужно, чтобы люди видели, в каком ты чине.
У Константина совсем не было желания проводить свой короткий отпуск, слушая кошачьи завывания священнослужителей. Но эти две женщины загнали его в угол, и ему приходилось или соглашаться, или же провести остаток отпуска, зная, что всякий раз, когда он посмотрит на ту или другую, то сможет увидеть, что они о нем думают.
К тому же в каком-то отношении для него почему-то стало важным, сможет ли он завоевать расположение этой худышки, которую впервые увидел всего лишь несколько часов назад.
3
Местом сбора христиан в Дрепануме служило скромное, неказистое здание, которое раньше, видимо, использовалось как магазин или склад. В нем ничего не было от величия знакомых Константину храмов Юпитера, бога-покровителя Рима, или значительно более строгих святилищ Митры, куда ходили поклоняться многие воины.
Комната оказалась заставлена ровными рядами скамей, в основном уже занятых посетителями. В одном ее конце находился простой алтарь - проще сказать, стол, покрытый скатертью, на котором стояли тарелка, тоже накрытая расшитым полотном, кубок и графин вина. Позади стола виднелся крест из кованого серебра, вероятно самый дорогостоящий предмет в этой комнате, с горящей перед ним единственной свечой.
Собравшиеся, заметил Константин, совсем не отличались от тех, кого ему доводилось видеть в римских храмах. В некоторых из них он узнал горожан, которые попадались ему на глаза во время его предыдущих наездов в Дрепанум. Другие носили на себе одежду погрубей - одежду рабов из городских окрестностей, которые обрабатывали землю, принадлежавшую землевладельцам.
Они втроем уселись на последние места, и вскоре через дверь в задней части дома в комнату вошел священник, о котором говорила Минервина, Феогнид из Никеи. Это был рослый мужчина с тонкими, точеными чертами лица греческого ученого и мистика, увенчанного высоким лбом и седеющими волосами.
Белое одеяние священника украшалось лишь далматиком из роскошной ткани, собранной складками вокруг его шеи. На нем золотом был вышит странный узор, который, оказывается, состоял из греческих букв: "йота" - "хи" - "тау" - "йота" - "сигма", но расположенных в необычном порядке: они не складывались ни в одно известное Константину слово. В центре буквы оказались выше, чем по краям, и в целом получалось очертание рыбы.
Константин уже готовился попросить Елену растолковать ему смысл странного акростиха, когда заметил у основания чеканного креста тщательно отполированную дощечку, на которой по-гречески было выжжено каким-то раскаленным инструментом: "Иисус Христос Теон Иос Сотер". И даже при своем несколько ограниченном знании греческого он узнал слова: "Иисус Христос, Сын Божий, Спаситель", которые и послужили основой для акростиха. Около алтаря находилось небольшое сооружение для чтения, или кафедра проповедника. Подойдя к нему, священник поднял руки и стал произносить слова молитвы, к которой присоединились и все остальные. Это заклинание, доселе еще незнакомое уху Константина, казалось ему до странности простым и прекрасным:
Отче наш, сущий на небесах,
Да святится имя Твое.
Да лриидет Царствие Твое.
Да будет воля Твоя
И на земле, как на небе.
Хлеб наш насущный дай нам на сей день.
И прости нам долги наши,
Как и мы прощаем должникам нашим.
И не введи нас в искушение,
Но избавь нас от лукавого.
Аминь.
- Эта молитва была дана нам самим Иисусом, когда он пребывал на земле, - шепнула Минервина Константину. Особенно одна фраза - "Да придет Царствие Твое" - поразила его слух; в ней, похоже, подразумевалось, что христиане просят своего Бога установить царство на земле, а это явилось бы изменой Риму, наказуемым смертью преступлением. Однако он не успел спросить об этом Минервину, потому что священник заговорил снова.
- Я прочту вам, - объявил он, - из проповеди, которую произнес Господь наш Иисус Христос с горы в Галилее, как она записана для нашего руководства в Святом Писании:
- Блаженны нищие духом, ибо их есть Царствие Небесное.
Блаженны плачущие, ибо они утешатся.
Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю.
Блаженны алчущие и жаждущие правды, ибо они насытятся.
Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут.
Блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.
Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими.
Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное.
Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить на Меня.
Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас.