- Крок тебе друг, я знаю, но эти галлы в бою легко забывают все на свете, к тому же боец он опытный. Будь осторожен и держи свой щит поближе к телу, не то он на первом же проходе сорвет его с твоей руки.
Константин кивнул головой и вскочил в седло. Лошадь Крока уже нетерпеливо вставала на дыбы, и они поскакали по полю к месту начальника, принимающего парад. Там оба отсалютовали поднятыми вверх копьями, повернули лошадей и разъехались примерно на сто шагов. Когда горнист дал сигнал к началу показного боя, они пустили своих лошадей вскачь навстречу друг другу и быстро преодолели разделявшее их расстояние.
В классическом рисунке боя предполагалось, что при вооруженном столкновении всадники, держа копья горизонтально, пытаются поразить противника в тело и тем самым либо убить его, либо выбить из седла. Но в показном бою, как этот, каждому надлежало целиться в щит и стараться нанести такой удар, чтобы противник оказался на земле и был вынужден сражаться на ногах, в значительно неблагоприятных условиях. Поэтому Константин крепко сжал копье в правой руке, а левой выставил перед собою щит, делая его легкой мишенью противника.
И только заметив лихорадочный блеск в глазах своего друга, который, напрягшись каждым мускулом, весь подался вперед, Константин понял, что галльский вождь намерен придать этой, по общему мнению, показной схватке всю видимость настоящего боя. К тому моменту острие копья Крока было уже почти на расстоянии длины древка от его щита, и, когда оно вдруг отклонилось, Константин понял, что Крок целится так, чтобы древко его копья прошло между телом и щитом и, воспользовавшись огромной силой рычага, он смог бы буквально выворотить своего соперника из седла и сбросить его на землю.
Помня наказы Дация, Константин увернулся от острия его копья и одновременно подтянул щит поближе к телу. Копье ударило в щит и прошло вскользь, издав резкий скрежещущий звук, Константина всего встряхнуло, но он удержался в седле. Этот неожиданный ход тем не менее сбил его с прицела, и он лишь едва коснулся копьем щита противника, когда их лошади проносились мимо друг друга почти прямо напротив трона Галерия.
Живо сдвинувшись набок и подтянув щит, Константин избежал участи оказаться сброшенным на землю, но эта внезапная перемена в положении тела соперника осложнила Кроку задачу управления своим копьем, и оно, скользнув по щиту, опустилось. Удар, как почувствовал Константин, пришелся по лошади прямо за седлом, он услышал глухой скрежет металла о кость в глубине лошадиного крупа.
Рана была смертельной, и, когда умирающее животное стало оседать на передние ноги, Константину ничего не оставалось делать, как, пользуясь древком копья как шестом, выскочить из седла, прежде чем оказаться придавленным лошадиной тушей. Он приземлился недалеко от несчастного животного, но его щит и оружие все еще были при нем. Кроку тем временем удалось вытащить копье из тела умирающей лошади.
Когда галльский вождь отъехал шагов на сто, Константин взглянул туда, где сидел на троне Галерий со стоящим рядом трубачом. Он ожидал услышать звук горна, который положил бы конец теперь уже явно неравной схватке, но труба молчала. И, как бы очнувшись от сна, он осознал, что Галерий и не намерен ее прерывать, каков бы ни был финал.
Быстро повернув голову, Константин увидел Крока, снова несущегося на него с нацеленным для следующего удара копьем. Общая инерция коня и всадника теперь уже не оставляла Константину почти никакой надежды избежать серьезного ранения или даже смерти. К счастью, как раз вовремя он вспомнил об уловке, с помощью которой гоплиты, тяжеловооруженные пехотинцы Александра Македонского, ухитрялись отражать стремительные атаки персидской кавалерии.
Крок был уже совсем рядом, когда Константин вдруг стал на колени и опустил задний конец копья на землю, приподняв наконечник, на который Крок тут же со всего маху и напоролся щитом. Копье зарылось в землю, буквально вырвав Крока из седла за счет силы его же собственной инерции. Кувыркнувшись в воздухе, он шлепнулся на землю чуть ли не у самых ног Константина - без копья, с расколотым пополам щитом, болтающимся у него на руке. Это внезапное падение вышибло у него весь дух, и он лежал на поле, ошеломленный и беспомощный. Вытащив меч, Константин пересек разделяющее их небольшое пространство и встал над телом галльского вождя, касаясь концом клинка его благородного горла.
Смутно Константин услышал, как шумно взорвалась толпа у него за спиной, понуждая его к убийству. На мгновение в глазах у него помутилось от бешеной злости - на Крока за то, что тот так разошелся и чуть не превратил показательную схватку в настоящее кровавое столкновение, и на цезаря Галерия за то, что тот не остановил поединка. Его рука с мечом у горла Крока напряглась еще больше, и Константин увидел каплю крови, появившуюся из-под его острия. По глазам Крока, внезапно загоревшимся страхом, он понял, что друг соображает, как сильно его искушение под крики беснующейся толпы вогнать ему в горло меч и этим окончить спор, как и желательно было публике. Но искушение быстро прошло, и Константин, вложив меч в ножны, нагнулся и помог Кроку подняться на ноги. Этот поступок оказался встречен ревом недовольства, но ему стало наплевать на зрителей, да и на Галерия тоже - ведь он же должен был прекратить эту схватку, прежде чем она из показательной не превратилась чуть ли не в смертельную.
Крок от падения пострадал больше, чем об этом догадывался Константин. Когда он покачнулся и едва удержался на ногах, его молодой друг одной рукой обнял своего недавнего соперника сзади за плечи, и тот захромал по полю, поддерживаемый Константином, под улюлюканье кровожадной толпы. А тем временем Даций послал конюхов поймать коня Крока и одновременно перерезать горло издыхающей лошади Константина, перед тем как уволочь ее с поля. Как только очистили место перед троном, звук трубы возвестил о начале следующего демонстрационного номера.
В другое время Константину стало бы интересно увидеть это: группа легионеров-иллирийцев демонстрировала свое умение владеть маттиобарбулами - соединенными в пары свинцовыми шарами, которые традиционно были на вооружении у воинов Далмации. Мальчишки начинали учиться метать это странное изобретение, как только у них появлялось достаточно силы, чтобы поднять его. А к тому возрасту, когда пора было поступать на военную службу, они уже вполне могли уложить человека этим чрезвычайно опасным оружием, раскрутив на короткой цепи грозные шарики.
Даций их встретил на краю поля, и они вместе подвели пострадавшего Крока к носилкам. Лицо благородного галла исказилось от боли, когда узловатые руки центуриона с удивительной ловкостью ощупывали его тело, но он вытерпел эту проверку не дрогнув.
- Я уверен, что все кости целы, - сказал наконец Даций. - Но снова удобно сидеть на лошади ты сможешь очень не скоро.
- Обычно против опытного кавалериста человеку на своих двоих никак не устоять, и все же ты поставил меня, ветерана, в дурацкое положение. - Крок поднял взгляд на Константина и выдавил из себя подобие улыбки. - До сих пор не понимаю, что произошло.
- Это уловка древних греков. Если бы ты не был слишком уверен в себе, она бы никогда не сработала.
Крок покачал головой.
- Какая там уверенность - тщеславие. Я сказал себе, что добьюсь расположения Галерия, унизив сына цезаря Константина на глазах у публики. И ты очень правильно поставил меня на место. Прости, что даже подумал о таком. Простишь?
- Я чуть не проткнул тебя мечом Дация, - напомнил ему Константин. - Мы оба были хороши, так что на деле у нас ничья.
- Если я не ошибаюсь, вы оба сегодня проиграли, - невесело проговорил Даций. - Мне бы сюда Галерия - я бы глотку ему перерезал, и с превеликой радостью.
Тут рядом с ним появился посланец и сообщил:
- Цезарь приказывает Константину немедленно явиться к нему. Мне велено сопроводить его во дворец.
Даций положил свою ладонь на руку Константина.
- Теперь ты можешь оказаться в большей опасности, чем там, на поле, - предупредил он. - Пусть Галерий говорит, а ты отмалчивайся. А главное, не спорь с ним.
3
Посыльный привел Константина в роскошные апартаменты дворца, где за столом над картами работал адъютант, а в углу писари копировали на свитках пергамента военные документы. Никто не предложил ему сесть, поэтому он стоял и смотрел. Наконец в комнату, крупно шагая, вошел Галерий, а за ним военачальник Север - командир императорской гвардии.
Цезарь Востока скинул свой пурпурный плащ на кушетку, и Константин увидел, что он был украшен обязательными для высокопоставленного римского военачальника регалиями. Его сандалии сплетались из ремней, покрытых золотым листом, а белая шелковая туника была искусно отделана складками, что говорило о мастерстве тщательно обученных рабов, прозванных пликатами. Картину дополняли серебряный нагрудник и шлем с торчащим вверх обязательным пером цвета финикийского пурпура, которое в римской армии служило отличительным признаком полководцев.
- Эй, ты, - Галерий обратился к Константину, как, наверное, обратился бы к рабу, и кивнул головой в сторону полуоткрытой двери, ведущей в другую комнату. - Сюда.
Север вошел вслед за Галерием в дверь, и, когда он проходил мимо, Константин удивился его быстрому успокоительному кивку. Галерий сразу же прошел к мягкой кушетке, плюхнулся на нее и крикнул слуге, чтобы принес вина. Ни Константина, ни Севера он не приглашал присоединиться к себе и, только осушив залпом серебряный кубок, снова заговорил:
- Стало быть, ты сын Констанция. Сколько тебе лет?
- Девятнадцать, - отвечал Константин.
- Отчего же ты только что не прикончил галла?
- Мы с ним друзья. К тому же мы дрались не насмерть.
- Этого хотели зрители, да и он пытался убить тебя.
- Я понимал, что это просто показательный бой верхом.
- В котором ты не очень-то силен, - с презрением заметил Галерий, - В моей армии тебя бы мог свалить любой кавалерист.
- В этом виде боя я еще недостаточно много тренировался. - Константин старался говорить ровным голосом, хотя почувствовал себя уязвленным.
- Небось надеешься дослужиться до высокого чина в армии, потому что ты незаконнорожденный сын Констанция.
Константин вспомнил назидание Дация и не стал ничего отрицать. Ему не совсем было понятно, почему Галерий подкалывает его, хотя первые подозрения на этот счет уже появились. Но он твердо решил, что не даст оснований подвергнуть себя наказанию, которое, как ему было известно, распространялось на солдат и даже на начальников за самые пустячные прегрешения. Ужасное бичевание плетью с множеством хвостов, часть которых оканчивалась мелкими железными шариками, могло бы превратить спину в месиво, причем кожа оставалась целой, а человек на всю жизнь превращался в калеку.
- Я надеюсь, что когда-нибудь заслужу ответственный пост в армии, - сказал он. - Но своим собственным трудом, а не потому, что я сын цезаря.
- А где твоя мать? - спросил Галерий.
- В Дрепануме, со своей семьей.
- Помню ее хорошо, когда она была буфетчицей в Вифинии.
И снова Константин внутренне призвал себя к спокойствию, теперь уже твердо уверенный, что Галерий подбивает его на резкость, которая и станет уважительной причиной для наказания.
- Ну что ты за сын? - с издевкой усмехнулся Галерий. - Тебя даже не возмущает, что твой отец бросает твою мать?
- Она вполне обеспечена, - спокойно отвечал Константин. - Мы с ней понимали, что волей императора Диоклетиана отец должен с ней развестись и жениться на дочери Максимиана-августа.
Последнюю половину предложения он прибавил с умыслом - чтобы напомнить Галерию, что он находится под государственной защитой по приказу самого Диоклетиана. И увидел, что его выпад достиг своей цели: Галерий напряженно сощурился и постарался сдержать свои эмоции. Север ничего не сказал, но промелькнувшая на его лице улыбка одобрения ободрила Константина: теперь он знал, что в высоких сферах у него есть хотя бы один друг.
- Тогда убирайся, - резко приказал Галерий. - И скажи там моему адъютанту, чтобы явился ко мне.
Когда Константин вернулся на учебный плац, демонстрация уже закончилась, и зрители расходились. Войдя в служебную комнату Дация, в конце многооконной казармы, он удивился, увидев там дядю Мария.
- Я утром присутствовал на показательных учениях, - пояснил ему дядя. - Тебя с поля провожал посыльный примерно в то же время, когда ушел и Галерий. Вот я и решил, что тут, возможно, какая-то связь. Сюда я зашел, чтобы у Дация разузнать, что случилось.
- И увидел, что я в таких же потемках, как он, - признался Даций. - По всем правилам показательного боя, трубачу Галерия следовало бы прекратить это дело, когда твоя лошадь пала. Что он тебе сказал?
- Он хотел узнать, почему я не убил Крока.
- Галерий понимает, что, если бы здесь, в Никомедии, Крока убили, люди его отца почти без всякого сомнения затеяли бы кровавую вражду с армиями твоего отца в Галлии… - Даций остановился, не договорив, и тихонько присвистнул. - Клянусь крыльями на пятках самого Меркурия, тут-то и должна заключаться разгадка.
- Разумеется, - согласился Марий. - Даже войскам известно, что Констанций куда как самый лучший полководец в империи, и Галерий живет в постоянном страхе, что после отречения Диоклетиана не быть ему старшим августом.
- Или что Диоклетиан поймет, насколько он неспособный, и не сложит с него порфиру, - согласился Даций.
- Мне все это как-то не совсем ясно, - признался Константин.
- Крок - опытный воин, - стал растолковывать Даций, - и шансы были в его пользу. Если бы во время так называемого показательного выступления он убил тебя, войска Констанция считали бы виновным племя Крока, и вспомогательные части в Галлии могли бы дойти до бунта. С другой стороны, если бы ты убил Крока, галльские племена обвинили бы твоего отца. В обоих случаях Галерий чувствовал уверенность в том, что он сможет выиграть, позволив показательному бою стать чем-то более серьезным, надеясь, что Крок потеряет голову - как и случилось - или что ты разозлишься и будешь драться насмерть.
- Почти так и было.
- Мы можем радоваться, что все обошлось так хорошо, - с пылом сказал Марий.
- Я рад, что этому конец, - согласился Даций.
Но этому еще не было конца, как убедился Константин, возвратясь в казарму несколькими днями позже и застав Крока за упаковкой своих вещей.
- Ты куда собрался? - поинтересовался он.
- На родину, в Галлию.
- Твой отец прислал за тобой?
- Нет. Цезарь Галерий уволил меня из армии.
- На каких основаниях?
- Он же цезарь. Какие еще нужны ему основания?
- Но тебе хоть объяснили причину?
- Даций говорит, это потому, что я на днях тебя не убил, или потому, что ты не убил меня. Как ни крути, а мне это непонятно.
- Все очень просто, - проговорил Константин и рассказал ему о своей беседе с Галерием.
- Так вот в чем дело. - Крок недобро усмехнулся. - Нас двигают по доске, как фигуры в какой-то игре. И никому из нас нечего особо сказать, в какой переплет мы угодили.
- Почему бы тебе не обратиться к императору?
- Даций уверен, что это не помогло бы. Нет, дружище Константин. Моей карьере в римской армии конец, ну и пусть. Я даже в каком-то смысле счастлив. - Кроку удалось улыбнуться, - Чему я действительно рад, так это тому, что ты меня не прикончил. А если бы я тебя убил, никогда бы себе этого не простил.
- Но что же ты собираешься делать?
- Поехать домой, я полагаю, и пороть отцовских рабов, чтобы доказать, что я хоть что-то значу.
- Мой отец - цезарь на Западе, - напомнил Константин, - и я уверен, что он нуждается в обученных кавалерийских начальниках, чтобы умиротворить пиктов и каледонцев в Британии. Я дам тебе для него письмо, и если к тому времени, когда я сам буду там, ты не станешь командиром вспомогательной кавалерии всей префектуры Галлии, Британии и Испании, я сам тебя выпорю.
Глава 4
1
В конце первого года обучения большинство юношей получило повышение в звании, правда, им был присвоен только чин дикуриона, как правило имевшего под своим началом десять человек. Максенций, являясь сыном августа, и Максимин Дайя, как племянник и протеже цезаря Галерия, могли надеяться на быстрое продвижение по службе, но Константину нечего было ждать от цезаря, и он это прекрасно понимал. А поскольку император редко появлялся у него на глазах, он порой сомневался, знает ли Диоклетиан вообще о его существовании.
Теперь, как декурион учебных манипул, Константин располагал гораздо большей свободой по сравнению с тем временем, когда он был рядовым учеником и ему изредка удавалось вырываться в Дрепанум и навещать свою мать. В городе Елена устроилась удобно - там обитало множество ее родственников, и его отец хорошо ее обеспечивал, регулярно посылая ей деньги из своей резиденции Августы Треверов в Галлии. От матери Константин узнал о рождении своего единокровного брата - сына отца от Феодоры, падчерицы императора Максимиана. И когда ему сообщили, что этого ребенка нарекли тем же именем, что и его, всем его надеждам сменить отца на посту цезаря, а возможно, и августа был нанесен сокрушительный удар.
В мрачной задумчивости и даже возмущенный он ехал после полудня назад в Никомедию. Но по возвращении в казармы Даций не позволил ему раскисать, встретив его новостью, что декурион, ответственный за наряды по охране императорских садов, заболел и он велит ему, Константину, заменить заболевшего.
Дворцовые сады славились своей красотой с их расположенными террасами грядами цветов и кустарников и музыкальным плеском воды, издаваемым рядом фонтанов, которые шли один за другим с постепенным понижением уровня. Константин расставил своих людей на посты, требующие постоянного обхода, и, покончив с этим рутинным делом, задержался после обхода караула у тихого пруда, где сквозь ветви деревьев пробивалась луна, отбрасывая на воду пятнистый узор из теней и света. Погруженный в нерадостные мысли, он вдруг услышал какое-то движение, совсем рядом, почти у локтя, и, быстро повернувшись, схватился за рукоять меча.
- Часовой, потерявший бдительность, долго не живет, - проговорил густой голос. Узнав императора Диоклетиана, Константин вытянулся по стойке "смирно".
- Мои люди на своих постах, доминус, - он назвал императора Рима титулом восточного монарха, который, как известно, тот предпочитал титулу "император". - Я только что закончил обход караула.
- И, будучи молодым, задумался о других вещах?
- Да, доминус.
- Как тебя звать, декурион?
- Флавий Валерий Константин.
- Сын Констанция?
- Да, господин.
- Я хорошо знал твою мать, еще когда Констанций за ней ухаживал. Она была очень красивой.
- Для буфетчицы? - Из-за той глубины отчаяния, в которую повергла его услышанная в Дрепануме новость, Константин говорил порывисто и ожесточенно.
- Родители твоей матери держали гостиницу на императорской почтовой дороге. Дело они вели добросовестно, все по закону, - резко сказал Диоклетиан. Затем несколько смягченным тоном добавил: - Но, полагаю, тут тебя кое-кто обвинил в том, что ты незаконнорожденный, потому что она была конкубина.
- Да, господин.