3
В то время как Кибальчич, потрясенный страшным известием, ехал к друзьям, в квартире Исполнительного комитета шел горячий спор.
Софья Перовская старалась убедить Веру Фигнер, Исаева и Суханова поддержать ее требования перед товарищами об организации нового покушения, на этот раз на Александра III.
Вчера и сегодня утром она сама вела наблюдения за Аничковым дворцом, несколько раз прошла весь путь от дворца до дворца и осмотрела подступы к Зимнему. Ей казалось, что новое покушение вполне возможно. Воодушевленная идеей, она опять обрела уверенность и силу. Ее голубые кроткие глаза отсвечивали металлом, был звонок и тверд голос.
– Друзья! Не подумайте, что я зову вас совершить акт отчаянья, – заговорила она порывисто, оглядывая друзей лихорадочно блестевшими глазами, – нет, это дело хотя и рискованное, но вполне реальное. Царь ежедневно ездит в Зимний и обратно одним и тем же путем. Метальщики могут встретить его и нанести смертельный удар. У нас есть опыт, закончившийся удачей, и есть метательные снаряды.
– Надо подумать о том, что может дать это второе покушение. Не настроит ли оно народ против нас? – спросил Исаев.
– Народ не ждет от нового царя никаких благ. Он знает, что сынок не лучше отца. А третьего царя не будет! – горячо заговорила Перовская. – Наследник еще подросток. Значит, возможно регентство, а может быть, и крах самодержавия. Пока наш арсенал не иссяк и пока правительство в панике, мы должны действовать.
В передней звякнули дважды.
– Кто-то из наших, – сказала Фигнер. – Гриша, открой.
Исаев вышел и скоро вернулся с бледным, запыхавшимся Кибальчичем.
– Что случилось, Николай Иванович? – дрогнувшим голосом спросила Перовская. – Неужели разгром Тележной?
– Да! – глухо сказал Кибальчич, сняв шляпу. – Сегодня ночью… Геся Гельфман и Михайлов арестованы, Саблин застрелился…
– Какое несчастье! – Фигнер бросилась на диван и заплакала.
– Вера! Возьми себя в руки! – крикнула Перовская. – Нам всем тяжко, но мы должны собраться с силами и принять меры. В квартире, видимо, засада?
– Да, именно так, – растерянно продолжал Кибальчич, – Михайлов попал в засаду сегодня днем… Надо предупредить остальных.
– Друзья, спокойствие! – призвала Перовская. – Давайте вспомним о тех, кто знал… кто бывал на Тележной.
– Из метальщиков не схвачен один Емельянов… сигналисты… я и вы, – сказал Кибальчич.
– Видимо, так, – согласилась Перовская. – А из членов Исполнительного комитета, кроме нас, эта квартира никому не известна. Следовательно, надо скакать к Емельянову и сигналистам. Гриша, ты знаешь адреса?
Исаев вскочил.
– Знаю и мчусь.
Исаев вышел, а Кибальчич изнеможденно опустился в кресло…
– Друзья! Нас кто-то предает, – сказал Суханов и, насупившись, стал ходить по комнате. – О Тележной знали очень немногие. Из них в руки полиции, до ее разгрома, живым попал один Рысаков.
– Как? Неужели ты думаешь, Николай Евгеньевич, что это он? – спросила Перовская.
– Да, друзья, квартира на Тележной указана Рысаковым, – вслух думал Суханов. – А сказавший полиции "а" вынужден сказать и "б". Следовательно, Рысаков дал точные сведения и внешние описания всех, кого он знал. И прежде всего – вас, Софья Львовна, и вас, Николай Иванович. Отсюда вывод – вам обоим следует побыстрее уехать.
– Это невозможно! – воскликнула Перовская. – Кто же тогда возглавит новое покушение?
– Для нового покушения уже нет ни бомб, ни метальщиков.
– Бомбы можно сделать, – немного успокоившись, сказал Кибальчич.
– А метальщики найдутся, – заключила Перовская. – Наконец, я сама готова броситься под карету царя вместе с бомбой.
– Друзья, умоляю – спокойней! Как можно спокойней, – прервала овладевшая собой Фигнер.
– Да, да, Верочка. Я хочу лишь добавить, что новый царь может поехать по Малой Садовой и тогда мы пустим в ход мину.
– А про мину знал Рысаков? – прервал Суханов.
– Боже мой, вот беда, – смешалась Перовская. – Он, безусловно, знал, что будет взрыв на Малой Садовой, но не мог знать дома, где велся подкоп. Все же мы должны немедленно предупредить Богдановича и Якимову. Боюсь, как бы уже не было поздно.
Вера Фигнер накинула лежавшую на диване шаль.
– Друзья, я иду, чтоб предупредить их. Если через час не вернусь, – значит, схватили… Будьте благоразумны и дружны. Прощайте!..
4
На другой день газеты сообщили о разгроме полицией тайной квартиры на Тележной, о самоубийстве Саблина, об аресте Гельфман и Тимофея Михайлова.
Указывалось, что на квартире найдены готовые метательные снаряды, динамит и открыта подпольная лаборатория…
Акции Лорис-Меликова сразу поднялись. Даже граф Валуев, не любивший "ближнего боярина" Александра II и считавший его "выскочкой", на докладе у нового царя принужден был отозваться о нем с похвалой.
Лорис торжествовал победу и хотел всячески затянуть следствие по делу "1 марта", чтоб успеть изловить остальных "злоумышленников" и тем упрочить свое положение при новом дворе…
Шумиха в газетах по поводу открытия полицией тайной квартиры и подпольной лаборатории террористов, казалось бы, должна была обрадовать обер-прокурора синода Победоносцева, который так беспокоился о безопасности царя, но просмотрев утренние газеты, Победоносцев даже почувствовал себя плохо.
"Должно быть, опять разыгралась желчь", – подумал он и, велев подать грелку, прилег у себя в кабинете.
Будучи человеком умным и проницательным, он сразу понял, что эти известия принесут больше вреда, чем пользы. Они могут оказать дурное влияние на государя, а следовательно, и на весь ход истории. "Надо прогнать Лориса. Надо во что бы то ни стало прогнать Лориса", – решил он и, забыв о своей боли, встал, чтоб немедленно предпринять какие-то меры.
Однако, поразмыслив, Победоносцев решил, что сейчас не время ехать к государю, так как он находится под впечатлением так желательных и так приятных ему известий.
"Я поеду вечером, когда государь отойдет от дел и вернется к себе в Аничков дворец. Правда, он очень устает и может с раздражением отнестись к моему визиту, но я поступлю умнее – я не пойду к нему, а лишь завезу письмо. Письмо он прочтет и, может быть, задумается… А уж я постараюсь ввернуть несколько фраз, которые его умаслят…"
Победоносцев подмигнул сам себе и тут же сел писать письмо.
"Ваше величество! Простите, что я не могу утерпеть и в эти скорбные часы подхожу к Вам со своим словом: ради бога, в эти первые дни царствования, которые будут иметь для Вас решительное значение, не упускайте случая заявлять свою решительную волю, прямо от вас исходящую, чтобы все слышали и знали: "Я так хочу" или "Я не хочу и не допущу".
Гнетет меня забота о Вашей безопасности. Никакая предосторожность – не лишняя в эти минуты…
Ваше императорское величество!
Измучила меня тревога. Не знаю ничего, – кого Вы видите, с кем Вы говорите, кого слушаете и какое решение у Вас на мысли… И я решаюсь опять писать, потому что час страшный и время не терпит. Или сейчас спасать Россию и себя, или никогда.
Если будут Вам петь прежние песни сирены о том, что надо успокоиться, надо продолжать в либеральном направлении, надобно уступить так называемому общественному мнению, – о, ради бога, не верьте, Ваше величество, не слушайте! Это будет гибель, гибель России и Ваша. Безопасность Ваша этим не оградится. Злое семя можно вырвать только борьбой!..
Народ говорит: "Не усмотрели, не открыли". Народ здесь видит измену – другого слова нет. И ни за что не поймет, чтобы можно было оставить теперь прежних людей на местах. И нельзя их оставить, Ваше величество! Простите мне мою правду.
Не оставляйте графа Лорис-Меликова. Он интриган и еще может играть в двойную игру… Берегитесь, Ваше величество, чтобы он не завладел Вашей волей, и не упускайте времени…
Я бы мог рекомендовать Вам многих верных людей, но об этом в другой раз…
Преданный всей душой Вашему величеству, ваш покорный слуга К. Победоносцев".
Перечитав письмо и запечатав его пятью сургучными печатями, Победоносцев витиевато вывел на конверте:
"Его императорскому величеству государю императору Александру III (в собственные руки)".
Дождавшись того часа, когда Александр III должен был выехать из Зимнего, он приехал в Аничков дворец и подошел к дежурному генерал-адъютанту.
– Государь назначил мне аудиенцию и должен был здесь с минуты на минуту, но я хвораю и прошу Вас передать вот это письмо лично государю.
– Будет исполнено! – с поклоном сказал генерал.
Победоносцев вышел из дворца и быстро погнал домой. Его поджарый рот язвительно усмехался: "Этот хитрый лис Лорис, очевидно, и Аничков дворец наводнил своими людьми, но до приезда государя остались минуты, и они не успеют прочесть письмо. На этот раз Лорису не удастся меня провести…"
5
Вера Фигнер вернулась минут через сорок.
Перовская, Кибальчич и Суханов, встретив ее в передней, по сияющим глазам поняли, что ей удалось предупредить товарищей.
Почти следом за Фигнер пришел рыжебородый здоровяк Богданович, "содержавший" лавку сыров под фамилией купца Кобозева.
Он неторопливо разделся, расчесал бороду и, войдя в столовую, со всеми поздоровался за руку.
– Где Якимова? Почему она не пришла? – с тревогой спросила Перовская.
– Скоро придет. Нельзя закрывать лавку раньше времени – может показаться подозрительным.
– А если ее схватят?
– Раньше ночи не придут. Мы знаем повадки полиции.
– Как вы можете в такие минуты разговаривать с такой беспечностью?
– Это не беспечность, а степенность, – усмехнулся Богданович, – в нашем деле иначе нельзя. Торговля не любит суетливости…
Скоро пришла и Якимова – розовощекая, в расписной платке.
– Ну, как удалось тебе, Аннушка, выскользнуть? Не было ли хвоста? – с тревогой спросила Перовская.
– Все благополучно. Я заперла лавку изнутри и вышла через двор. На мое счастье, дворник у ворот храпел.
– Друзья, вам необходимо немедленно уехать, – сказал Суханов, – каждый час в лавку может нагрянуть полиция, и тогда станет трудней…
– Раз надо – мы готовы! – спокойно сказал Богданович.
Скоро из своей комнаты вышла Вера Фигнер и положила на стол паспорта и пачку денег.
– Вот, друзья, вам виды на жительство, адреса и деньги. Слава богу, нам шлют пожертвования со всей России, а то бы пришлось туго… Вы, Юрий Николаич, отправитесь в Москву, а ты, Анюта, в Киев. Лучше ехать порознь.
– Спасибо, – сказал Богданович, спокойно беря свой паспорт.
– Попробуйте, друзья, по возможности изменить внешность, костюм – и немедленно в путь, – сказал Суханов. – Из Москвы дайте нам знать.
– Хорошо, я иду в кухню, чтоб смахнуть бороду, – усмехнулся Богданович, – а тебе, Аннушка, хорошо бы наклеить усы.
– Хватит, Юрий Николаич, – остановила Перовская, – как можно шутить в такие минуты?
– Именно сейчас нам и нужен юмор, чтоб взбодриться, – подмигнул Богданович и пошел в кухню…
Скоро, гладко выбритый, облаченный в темный сюртук, он вошел в комнату и учтиво поклонился:
– Ну-с, господа, узнаете вы бывшего торговца сырами?
– Нет, нет, совершенно другой человек! – удивленно воскликнула Фигнер.
– Надеюсь, что и жандармы подумают то же…
Он взглянул на часы и начал прощаться.
Часа через два с ночным поездом Фигнер и Исаев проводили Якимову. Кибальчич на этот раз остался ночевать на тайной квартире Исполнительного комитета.
Утром дворник дома Менгдена, черноусый татарин Ахмет, в белом фартуке и при бляхе обходил с метлой свои владения. Было уже светло: из булочной и мясной лавки шли кухарки с корзинками.
– Эй, Ахмет, а чего же лавка Кобозевых закрыта? – крикнула одна из кухарок.
– Почем моя знает? – отозвался Ахмет и пошел во двор, постучал хозяевам.
Ответа не было.
"Ай – дело хана. Надо бежать в околоток", – подумал он и, воткнув метлу в сугроб, пошел в полицию…
Пристав, его помощник и трое городовых прикатили на лошади, сломали замки и в кладовой лавки обнаружили подкоп. Пристав приказал оцепить дом и дал знать в департамент полиции. Нагрянуло высшее начальство, вызвали специалистов из Гальванической роты гарнизона и саперов – начались раскопки…
Утром все газеты вышли с сенсационными заголовками: "Полиция предупредила новый адский умысел", "На Малой Садовой открыт подкоп, где была заложена мощная мина…"
6
Перовской друзья не говорили о заявлении Желябова прокурору Судебной палаты с просьбой приобщить его к делу "1 марта". Каждый понимал, что Желябов, сделав такое заявление, подписал себе смертный приговор. Известие это могло сломить Перовскую, которая была теперь одним из самых деятельных и влиятельных членов Исполнительного комитета. Друзья хотели постепенно подготовить ее и не мешали ей вынашивать план нового покушения.
Но после открытия мины на Малой Садовой перепуганный Александр III переехал в Зимний дворец и окопался там в буквальном смысле. Вокруг дворца были прорыты траншеи и выставлены войска. Вопрос о новом покушении на царя отпал сам собой…
В пятницу вечером через третьих и четвертых лиц Исполнительному комитету стало известно, что участников покушения 1 марта решено судить Особым присутствием сената и что перед судом предстанут: Рысаков, Михайлов, Гельфман и, как главный обвиняемый, – Желябов. Это известие должно было не сегодня-завтра появиться в газетах, и потому друзья решили сказать о нем Перовской. Это согласилась тактично сделать Вера Фигнер.
Поздно вечером, когда Софья легла спать, Фигнер тихонько вошла в комнату:
– Соня! Ты плачешь?
– Да, Вера, милая, родная… Мне не нужно ничего говорить, я все знаю.
Фигнер бросилась к ней. Они обнялись и заплакали вместе…
Утром 10 марта в квартире у Вознесенского моста собрались уцелевшие члены Исполнительного комитета, чтобы утвердить письмо новому царю с требованиями партии "Народная воля". Это письмо составлялось уже несколько дней и обсуждалось по частям. Теперь, когда к нему приложили руку главные редакторы "Народной воли" Тихомиров и Михайловский, его следовало окончательно утвердить, отпечатать и переслать в Зимний.
Вера Фигнер, отличавшаяся хороню поставленным голосом, четко и взволнованно прочла все письмо.
– Хорошо! Отлично! Внушительно! – послышались одобряющие голоса.
– Может быть, излишне деликатно, – сказала Перовская, – ведь мы партия революционеров-террористов… Как там начало? Прочти еще, Верочка.
– "Ваше величество! – начала Фигнер. – Вполне понимая то тягостное настроение, которое вы испытываете в настоящие минуты, Исполнительный комитет не считает, однако, себя вправе поддаваться чувству естественной деликатности, требующей, может быть, для нижеследующего объяснения выждать некоторое время. Есть нечто высшее, чем самые законные чувства человека: это долг перед родной страной, долг, которому гражданин принужден жертвовать собой и своими чувствами и даже чувствами других людей. Повинуясь этой всесильной обязанности, мы решаемся обратиться к вам немедленно, ничего не выжидая, так как не ждет тот исторический процесс, который грозит нам в будущем реками крови и самыми тяжелыми потрясениями".
– Нет, хорошо, друзья. Право, хорошо! – воскликнула Перовская. – Это в пику тем, кто считает нас злодеями. Пусть так! Ведь это письмо обойдет весь мир.
– Надо оставить так, хотя новый монарх в силу своей тупости и не сумеет оценить наше благородство, – заметил Суханов.
– Но, друзья! Я все же прошу еще раз перечесть самые главные места, – попросила Перовская.
– Хорошо! – сказала Фигнер и продолжила чтение: – "Кровавая трагедия, разыгравшаяся на Екатерининском канале, не была случайностью и ни для кого не была неожиданной".
– Это хорошо! – выкрикнул Исаев.
– "Правительство, конечно, может еще переловить и перевешать многое множество отдельных личностей,…но весь народ истребить нельзя, нельзя и уничтожить его недовольство посредством репрессий…
… Революционная организация на место истребленных будет выдвигать все более и более совершенные формы… Страшный взрыв… революционное потрясение всей России завершат этот процесс разрушения старого порядка…
Русское правительство не имеет никакого нравственного влияния, никакой опоры в народе.
Из такого положения может быть два выхода: или революция, совершенно неизбежная, которую нельзя предотвратить никакими казнями, или добровольное обращение верховной власти к народу.
Мы не ставим вам условий. Пусть не шокирует вас наше предложение. Условия, которые необходимы для того, чтобы революционное движение заменилось мирной работой, созданы не нами, а историей. Этих условий… два:
1. Общая амнистия по всем политическим преступлениям прошлого времени, так как это были не преступления, но исполнение гражданского долга.
2. Созыв представителей от всего русского народа для пересмотра существующих форм государственной и общественной жизни и переделки их сообразно с народными желаниями… Перед вами два пути. От вас зависит выбор…"
Фигнер продолжала читать, а Перовская, забившись в угол, думала о чем-то своем…
Когда чтение закончилось, все проголосовали за письмо и стали расходиться.
Перовская молча пожимала руки друзьям и продолжала думать не о письме, а о том, что в эти минуты наполняло ее сердце, – о Желябове. "О, если бы Андрей был на свободе, нам бы не пришлось писать это унизительное письмо…"
– Сонечка! Что с тобой? Ты опять загрустила, – обняла ее Фигнер.
– Нет, ничего, Веруша… Просто я не верю, что это письмо может образумить царя.
– Почему, милая?
– А вот прочти.
Фигнер развернула газету:
– Ты имеешь в виду циркулярную депешу Гирса?
– Да. Товарищ министра иностранных дел уверяет дипломатов, что намерения Александра Третьего сводятся к тому, чтобы продолжать миролюбивую политику своего отца. Нам-то очень хорошо известна эта "миролюбивая" политика.
– Тут, Сонечка, речь идет о международных делах.
– Нет, Верочка, нет! Мы не должны себя обманывать… Царь – всегда царь!..
Перовская прошла к себе в комнату и прилегла на кровать.
"Исаев говорил, что Андрея возят на допрос на Пантелеймоновскую в департамент полиции. Я должна проследить. Может быть, нам удастся напасть на конвойных и освободить Андрея. Надо все силы употребить на это. Да, иначе нельзя! Или я вырву Андрея из когтей смерти, или разделю его участь…"