- Но бабушка не была вашим учителем, правда? Она - лишь бабушка. А я - учитель, поэтому вы будете заниматься тем, что я сочту важным, а не тем, что вам нравится.
- Но разве книги не важны? - спросил Бруно.
- Разумеется, да! Но только те, в которых идет речь об окружающем мире, - пояснил герр Лицт. - Вымышленные истории, книги о том, чего никогда на свете не было, нам ни к чему. Кстати, молодой человек, хорошо ли вы знаете свою историю? - К чести герра Лицта, он называл Бруно "молодым человеком", как Павел, а не "большим человеком", как лейтенант Котлер.
- Ну, я родился пятнадцатого апреля тысяча девятьсот тридцать четвертого года… - начал Бруно.
- Нет, не то, - перебил учитель. - Не историю вашей собственной жизни. Я имею в виду историю вашего народа. Страны, где вы родились. Земли ваших отцов. Знаете ли вы это?
Бруно задумался, сморщив нос. Он не был уверен, но вроде бы у его отца нет никакой земли. Конечно, у них имеется берлинский дом, большой и удобный, но вряд ли сад при нем можно назвать землевладением. И Бруно был уже достаточно взрослым, чтобы понимать: Аж-Высь им не принадлежит, несмотря на то что здесь столько земли.
- Не очень, - признался он. - Правда, я знаю довольно много о Средних веках. Я люблю истории о рыцарях, приключениях и путешествиях в дальние страны.
Герр Лицт что-то процедил сквозь зубы, а потом энергично тряхнул головой.
- Что ж, нам будет над чем поработать, - сообщил он зловещим тоном. - Пора вытряхнуть из вашей головы всякие бредни и сделать основной упор на вашей исторической принадлежности. И на несправедливостях, которые вам причинили.
Бруно с удовлетворением кивнул. Наконец-то ему внятно объяснят, почему его вынудили бросить уютный дом и приехать в это жуткое место, - большей несправедливости за его короткую жизнь ему никто не учинял.
Несколько дней спустя Бруно, сидя в своей комнате, размышлял о том, как весело он проводил время дома, здесь же, в Аж-Выси, мается от скуки. В основном, потому, что здесь у него нет друзей - не станет же Гретель с ним играть. Но существовала одна игра, для которой не требовалось напарников, Бруно и в Берлине играл в нее в одиночку, и называлась эта игра "экспедиции в новые земли".
"Когда я был маленький, - сказал сам себе Бруно, - мне нравилось отправляться в исследовательские экспедиции. И это в Берлине, где я все знал назубок и любую вещь мог найти с завязанными глазами. А здесь я еще никогда и ничего не исследовал. Может, пора приняться за дело?"
И, не позволяя сомнениям зародиться, Бруно вскочил с кровати, порылся в шкафу и извлек оттуда плащ и старые сапоги - самую, на его взгляд, подходящую одежду для отважного путешественника, преследующего научные цели. Теперь он был готов отправиться в путь.
В доме проводить исследования не имело смысла. В конце концов, это ведь не берлинский дом, где, припомнил Бруно, имелись сотни закутков, укромных местечек и странных комнатушек непонятного назначения, не говоря уж о пяти этажах, если считать подвал и помещеньице на самом верху - с окошком, в которое Бруно выглядывал, встав на цыпочки. Ну а этот дом для первооткрывателя просто ужас. Если уж исследовать, так только на улице.
Месяцами смотрел Бруно из окна своей спальни на сад, скамью с табличкой, на высокую ограду с деревянными телеграфными столбами - на все то, о чем он написал в недавнем письме бабушке. Но сколько бы он ни наблюдал за людьми, одетыми в полосатые пижамы, такими непохожими на других людей, он ни разу не задался вопросом: а кто они такие и откуда взялись?
Люди жили и работали бок о бок с его нынешним домом, но происходило это словно в другом городе. И так ли уж они не похожи на других? Все они были одеты одинаково - пижамы, полосатые матерчатые шапочки; но те, кто слонялся по их дому, тоже носили форму (за исключением мамы, Гретель и Бруно) разного качества и с разными знаками отличия и головные уборы - фуражки либо шлемы, и у всех имелись красно-черные нарукавные повязки и оружие, а вид у этих людей в форме был такой суровый, будто важнее, чем они, никого в целом мире нет и горе тому, кто посмеет в этом усомниться.
Так в чем же разница между людьми за оградой и военными? - спрашивал себя Бруно. И кто решает, кому надевать полосатые пижамы, а кому красивую форму?
Правда, иногда эти две разновидности людей смешивались. Он часто видел, как люди с его стороны ограды заходили на ту сторону, и было ясно: они там главные. Пижамники вытягивались по стойке смирно, когда к ним приближались солдаты, а некоторые падали на землю и, бывало, даже не вставали - их приходилось уносить.
"Странно, почему я никогда не задумывался об этих людях", - удивлялся Бруно. А еще страннее вот что: военные постоянно ходят туда - и отец наведывается за ограду чуть ли не каждый день, Бруно сам видел, - но никого оттуда к ним в дом не приглашают.
Иногда - не слишком часто, но случалось - человек пять военных оставались ужинать, и тогда подавали много пенистых напитков, а Бруно и Гретель, стоило им дожевать последний кусок, немедленно отсылали наверх. Из гостиной весь вечер доносились неприятно громкие голоса и кошмарное пение. Маме и папе нравилось развлекаться в компании военных - Бруно это отлично понимал. Но они ни разу не пригласили в гости кого-нибудь в полосатой пижаме.
Выйдя на улицу, Бруно обошел дом и задрал голову в поисках окна своей спальни, - с земли казалось, что оно расположено не так уж высоко. Из него, наверное, можно выпрыгнуть, не причинив себе большого вреда. Впрочем, Бруно даже вообразить не мог ситуации, в которой он решился бы на столь идиотский поступок. Только если бы дом загорелся и Бруно оказался в ловушке, но даже в этом случае он бы еще подумал, стоит ли рисковать.
Он посмотрел вдаль - под ярким солнцем тянулась ограда, и конца ей не было видно. Бруно обрадовался: выходит, он никак не может знать, что его ждет впереди, вот он и пойдет и все выяснит, а иначе зачем исследователю путешествовать. (На уроках истории герр Лицт все же иногда рассказывал о чем-нибудь интересном, - например, о Христофоре Колумбе и Америго Веспуччи, об их приключениях и потрясающих судьбах, и Бруно лишний раз убедился, что хочет стать как они, когда вырастет.)
Однако, прежде чем отправляться в путешествие, необходимо было обследовать сад, точнее, один-единственный любопытный объект - скамейку. Много дней Бруно смотрел на нее, вглядывался в табличку, даже дал ей название "скамейка с табличкой", но понятия не имел, что же там написано. Он покрутил головой вправо-влево, проверяя, не идет ли кто, и подбежал к скамейке. Маленькая бронзовая табличка. Прищурившись, Бруно читал, тихонько бормоча себе под нос.
- Установлена в честь открытия лагеря… - Бруно запнулся, - …Аж-Высь, - прочел он, как слышалось. - Июнь, 1940 г.
Он потрогал табличку, бронза оказалась очень холодной, и Бруно отдернул руку. Затем, глубоко вздохнув, двинулся в путь. Единственное, о чем Бруно старался не думать, так это о том, что ему постоянно твердили отец с матерью: гулять за домом запрещается, приближаться к ограде запрещается, а об исследовательских экспедициях в Аж-Выси не может быть и речи.
"И заруби себе на носу".
Глава десятая
Точка - клякса - пятно - силуэт - мальчик
Прогулка вдоль ограды заняла куда больше времени, чем предполагал Бруно, - похоже, этот забор тянулся на несколько километров. Бруно шел и шел, а когда оглядывался на дом, в котором жил, тот с каждым разом становился все меньше и меньше, пока совсем не исчез из виду. И за все это время Бруно не встретил ни души; около ограды ни с той, ни с другой стороны - никого не было, а также ему не попалось ни ворот, ни калитки, через которые можно было бы проникнуть внутрь. Он уже начал отчаиваться: неужто его путешествие закончится полным провалом? Удручало еще и то обстоятельство, что, хотя ограда по-прежнему тянулась вдаль, насколько хватало глаз, длинные приземистые строения и печные трубы остались за спиной, и теперь за оградой не было ничего, кроме бескрайней пустоши.
После часа ходьбы Бруно ощутил голод и подумал, что, может быть, хватит с него исследований на сегодня и не лучше ли повернуть назад. Но именно в этот момент он заметил крошечную точку вдалеке и напряг зрение, стараясь разглядеть, что это такое. Бруно где-то читал, что если заблудиться в пустыне и провести там несколько дней без еды и питья, то воображение начинает рисовать шикарные рестораны и огромные фонтаны, ты видишь их, будто наяву, но когда пытаешься поесть или напиться, все исчезает, утекает сквозь пальцы, как песок. Уж не происходит ли и с ним что-нибудь подобное?
Но тревоги тревогами, а ноги сами несли его, шаг за шагом, к той далекой точке, которая постепенно превратилась в кляксу, а потом начала медленно расползаться пятном. И очень скоро пятно обернулось силуэтом. А затем, когда Бруно подошел поближе, он увидел, что вовсе это не точка, и не клякса, и не пятно, и даже не силуэт, но человек.
А если точнее, мальчик.
Бруно прочел немало книг о путешественниках и исследователях, чтобы уяснить одну вещь: никогда не знаешь, что найдешь. Чаще всего путешественники случайно натыкаются на что-нибудь стоящее, которое и не терялось никогда, просто лежало себе смирно на одном месте и никого не трогало в ожидании, когда его обнаружат (например, Америка). Иногда же исследователи находили нечто, что лучше было бы и вовсе не искать (например, дохлую мышь за буфетом).
Обнаруженный мальчик явно принадлежал к первой категории находок. Он хоть и не лежал, но сидел на земле - смирно, никого не трогал и ждал, когда его отыщут.
Когда точка выросла в кляксу, потом в пятно, потом в силуэт и, наконец, в мальчика, Бруно замедлил шаг. Хотя их разделяла ограда, он знал, что осторожность с незнакомцами никогда не помешает и приближаться к ним надо с оглядкой. Вот так, вкрадчиво, он и продолжал шагать вперед и очень скоро оказался лицом к лицу с мальчиком.
- Здравствуй, - сказал Бруно.
- Здравствуй, - ответил мальчик.
Он был поменьше Бруно и выглядел каким-то потерянным. Одет он был в такую же полосатую пижаму, как и остальные люди за оградой, и матерчатую полосатую шапочку. Ни ботинок, ни носков на нем не было, из-под штанов торчали довольно грязные ноги. А на рукаве он носил повязку со звездой.
Когда Бруно подошел к мальчику, тот сидел, скрестив ноги и пялясь в пыльную землю. Но, здороваясь, он поднял голову, и Бруно увидел его лицо. Странное лицо, прямо скажем. Кожа была серого цвета, но такого оттенка серого Бруно еще никогда не видел. Большие глаза мальчика отливали карамелью, а белки были очень белыми, и, когда мальчик посмотрел на Бруно, тому почудилось, что на лице незнакомца ничего больше и нет, кроме огромных грустных глаз.
Бруно мог бы поклясться, что в жизни не встречал такого тощего и унылого мальчика, но все же решил поболтать с ним.
- Я провожу исследовательскую экспедицию, - сообщил он.
- Ты? - отозвался мальчик.
- Ну да, моя экспедиция длится уже часа два.
Строго говоря, это было не совсем верно. Бруно стартовал чуть более часа назад, но легкое преувеличение не казалось ему серьезным проступком. Ведь это не то же самое, что ложь, зато в итоге он выглядит более опытным путешественником, чем есть на самом деле.
- Что-нибудь уже нашел? - спросил мальчик.
- Очень немного.
- Совсем ничего?
- Ну, я нашел тебя, - помолчав, ответил Бруно.
Глядя на мальчика, он раздумывал, не спросить ли его, почему он такой унылый, но опасался, что вопрос прозвучит слишком грубо. Бруно знал, что некоторые люди, когда им грустно, не любят расспросов; иногда они сами все выкладывают, а бывает, молчат месяцами, и Бруно решил тщательно взвешивать свои слова. Его экспедиция увенчалась успехом: наконец-то он беседует с человеческим существом, обитающим по ту сторону ограды, и будет обидно, если он упустит удачу, спугнув мальчика.
Бруно сел на землю по свою сторону ограды, скрестил ноги, подражая новому знакомому, и пожалел, что не захватил с собой шоколадки или булки, которые можно было бы съесть на двоих.
- Я живу в доме по эту сторону ограды, - сказал Бруно.
- Да? Я как-то видел тот дом на расстоянии, но тебя там не заметил.
- Моя комната на втором этаже, продолжал Бруно. - Оттуда очень хорошо видно вашу территорию. Меня зовут Бруно, между прочим.
- А меня Шмуэль, - представился мальчик.
Бруно скорчил гримасу, не будучи уверен, правильно ли он расслышал.
- Как, ты сказал, тебя зовут?
- Шмуэль, - повторил мальчик таким тоном, словно в его имени не было ничего необычного. - А как, ты сказал, тебя зовут?
- Бруно.
- Никогда не слыхал такого имени, - признался мальчик.
- И я тоже никогда не слыхал имени Шмуэль, - подхватил Бруно. - Шмуэль, - повторил он. - Мне нравится, какой получается звук, когда его произносишь. Будто ветерок подул.
- Бруно, - радостно закивал мальчик. - Мне тоже нравится твое имя. Будто кто-то растирает ладонями руки, чтобы согреться.
- Я еще не встречал человека по имени Шмуэль.
- По эту сторону ограды Шмуэлей полно, - сказал мальчик. - Сто или тысяча. Я бы хотел, чтобы у меня было имя, какого ни у кого нет.
- Но я и никогда не встречал человека, которого бы звали Бруно. Кроме себя самого, конечно. Наверное, я один такой.
- Тебе повезло, - заметил Шмуэль.
- Думаю, да. Сколько тебе лет?
Шмуэль ответил не сразу, сначала он пошевелил пальцами, словно высчитывая свой возраст.
- Девять, - не без удовольствия произнес он. - Я родился пятнадцатого апреля тысяча девятьсот тридцать четвертого года.
Бруно изумленно уставился на него:
- Что ты сказал?
- Я родился пятнадцатого апреля тысяча девятьсот тридцать четвертого года.
Глаза Бруно широко раскрылись, а рот сложился буквой О.
- Не может быть.
- Почему? - слегка обиделся Шмуэль.
- Нет, - Бруно затряс головой, - я тебе верю. Но я ужасно удивлен. Потому что я тоже родился пятнадцатого апреля. В тысяча девятьсот тридцать четвертом году. Мы родились в один день!
Шмуэль задумался.
- Значит, тебе тоже девять.
- Да. Разве это не странно?
- Очень странно. Может, по эту сторону ограды и сотни Шмуэлей, но я не видел здесь никого, кто бы родился в один день со мной.
- Мы как близнецы, - сказал Бруно.
- Есть немного, - согласился Шмуэль.
Бруно вдруг страшно обрадовался. Ему вспомнились Карл, Даниэль и Мартин и то, как весело им было вместе в Берлине, и тут он понял, до чего же одиноко ему жилось в Аж-Выси.
- У тебя много друзей? - Бруно искоса поглядывал на Шмуэля.
- О да!.. Ну, в общем, много.
Бруно нахмурился. Он-то надеялся, что Шмуэль ответит отрицательно и это только добавит им обоим сходства.
- Близких друзей? - уточнил он.
- Ну, близких, пожалуй, нет. Нас здесь много - то есть мальчиков нашего возраста. Правда, мы почти все время деремся. Поэтому я и прихожу сюда. Чтобы побыть одному.
- Это нечестно, - заявил Бруно. - Почему я должен торчать по эту сторону ограды, где не с кем поговорить и не с кем поиграть, когда у тебя полно друзей, с которыми можно играть весь день напролет? Придется поговорить об этом с папой.
- А где ты родился? - внезапно заинтересовался Шмуэль.
- В Берлине.
- Где это?
Бруно собрался было объяснить, но вовремя сообразил, что толком и не знает, где находится Берлин.
- В Германии, конечно, - нашелся он. - А ты разве не из Германии?
- Нет, я из Польши.
- Тогда почему ты говоришь по-немецки? - удивился Бруно.
- Потому что ты поздоровался по-немецки. Я и ответил так же. А ты умеешь говорить по-польски?
- Нет. - Бруно растерянно хихикнул. - Я не знаю никого, кто бы говорил на двух языках. И тем более никого из наших ровесников.
- Мама - учительница в моей школе, и она научила меня немецкому, - сказал Шмуэль. - Она и по-французски говорит. И по-итальянски. И по-английски. Она очень умная. Я пока не знаю ни французского, ни итальянского, но она обещала, что когда-нибудь научит меня английскому, потому что он может мне понадобиться.
- Польша, - медленно произнес Бруно, обкатывая слово на языке. - Там ведь не так хорошо, как в Германии, правда?
Шмуэль насупился:
- Почему там должно быть хуже?
- Но ведь Германия - величайшая в мире держава, - припомнил Бруно беседы отца с дедушкой. - Мы лучше всех… - Еще не успев закончить фразу, Бруно почувствовал, что в его словах что-то не так.
Шмуэль посмотрел на него, но ничего не сказал, а Бруно испытал настоятельное желание поговорить о чем-нибудь другом. Меньше всего ему хотелось, чтобы Шмуэль принял его за хвастуна. Молчание затянулось, и Бруно прервал его вопросом:
- А где находится Польша?
- В Европе, где же еще.
Бруно попытался вспомнить, какие страны он проходил на уроках географии с герром Лицтом.
- А ты знаешь такую страну Данию? - спросил он.
- Нет.
- Думаю, Польша находится в Дании. - Хотя Бруно и старался выглядеть умным, но запутывался все сильнее и сильнее. - За много километров отсюда, - добавил он для пущей убедительности.
Шмуэль пристально глядел на него, шевеля губами, словно обдумывал ответ.
- Но мы же сейчас в Польше, - наконец произнес он.
- Разве?
- Да. А Дания очень далеко и от Польши, и от Германии.
Бруно рассказывали обо всех этих странах, но ему всегда казалось скучным заучивать их местоположение.
- Отлично, - бодрым тоном произнес Бруно. Он подозревал, что наговорил кучу глупостей, и дал себе обещание впредь быть внимательнее на уроках географии. - Но ведь все относительно, верно? Расстояние, я имею в виду.
- Я никогда не был в Берлине, - сказал Шмуэль.
- А я никогда не был в Польше до того, как приехал сюда, - подхватил Бруно, а в голове у него мелькнуло: "До чего же легко говорить правду!" - Если, конечно, это действительно Польша.
- Можешь быть уверен, - опять погрустнел Шмуэль. - Правда, не самая лучшая ее часть.
- Вот уж нет.
- Там, где я родился, намного красивее.
- Здесь определенно хуже, чем в Берлине, - объявил Бруно. - В Берлине у нас был дом в пять этажей, если считать подвал и комнатушку с окном на самом верху. И там были чудесные улицы и магазины, и лотки с овощами-фруктами, и множество кафе. Но если ты когда-нибудь поедешь туда, не советую гулять по центру города в субботний день, потому что тебя там просто затолкают. А раньше, до того как многое изменилось, в Берлине было еще лучше.
- Что изменилось? - полюбопытствовал Шмуэль.
- Ну, там было очень тихо, - нехотя ответил Бруно: он не любил рассказывать о переменах. - И я мог читать по вечерам в постели. Но теперь в Берлине бывает очень шумно и страшно, и нам приходится выключать свет повсюду, когда на улице стемнеет.
- Город, где я родился, намного приятнее, чем Берлин, - сказал, как отрезал, Шмуэль, хотя Берлина он в глаза не видел. - Там все очень милые, и у нас большая семья, и еда куда лучше.