- Ну, привет, старушка, - и вдруг почувствовал, как задрожало что-то у него в сердце, но на этот раз не тревожно, а тягуче сладко: от Нины уютно пахло выпечкой и почему-то ромашками. - Какая же ты смелая - ночью пришла, одна…
- Мамочки, - протянула девушка, уцепившись за его рукав. - А свет? Темно-то как…
- Тише, старика разбудишь, - Пек зажег свечу, что стояла на полочке у колченогой вешалки для плащей, и потянул позднюю гостью в крохотную комнату, где обычно спал Герман.
Усадил Нину на первый попавшийся табурет, принял из рук и поставил на маленький столик корзинку, полную лепешек. Туда же определилась и коробка с лекарством и бинтами.
- Но почему ты пришла? - начал спрашивать юноша. - Почему не Ларик? С ним что-то случилось?
Нина, превратив свои глаза в два огромных блюдца, захлебываясь, рассказала обо всем, о чем могла рассказать.
- Вот как, - нахмурился Пек, дослушав до конца ее рассказ. - А ты уверена, что за тобой не следили?
- Конечно, - закивала девушка.
Он уже хотел сказать 'хорошо', но замер, услыхав звуки с улицы. Это были шаги и голоса. Шаги тяжелых рыцарских сапог и суровые мужские голоса:
- Ну и глушь…
- Потише - в доме услышат.
- Ну, и что? Куда им сейчас деваться?
Пек, ушами поймав все это, яростно, отчаянно ударил кулаком по столику. Тот, крякнув, развалился. Все, что на нем покоилось, рухнуло на пол.
- Ты ду-ура! - вместо 'хорошо' и 'молодец' досталось Нине, а еще достались ец волчьи огни из серых глаз парня. - Привела их сюда!
Он кинулся в кухню, как можно быстрее натянул сапоги, схватил меч и кинжал, которые оставил на скамейке у печки, растолкал Германа:
- Беда, старик. Пришли за мной. Ухожу я! - и кинулся к окну.
'Не хочу я тебе попадаться, твое величество! Не хочу и не буду! - с такой упрямой мыслью Пек распахнул ставни и выпрыгнул в сад, совершенно не думая больше о мастере Германе, о Ларике, о своем рыцарстве и о Нине…
Глава третья
Тихую улицу Илидола после того, что произошло, стоило бы переименовать в Шумную. Потому что шума в этот поздний час поднялось много.
- Держи! Держи! Вот он! - юноше показалось, что так заорало каждое дерево в старом, маленьком, сонном саду.
Замелькали факелы, кто-то бросился на него, но подступиться к себе Пек не дал: мощным ударом нераскрытого меча остановил, свалил на траву нападавшего. Убивать ему не хотелось.
- Держи! Держи! - не смолкали те, кто окружил дом.
Что нужно было ему сейчас?
Прорваться к забору.
После все казалось ясным и более легким - прыжок на улицу и сумасшедший бег…
Куда?
'Куда ноги понесут', - сказал сам себе юноша и ударил ногой в пах еще одного человека, вставшего у него на пути. Бедняга охнул, сложился пополам, сунув руки в пострадавшее место, и с тихим воем завалился в кусты крыжовника.
- Нда, - понимающе сопроводил его отступление Пек.
К темноте глаза парня привыкли быстро, тем более что было не так уж и темно из-за мелькавших там-сям факельных огней.
Расправившись с двумя противниками, Пек заторопился продолжить рывок к забору, и сделал это вовремя: он увидел, что с разных концов сада к нему бегут рослые воины.
В одной руке - меч, в другой - кинжал, и огромными прыжками юноша кинулся к изгороди.
Дорогу преградили, но юноша не хотел терять и секунды. Прямо на бегу замахнулся, со свистом отпуская клинок в круговой полет к груди противника. Тот едва увернулся, прыгнул в бок, спасая жизнь, но Пек не стал продолжать. Ему нужно было именно это - чтоб освободили путь. Поэтому, не сбавляя скорости, парень рванулся дальше, тревожа ногами опавшие листья и осеннюю, пожухлую траву.
У забора его нагнали сразу трое. Сбили с толку криком:
- Ваша милость! Стойте!
Пек не дослушал, увернулся от их рук и легко, как в детстве, перемахнул изгородь. На той стороне попал сапогами в широкую и глубокую лужу и здорово забрызгался - даже в лицо плеснуло грязной, холодной водой. Не обращая внимания на эти мелочи, быстрее ветра понесся по узкой, темной улочке, хлюпая набравшими воду сапогами.
За спиной загрохотали конские копыта, снова понеслись крики: 'Держи! Не упусти!
Всадники!
Пек молниеносно перестроил тактику бегства - свернул в узкий проулочек, образованный покосившимися заборами. В такой на коне никто бы не сунулся.
'Бежать! Лететь отсюда! Как ветер! Как стрела! - мелькало в его голове так же часто, как мелькали зажигавшиеся окошки илидольских домиков, разбуженных шумом и криками.
Пек выскочил на какую-то улицу, наполненную запахами рыбы и жареного лука, и резко затормозил - перед самым его носом вздыбил коня всадник - он чуть не затоптал юношу, который так внезапно перед ним оказался.
- О небо! - выдохнул Пек, видя крупные лошадиные копыта, обрамленные подковами, но, вмиг опомнившись, не замедлил рвануть влево.
Не получилось - из-за угла прямо на него, гарцуя, вылетело сразу пятеро конников. Один из них, заметив юношу, торжественно выкрикнул:
- Вот он! Вот!
Пек проиграл - его бегство не удалось. Окруженный всадниками, он не имел возможности увильнуть в сторону и теперь затравленно прижался спиной к бревенчатой стене какого-то сарая. Его колотило: от холода, сырости и от волнения.
Конники спешились, ступили ближе, и юноша выругался и опять выхватил меч, готовясь драться с ними всеми сразу.
Первый подошедший рыцарь, видя, как агрессивно настроен беглец, выставил перед собой руки, показывая, что они пусты, и он не собирается атаковать. Потом и вовсе скинул шапку с головы, вежливо поклонился и сказал:
- Ваша милость, выслушайте меня.
- Не хочу вас слушать. Дайте мне пройти! - выкрикнул Пек.
- Ваша милость, если я сделаю то, о чем вы просите, завтра по моей шее ударит меч палача, - признался рыцарь. - Я выполняю приказ короля. И вам ничего не угрожает. И я прошу вас: выслушайте…
Пек опустил руку с мечом и зло выдохнул: теперь он был вынужден действовать не по своему желанию, а подчиняясь чужим правилам.
Воин опять поклонился, понимая, что ему дадено разрешение говорить дальше:
- Я - барон Валер, рыцарь короля. Его величество желает встретиться с вами, а мы посланы разыскать и проводить вас к нему. Извольте, - и он подвел юноше своего коня, приготовился держать стремя.
- Что ж, - забормотал, наскоро соображая, Пек, - что ж… Хорошо, я поеду, я встречусь с королем. Но я совершенно не понимаю, зачем все это и почему…
- Я тоже многого не понимаю, ваша милость, - опять вежливо поклонился барон, - например, почему я должен обращаться с вами, как с благородным господином, и почему вы столь резво пытались бежать от нас…
Пек-Рифмач скрипнул зубами. Все верно: он повел себя, как дурак. С самого начала не стоило укрываться в доме Германа. Нужно было сразу, любым возможным способом бежать из города, а потом - и из страны… А когда вскрылось его убежище на Тихой улице, уже совсем глупой была попытка дать оттуда деру.
Оставалось лишь это: вставить ногу в предложенное стремя и вознестись в седло, на мощную спину рыцарского коня, храпящего и пляшущего от нетерпения.
- Ваша милость, возьмите, - Валер протянул юноше свой плащ, короткий, но из теплой мягкой шерсти и с длинными рукавами. - Нынче холодно, а вы в одной рубашке. К тому же вымокли, по лужам прыгая. Так и простыть недолго.
Надо сказать, этот жест заботы и тихий голос барона, чем-то похожий на голос Германа, немного успокоили юношу. С удовольствием укутавшись в плащ, он перестал дрожать и расслабил уставшие от бега и напряжения мышцы, и лицо его разгладилось.
'Пусть уж я теперь, ькак щепка в весеннем ручье, несусь, сам не знаю, куда… - пришла ленивая мысль, не лишенная мудрости применительно к его настоящему положению…
Нашел меня мой враг.
Ну что ж, пусть будет так…
- прошептал Пек-Рифмач.
Так оно часто бывает, когда отчаяние налетает со всех сторон, как безжалостный февральский ветер; когда не видно ни одного выхода из бед, что хлынули, подобно весеннему разливу, и затопили ледяной шурпою жизнь, все ее уголки. Так бывает - вместе с несчастьями наползает равнодушие и холод, и словно со стороны себя видишь и не хочешь более принимать участия в собственной судьбе. Иногда это губит, иногда - спасает: не даёт сердцу разорваться, душе - пропасть во мраке, а голове - потерять разум…
Иногда самое лучшее - ничего не делать…
Барон Валер - человек достаточно на свете поживший и многое понимающий - внимательно проследил за каждым движением парня и услышал его стишок фатального содержания. Убедившись таким образом, что Пек больше не намерен убегать, он взял поводья коня и быстро пошагал по улице, направляясь в центр города - к особняку илидольского мэра.
'Герман, Ларик, Нина… что-то с ними будет, - вспомнил юноша тогда, когда его лошадь проходила мимо обувной лавки, и он головой стукнулся о деревянную вывеску, качавшуюся на цепях. - Нина! Я ж ее обидел!
- Господин барон! Подождите! - окликнул он Валера. - Можем ли мы сейчас вернуться на Тихую улицу?
- Вас беспокоят судьбы ваших друзей, - больше утвердительно, чем вопросительно отозвался барон. - Оно понятно. Но не волнуйтесь, ваша милость, их там нет. Старика и юную барышню уже доставили к королю. Ничего плохого им не сделали и не сделают, как и вашему другу - Ларику. У его величества нет никаких недобрых намерений.
'Намерения, - подумалось Пеку. - Каковы ж его намерения? Он поймал меня - это есть. Но что будет дальше? Его вновь бросило в жар, а руки, державшие поводья, дрогнули, но он тут же ответил сам себе: 'Что будет - то и будет. Приготовься лишь смотреть в его глаза так, как смотрел на тех, кто бился с тобой в доме папаши Влоба'. И тут пришло к нему спокойствие - то самое, в которое он, выходя на арену, 'облачался', словно рыцарь - в доспехи перед поединком…
Вот и дом мэра, за высоким бревенчатым забором, на Улице Двух Фонарей - совсем рядом с Каменной площадью.
- Прибыли, ваша милость, - сообщил Пеку барон, проводя лошадь с юношей в раскрытые ворота.
Пек легко спрыгнул на землю и хотел вернуть Валеру плащ, но тот покачал головой:
- Потом как-нибудь вернете, ваша милость. Король ждет. Нехорошо будет, если вы явитесь к нему в рваной и грязной рубахе. Идите в дом.
Пек коротко поблагодарил рыцаря, одернул плащ и уверенным шагом поднялся на высокое и широкое крыльцо, оттуда ступил в переднюю, убранную в ценное красное дерево, и затем прошел за стареньким, сутулым слугою в просторную, богато обставленную гостиную.
Свет и тепло - первое, что окружило его. Юноша даже невольно рукой лицо прикрыл: после сумрака ночи, тревожимого лишь факельными огнями, глазам сделалось больно.
Высокий, широкоплечий седой человек в темно-зеленой одежде, украшенной золотыми шнурами, вышел навстречу Пеку из-за массивного дубового стола - король Лавр Свирепый. Его стального цвета глаза сделались большими и неожиданно влажными, когда встретились с привыкшими к свету глазами юноши, а худощавое, скуластое лицо побелело от заметного волнения.
'О, как же прав был Герман! - с досадой отметил Пек схожесть облика короля со своим. - Неужели таким я буду лет через двадцать? О, как же это гадко, невыносимо!
- Ваше ве… - он пожелал поклониться, но Лавр не дал ему продолжения - резво, словно было ему столько же лет, сколько сыну, прыгнул он к вошедшему и схватил его за обе руки:
- Мелин! Мелин! Нашелся! Нашелся! - так, приговаривая крайне взволнованным голосом, обнял Лавр Пека и не отпускал, едва сдерживая что-то прерывистое, что рвалось прочь из груди, из горла.
Юноша многого ожидал, но никак не бурного проявления отцовских чувств. Порыв отца ему не понравился, показался неискренним, заставил думать о каком-то подвохе, и напускное спокойствие юноши из-за этого обратилось вдруг в холод, холод оружейной стали. 'Что ж он думает: все просто? Одно объятие - и я стану его другом? - Пек чуть скривил губы в горькой ухмылке.
- Государь, помилуйте, - выдохнул он, когда король ослабил свои объятия, - пожалейте - объясните, что происходит? Иначе я последнего разума лишусь…
- Мелин, Мелин, только не отпирайся, не хитри, - с укором во взгляде и голосе покачал головой Лавр. - Ты мой сын, мой старший сын… Столько лет я думал, что потерял тебя…
Этих слов парень не выдержал - вырвался наружу разъяренный зверь, что дремал и тревожно ворочался в нем целых семь лет:
- Потеряли! Так и есть! - выпалил он вдруг, забыв, что еще минуту назад решился не выдавать себя, решился врать и хитрить, не признаваясь в том, кто он на самом деле. - И в тот же день, как я родился, вы потеряли меня! Да нет же - вы отказались от меня! Добровольно! А потом я всего лишь сделал то, что должно было вас обрадовать - взял и исчез из вашей жизни. Разве не этого вы хотели? И разве стало вам плохо с новой семьей, новыми сыновьями? Ха! - и Пек вырвал свою руку из руки короля.
- Ты прав, ты прав, - внезапно смиренно кивнул Лавр, - и есть у тебя права бить меня не только словами…
- О, да! - не сдержал близкого к кровожадному возгласа Пек. - Хотите, признаюсь? Убить я вас захотел - в первый же раз, как увидал у стен Илидола. И сейчас хочу, - прошипел, сузив глаза, запалив в них такие ужасные волчьи огоньки. - Я мать свою благодаря вам не помню! Ни лица ее, ни запаха, ни касания!
Ничего он уже не боялся - смело все страхи волной гнева, ярости, что были вызваны давней горькой обидой. Никуда она не делась - выросла вместе с ним и дождалась своего часа, чтобы лопнуть, как нарыв. Полыхало теперь все в юноше, затопило жаром грудь, голову.
- Убийца! - с вызовом, прямо в лицо короля бросил Пек.
И Лавр, до сего мига проявлявший волшебное терпение, сорвался. Так же яростно, как и сын, и наотмашь ударил Пека. Не получилось - тот, зло хохотнув, поймал его кулак в свою руку и крепко сжал, намеренно причиняя боль королю:
- Не так-то это просто, ваше величество. Я давно не ребенок. Думаете, что я семь лет делал? Я не в шары играл - я челюсти ломал, - сказал и оттолкнул отца от себя. - Дайте мне уйти, пока я еще держусь и не цепляю ваше горло… Я уеду из Лагаро, и забудем друг о друге.
- Нет, - твердо, хоть глухо отозвался Лавр, видя, что сын не уступает ему ни в силе, ни в твердости, ни в гневе, - я не для того тебя хотел найти, увидеть, чтоб сразу отпустить.
- Что ж вам нужно? - пожал плечами юноша, отпуская руку короля.
- Просить прощения у тебя, - выдохнул государь; как же нелегко ему было это говорить: он, надо признать, не один раз в голове проигрывал всю свою предстоящую беседу с беглым сыном, но теперь все шло не так - не по задуманному. - Прощения, за все и сразу, сын. И просить вернуться ко мне, вернуться в мою семью… Постой, Мелин, присядь: мне так много сказать тебе нужно…
- От долгих разговоров мало толку, - сказал, как отрезал, Пек.
- Но если судьба свела нас, значит, так надо, - возразил король и заметил, как вздрогнул его сын. - Мы просто обязаны использовать этот шанс, поговорить, разобраться в нашей жизни: в том, что было, есть и что будет.
Пек вздрогнул потому, что уже слышал такие слова: про судьбу, про то, что она ведет человека, и про то, что все на свете - не просто так. Похожее говорили Ларик и мастер Герман. И много раз Пек потом убеждался, что есть правда в таких словах. Поэтому дрогнуло что-то сейчас в его груди, чуть сбилось в ней пламя ярости, чуть охолонуло голову. С сомнением пришла слабость: она наполнила собою мышцы в ногах и спине, и Пек послушно опустился в одно из мягких кресел у стола.
- Что ж, говорите, я слушаю, - лениво разрешил он.
- Услышишь ли? - с сомнением глядя на странно потухший взгляд сына, спросил король.
Словно щепка на воде:
Не касаясь берегов,
то ли к счастью, то ль к беде
Я несусь без лишних слов…
- горько улыбнулся Пек.
- Пек-Рифмач, - пробормотал Лавр Свирепый, - так ведь тебя здесь прозвали?
Юноша покачал головой: не хотелось ему пускаться в объяснения о том, кем он стал в Илидоле. Поэтому выразительно глянул на короля и сказал:
- Ближе к делу, ваше величество. Иначе - прыгну в окно, как делал не раз. И прежде чем уйти, положу трупом каждого, кто мне помешает бежать. А если судьба выпадет - и сам лягу. Судьба - она такая - ничего зазря не делает… Я с вами в одной комнате, и мне от этого дышать тяжело…
Глава четвертая
Король Лавр Свирепый вздохнул, глядя на лицо сына, ставшее каменным. Он видел себя. В сдвинутых бровях, в полузакрытых, но полных огня, глазах, в упрямой складке рта, - в каждой черточке этого лица сквозила его собственная молодость, тоже не безоблачная, беспокойная, полная опасностей…
Престол Лавру достался относительно рано - лет в четырнадцать. Его отец - король Экер - умер от болезни кишок. Так было объявлено официально. На самом деле, и Лавр, и еще несколько человек из его ближайшего окружения не без оснований считали, что Экера отравили, подсыпав какой-то травяной гадости в пиво. Государь имел свою собственную пивоварню и в жару поглощал ячменный нектар огромными кружками.
Короновавшись, Лавр не мог сразу разобраться с теми, на кого падали подозрения - с двоюродным дядюшкой и его хитроумной супругой. Король был юн и некрепко держался на троне. А дядюшка пользовался авторитетом у военных и после смерти Экера без всяких лишних обиняков заявил Лавру, что намерен править государством за него:
- Ты молод и неопытен. К тому же, армия, дворяне, купцы еще не знают тебя, а я для них - лицо известное и уважаемое. Слушайся моих советов, мальчик, и все будет хорошо…
Первое время Лавр слушался лорда-протектора, притушив свою гордость, потому что понимал: нельзя выступать вперед, не уверившись в том, что не будет удара в спину. Чуть позже, использовав мелкий конфликт на границе, Лавр затеял нешуточную войну с баронством Лей. Будучи шестнадцати лет от роду, юноша наголову разбил отряды барона в первом же сражении и объявил его земли своими, чем значительно повысил свой авторитет среди солдат и офицеров лагаронского войска.
Через год была еще одна военная кампания, потом - еще. И все они завершались победами юного короля. Ему сопутствовала удача: он прекрасно помнил уроки по военному делу и сам отважно бросался в битву, в полную силу используя свои способности бойца. Своим боевым конем он топтал врагов, без устали рубил мечом и крушил булавою, если же случалось драться в пешем строю - шел впереди всех, устрашая врагов залитыми кровью доспехами и воинственными воплями. Походы и битвы были для Лавра единственными местами, где дядюшка не досаждал ему своими нравоучениями и указаниями.
Лорд-протектор все это время оставался в столице, занимая себя подписанием тех или иных документов, подсчетом казны и упиваясь роскошной жизнью, пока юный племянник проливал свою и чужую кровь на границах и расширял Лагаро. Супруга лорда-протектора, пользуясь исключительным положением мужа, безбожно тратила казенные средства на наряды, украшения и многочисленные балы. Зато в армию юного короля не всегда вовремя поставлялся фураж.