Дот кивнула. Фрейлины по-прежнему пританцовывали. Одна пела песенку на французском – во всяком случае, так подумала Дот. При дворе все, кроме простой прислуги, говорили по-французски. Фрейлины наверняка умеют читать, и за это Дот их ненавидит; ненавидит за их роскошь, за изнеженность, за маленькие руки и ноги, за нежную кожу, за голубую кровь. Им нанимали наставников, которые терпеливо учили их читать и писать! Но больше всего Дот ненавидит фрейлин за то унижение, какое она испытывает в их присутствии. Рядом с ними она выглядит, как ей кажется, особенно неловкой, неуклюжей и глупой.
– Неужели никто никогда не учил тебя читать?
Она покачала головой, опустив глаза.
– Значит, ты хочешь научиться? – Дот прислушалась, ища в его голосе насмешку, но ее не было.
– Да, очень хочу.
– Просто преступление, что умных девушек вроде тебя ничему не учат.
"Он считает меня умной", – сказала себе Дот, чувствуя, что вот-вот закипит от восторга.
– Я ведь из совсем простой семьи… Меня не готовили к жизни во дворцах. Там, откуда я родом, девушек не принято учить. Вот почему здесь я чувствую себя чужой, господин Сэвидж.
– Ты здесь не чужая. – Он положил руку ей на плечи и притянул к себе. Дот таяла. – Признайся, – прошептал он ей на ухо, – ты бы хотела читать Библию сама?
– Да. Когда я вижу, как придворные дамы сидят с книжками…
– Тише. – Он приложил палец к ее губам. – О таких вещах лучше никому не говорить.
Из-за его прикосновений, его близости Дот было трудно дышать. Во двор въехали два всадника, спешились, о чем-то беседуя. Сизые голуби дрались из-за хлебной корки. Колокол на часовне пробил два раза.
– Мне надо идти, – опомнилась Дот, пытаясь вырваться, но Уильям, схватив ее за руку, усадил рядом с собой.
– Я научу тебя читать, – с воодушевлением произнес он, его лучистые глаза сияли.
– Да я ни за что не научусь…
– Научишься. Все не так трудно, как кажется. Приходи попозже, когда королева ляжет спать; мы начнем с молитвы. – Он притянул ее к себе и поцеловал в щеку, легко, словно перышком коснулся. – Буду ждать тебя с нетерпением.
– Я должна идти, – сказала она.
Уильям проводил ее и распахнул перед ней дверь, как будто она графиня, не меньше.
– Но знаешь, лучше никому не рассказывать о наших уроках. Пусть они останутся в тайне, – предостерег он. Дот кивнула, понимая, что в написанных словах и умении их читать кроется нечто серьезное и глубокое. – Пусть все думают, что у нас с тобой роман, – продолжил он, разворачивая ее лицом к себе, приподнимая пальцами подбородок.
Ей ничего не оставалось, как посмотреть на него. Он вдруг словно помолодел; Дот раньше не замечала, что у него почти не растет борода и кожа на лице гладкая, как у ребенка. А еще у него полные, чувственные губы… и ямочка на подбородке. Он взволнованно разглядывает ее. "Интересно, что он во мне нашел?" – недоумевала Дот. Время от времени она украдкой смотрелась в зеркало Катерины, отыскивая в своем лице недостатки. Ей казалось, что и рот у нее слишком широкий, и глаза близко посажены… С таким лицом место на кухне, у корыта…
– Ну, иди же! – прошептал он в самое ее ухо.
* * *
Голова у Дот шла кругом, она не помнила, как вернулась в покои королевы. От волнения все валилось у нее из рук. Она пролила воду из таза на ковер, уронила коробку со свечами; свечи с шумом покатились по полу. Одну пришлось отнимать у Крепыша, который решил, что свеча – новая игрушка.
Помогая Катерине одеваться, Дот забыла про чепец и перепутала местами рукава.
– Дот, сегодня ты какая-то особенно рассеянная, – заметила Катерина. – Похоже, ты влюбилась. – Она беззаботно засмеялась, добавив: – Радуйся, дорогая, в этой жизни у нас мало возможностей полюбить. – Дот успела увидеть, как на лицо королевы набежала тень.
С недавних пор Дот заметила в Катерине перемены. После отъезда короля на войну она расцвела и вела себя как настоящая королева и все же очень волновалась. Кроме Дот, никто ничего не замечал. Дот не раз слышала, как придворные дамы восхищаются Катериной. Она успешно справлялась с государственными делами.
– Она совсем приручила этих старых козлов из Тайного совета, – сказала как-то герцогиня Саффолк, а сестрица Анна добавила:
– Они ее боятся!
Стоило посмотреть на кислую физиономию Стэнхоуп, когда даже старая леди Баттс, у которой обычно ни для кого не находится доброго слова, сказала: "Хоть она и из заурядной семьи, держится по-королевски".
Но никто не замечал, как королева плотно сжимает кулак; на ладони даже остаются следы ногтей. Никто, кроме Дот, не посвящен в самые сокровенные тайны Катерины, никто не видел ее лица, когда приходили очередные месячные и она тихо говорила:
– В следующий раз, Дот. В следующий раз.
Приготовив настойку от судорог, она вернулась к своим делам. Дот радовалась, что короля так долго нет. Большая спальня пустовала, и на белой коже Катерины нет кровоподтеков.
Когда Катерина молилась, Дот украдкой смотрела в зеркало, надеясь увидеть там нечто новое. Что нашел в ней Уильям? Он сказал, что она гораздо красивее фрейлин… Потом назвал ее умной… еще никто не называл ее умной! Однако из зеркала на нее по-прежнему смотрит то же лицо с широким ртом и глубоко посаженными глазами; лицо, о котором она даже не задумывалась, пока не попала сюда. Может быть, Уильям нарочно льстил ей, надеясь заморочить ей голову? Можно ли ему верить? Радостное волнение вдруг сменялось тревогой, от которой она совсем теряла голову.
Дот вспомнила Стэнстед-Эбботс, где все было по-другому. Да, тогда она понятия не имела о том, что такое настоящая роскошь, зато там она не чувствовала себя чужой, посторонней. Дома все было просто, ей недоставало тогдашней простоты. Дот понимала, что она – уже не та девушка, какой была в родительском доме. Интересно, что бы с ней стало, останься она дома? Сейчас она наверняка была бы уже замужем за Гарри Дентом и жила в маленьком домике, где пахнет свежескошенной пшеницей. Зато она не прислуживала бы самой королеве Англии. Сейчас у них был бы целый выводок орущих детей, и она постоянно ударялась бы головой о низкие притолоки… Кроме того, никто бы и не подумал учить ее читать!
Глава 6
Элтемский дворец, Кент, сентябрь 1544 г.
Катерина понукала коня. Кубок устал, но, когда они добрались до вершины холма и впереди показался дворец, он сам ускорил шаг: понимал, что скоро ему дадут овса. Древние камни Элтема похожи по цвету на зимнее небо. Кое-где дворец так зарос лишайником и мхом, что кажется, будто он вырос из земли, порожден самой природой. Здесь короли и королевы жили на протяжении многих сотен лет; старинному замку, похоже, обо всем известно. Он с достоинством стоит посреди обширного парка, словно драгоценный камень в оправе. Его окружает заросший ров с зеленой водой. Деревья в парке чувствуют приближение осени; кое-где листва уже меняет цвет.
Впереди скачут Мария, Елизавета и маленький Эдуард; с ними группа молодых придворных. Они доскакали почти до самых ворот. Их лошади свежее, и последний отрезок пути они прошли галопом.
Принц ловко управлялся со своим норовистым пони; он как будто родился в седле.
Катерине хочется собрать под своим крылом несчастных детей. Несмотря на все их привилегии, им всегда недоставало любви. Эдуарда, которого отец обожает, слишком опекают и постоянно оберегают от всего. Мальчик не привык к простым человеческим чувствам. Катерина радовалась, видя, как постепенно сближаются сестры. С самого переезда они вместе выезжали верхом; Елизавета и Мария делили одну спальню. Катерина давно стремилась к тому, чтобы дочери короля подружились. Однако радость ее была омрачена: Елизавета совершенно забыла о Мег. Мег давно пора замуж, но после того случая с вином о юном Дадли не приходилось и думать. Кроме того, Мег постоянно что-то гнетет; она неделями не выходит на улицу и стала бледной как привидение. По ночам она прокрадывалась в постель Катерины; иногда ее мучили ужасные приступы кашля. Катерина вызвала к ней из Лондона Хьюика. Он наверняка поймет, как вылечить Мег.
Дворец манил ее. В Элтеме Генрих провел детство. Катерина старалась представить, каким он был пухлым малышом. Его, второго сына, не готовили к будущему величию. Как она ни старалась, ей не удавалось представить, каким Генрих был ребенком. Ей казалось, что он был больше похож на одного из языческих богов, которые выходят из чрева огромной рыбы или из расселины в земле. Они рождались сразу взрослыми. Скоро король вернется; в Булони одержана славная победа. В Хэмптон-Корт все ликовали, услышав о поражении французов. Катерина ждала гонцов, которые сообщат, что король высадился в Дувре. Заканчивалась ее свобода… Но пока она намерена была всецело отдаться тем радостям, которые предоставит ей Элтемский дворец.
Кубок цокает по булыжникам под каменной аркой и вступает во внутренний двор. Моросит мелкий дождик. Спешившись, Катерина ведет мерина пить. Она погладила его между ушами, и Кубок положил голову ей на плечо, раздувая ноздри.
– Позвольте взять его, мадам, – сказал незнакомый конюх, не глядя на нее. Как и все слуги, он не знает, чего ждать от королевы.
Катерина ободряюще улыбнулась парню и передала ему повод.
– Как ваше имя?
– Гас, мадам, – ответил конюх, по-прежнему глядя на свои руки.
– Спасибо, Гас. Дайте ему, пожалуйста, овса и вычистите его хорошенько. Он уже не молод.
Гас увел Кубка, и Катерина присела на край желоба, подставляя лицо под прохладный дождь и представляя, что она не королева и вольна поступать как ей хочется. Но под дождем долго не просидишь. Она нехотя вошла в большой зал, где ее встретила сестрица Анна; они вместе присели к камину и стали пить пунш.
– Камин ужасно дымит, – заметила Анна.
– В Хэмитон-Корт и Уайтхолле мы привыкли к удобствам и избаловались.
– Это место напоминает мне Кройленд. Помнишь, Кит, как мы ездили туда, когда были маленькие?
Катерина посмотрела на балки под высоким потолком; приглушенный свет с трудом проникал внутрь сквозь толстые стекла. Каменные плиты на полу стерлись от старости.
– Да, здесь в самом деле похоже на Кройленд.
Она вспомнила большое аббатство в Кройленде, где на всем будто лежала печать молчания. От тамошней тишины звенело в ушах. Девочкой она верила, что дело в тихих молитвах монахов, которые доходят до самого Бога, а не просто в том, что они находились в огромном каменном монастыре, где от стен исходило собственное тихое эхо. Она вспомнила сумрачных монахов в капюшонах, их приглушенные, шаркающие шаги, завораживающую гармонию церковных песнопений, которые поднимались к высокому сводчатому потолку, и яркие краски, богатство и роскошь… Все ушло после реформы Генриха. И хотя Катерина не разделяла веры монахов, ей хотелось хотя бы отчасти восстановить утраченную роскошь и ту особенную тишину.
– Жаль, что теперь все по-другому. – Она ощутила горечь потери, опустошение. Она вполне понимала, почему люди до сих пор ошеломлены случившимся. Награбленное в церквях и монастырях раздали семьям знати. – Анна, ты когда-нибудь задумывалась, стоило ли дело того?
– Кит, по-моему, стоило. Да, я так думаю.
Иногда Катерина завидовала уверенности сестры.
– Даже ужасные вещи, которые тогда творились?
– Да, даже это. Ведь иначе не мог бы родиться новый мир. Да ведь и ты, Кит, ни в чем не сомневаешься после всего, что ты испытала в руках мятежников-католиков!
– Я испытываю не сомнение. Нет, это больше похоже на… – Она мучительно подыскивала нужное слово. – На печаль.
Они услышали звонкий девичий смех; по галерее, где поют менестрели, бежала Елизавета. За ней гнался Роберт Дадли.
– От этой девчонки ничего, кроме неприятностей, – процедила Анна. – Видела, как она вертит Робертом?
– Она немного необузданна, это правда. Но душа у нее добрая. Анна, ты слишком строго к ней относишься.
– Значит, она и тебя обвела вокруг пальца. Уверяю тебя, от нее добра не жди!
– К ней несправедливо относятся…
– А как же Мег? Елизавета увела мальчишку у нее из-под носа. Он должен был жениться на Мег, но никого не видит, кроме этой рыжей лисы!
– Мег он не нравился. – Катерина все больше раздражалась. Ей не нравились слова, которые выбирала Анна. – И потом, Мег нездорова, только и всего. Она все равно не смогла бы…
Их перебил паж, который вручил Анне письмо. Анна взломала печать и взволнованно ахнула. Быстро пробежала глазами по строчкам.
– Кит, вот это новость! – Она смяла бумагу, кинула письмо в огонь, глядя, как оно горит, затем взяла кочергу и разбила угольки. Склонившись к самому уху сестры, прошептала: – Сегодня к нам пожалует астролог.
Ее слова в объяснениях не нуждались. Они говорили об этом много дней: в Элтем приезжает Анна Аскью, которая бросила мужа, чтобы проповедовать новую веру. Катерина невольно вздрогнула. Она несколько раз анонимно посылала Анне Аскью деньги, чтобы поддержать ее проповедничество. Сторонники Реформации произносят имя Анны Аскью шепотом, с благоговением. Известно, что она в своих проповедях отрицает пресуществление, что она раздает запрещенные книги. Она презрела запреты, которые общество налагает на женщин; Катерина восхищалась ею. Недавно Гардинер упоминал Анну Аскью на заседании совета. Он назвал ее "проклятой еретичкой".
– Вот результат того, что женщины получают образование. Я прикажу сжечь ее, даже если это будет моим последним поступком в жизни!
Но Анна Аскью ускользнула у него между пальцев. У нее немало влиятельных друзей, в их числе – герцогиня Саффолк. Кэт устроила так, что Анна Аскью приедет тайно. Она сама привезет в Элтем Анну Аскью под видом астролога. Никто не должен ничего знать; все известно лишь королеве, Кэт и сестрице Анне. Нельзя, чтобы королеву обвинили в связях с еретичкой. Всем, даже слугам, скажут, что королева консультируется с астрологом ради блага страны; ей хочется знать, будут ли у Англии новые победы, а также узнать, подарит ли она королю сына. Пусть себе думают что хотят, лишь бы это не было правдой.
– Анна, – шепчет она, – неужели? – Сознание опасности придало ей сил. Ей казалось, что так она ближе к Богу.
* * *
Катерина стояла в большом зале и беседовала с Кэт Брэндон, когда услышала голос брата:
– Дорогу астрологу королевы!
Она не знала, что Анну Аскью сопровождает Уилл. Кэт не посвятила ее в подробности, лишь обмолвилась, что все будет тайно. Во дворе цокали копыта. Катерина бросилась встретить брата, но Кэт схватила ее за плечо и удержала на месте.
– Кто-нибудь заметит, как вы взволнованы. Ведь у вас все написано на лице! Учитесь притворяться, – улыбнулась Кэт, уводя королеву во внутренние покои. Она права, Катерина буквально кипела внутри.
Кэт выгнала всех со словами:
– Королева будет беседовать с астрологом с глазу на глаз!
Придворные дамы бросили рукоделие, книги и вышли в большой зал, где расселись у камина. В покои королевы широким шагом вошел Уилл; рядом с ним возвышалась фигура, с головы до ног закутанная в длинный плащ. Лица не видно. Войдя, фигура сбросила плащ, и все увидели Анну Аскью. На ней были мужские сапоги, мужские панталоны, мужской дублет, мужская шапка. Она вполне убедительно выглядела мужчиной. Но она по-прежнему присела в глубоком женском книксене. У нее приятное, открытое лицо; широко расставленные светло-карие глаза излучают тепло.
– Я рада, ваша светлость, что у меня появился случай засвидетельствовать вам мою благодарность за поддержку, – тихо произнесла она.
Уилл шагнул к сестрам и обнял обеих. На миг Катерина забыла о том, что она королева. Уилл отступил на шаг.
– Дайте-ка взглянуть на вас! – сказал он. Его глаза пылали. – Вы никому не говорили?
– Никому, – ответила Катерина.
Уилл достал большую астрологическую карту и расстелил ее на столе со словами:
– На всякий случай. – Бог знает, где он ее раздобыл. – Я буду охранять дверь, – объяснил он. – А вторая дверь куда ведет?
– В мою спальню, – ответила Катерина.
– В твою спальню нельзя войти с другой стороны?
Она покачала головой; только теперь до нее дошло, как опасно то, что они задумали. Если о приезде Анны Аскью станет известно, им всем грозит сожжение на костре. Королева, сестрица Анна и Кэт Брэндон расселись на подушках у очага и приготовились слушать.
Анна Аскью вынула из-под дублета Библию, постучала по ней пальцем:
– Вот оно. Вот слово Божие. Нам больше ничего не нужно… не нужны неписаные истины, чтобы управлять церковью.
Пока Анна Аскью проповедовала, Катерина наблюдала за ней. Она не говорила ничего нового, все дело было в том, как она говорила, в ее пыле, в ее вере, которая все кристаллизует. Как можно слушать ее и не уверовать, что ее уста изрекают истину?
Она говорила о мессе:
– Как может человек утверждать, что он создает Бога? Нигде в Библии не говорится, что человек может творить Бога. Хлеб печет пекарь, а нас призывают верить, что пекарь творит Бога? Это вздор. Если тот же самый хлеб оставить на месяц, он заплесневеет. Вот доказательство, что перед нами всего лишь хлеб. Все здесь. – Она взяла руку Катерины в свою. – Господь избрал меня, чтобы я распространила благую весть, и я счастлива, что смогла приехать сюда и донести слово Божие до королевы.
– Это я счастлива, миссис Аскью.
Она пролистала страницы простой Библии, отыскала нужное место с тихим "ага!". Провела пальцем по строчкам:
– …вот Агнец Божий. Если католики не верят, что Христос – в самом деле агнец, почему они настаивают на столь буквальном переводе "сие есть Тело Мое"? Она снова постучала пальцем по Библии пальцем, ее глаза сияли. – Эта книга – свет, который поведет нас, и только она одна.
Когда она прошептала, что проповедь окончена, Катерина протянула ей кошелек.
– Если нужно, будет еще. Продолжайте ваш труд, миссис Аскью.
Они вместе зашептали:
– Только Писанием, только верой, только благодатью, только Христос, только Богу слава.
Уилл увел Анну Аскью, снова с головы до ног закутанную в плащ.
– Что сказал вам звездочет? – спросила позже Мария. – Вы подарите Англии сына?
– Ах, вы же знаете этих астрологов, – ответила Катерина. – Они говорят загадками – все можно истолковать и так и эдак. Но я надеюсь, Мария, я надеюсь на наследника. – Она сама удивлялась той легкости, с какой, оказывается, может лгать. – И я молюсь, чтобы было так, – добавила она.
Она продолжала убеждать Марию, беседуя с ней о вере, надеясь ее обратить. Может быть, на Марию повлияет Елизавета. Кажется, день ото дня сестры становятся все ближе друг к другу.
Мария неглупа, но в ней нет искры, какая есть у Елизаветы, с ее устрашающей смесью легкомыслия и жизнелюбия. В глубине души Катерина считает: из всех трех детей Генриха именно из Елизаветы выйдет лучшая правительница, хотя с ней вряд ли кто-нибудь согласится. Эдуард очень скован – но он еще мал. Мария всецело управляема своими эмоциями; она податливее, чем сестра, и кажется, что она не в состоянии стряхнуть с себя налет трагедии.