Дот поставила корзину на каменные плиты и, убрав полотенце, извлекала содержимое: кувшин с айвовым желе, две ковриги хлеба, пудинг, мешочек с солью, палочку сахара, пирог, хорошие одеяла, две льняных простыни, кусок мыла и горшочек с кремом из арники для шрамов. Она расставила все не спеша, аккуратно. Бородач следил за ней, скрестив руки на груди.
Его спутник подошел поближе и оглядел содержимое корзины. Позвал одного из пажей и велел:
– Ну-ка, дай мне вот это. – Он показал на пирог.
Дот обдало холодом, как будто она утонула в Темзе и ее вывернуло наизнанку, но она продолжала раскладывать одеяла, не смея даже взглянуть в их сторону.
Паж нагнулся и потянулся к пирогу, но его хозяин закричал:
– Нет, идиот, сахар!
Мальчик протянул ему палочку сахара. Тот с хрустом откусил и стал жевать. Он сгрыз весь сахар, кристаллики прилипли к его губам, и он слизывал их языком.
Потом они удалились, а Дот села на скамью, закрыла глаза и глубоко вздохнула. Ей надо взять себя в руки, прежде чем снова сложить все в корзину. Служанка Анны Аскью молча помогала ей, а потом взяла корзину и ушла. На прощание она молча кивнула Дот. Может быть, она просто разучилась улыбаться.
Мысли в голове у Дот путались. Пусть она не любит Стэнхоуп, ведь та часто злословит о Катерине у нее за спиной и плохо обращается с ее служанкой. Но хоть она двуличная и злая, Дот плохо поступила, оговорив ее. Имя Анны Стэнхоуп первое пришло ей в голову. И она солгала намеренно… злонамеренно, не как раньше, когда она лгала из лучших побуждений, пусть и не во спасение. Предыдущие разы кажутся ей почти невинными. Но эта ложь чернее сажи; она оставит следы повсюду. Больше всего Дот поражает то, как легко она солгала. Но, как говорится, слово не воробей. Интересно, чем грозит ее признание Анне Стэнхоуп? Она легко представила, как действие ее лжи тихо расползается по дворцу; ужас отравлял ее изнутри, как яд.
Дворец Уайтхолл, Лондон, июль 1546 г.
От масляной горелки исходили душистые волны; они немного отбивали вонь гниющей плоти. Хьюик собирал свои инструменты, закупоривал флакон с настойкой и сворачивал муслиновые бинты, а Катерина налила королю эль и поправила подушку под больной ногой. Затем она взяла раскрытую книгу, которая лежала на полу, и начала читать. Хьюик остановился в дверях и слушал. Он узнал Эразма Роттердамского. Английский перевод "Евангелия от Иоанна" в конце концов выполнил Юдолл; он очень старался. Юдолл взялся за перевод после того, как от него отказалась Мария; ей не хотелось переводить Эразма. Юдолл закончил перевод за нее и сильно все изменил. Несколько месяцев он был погружен в работу; всю ночь расхаживал по комнате, подбирая нужные слова. Хьюик в жизни не встречал большего педанта, хотя педантизм – дар Юдолла; именно поэтому его переводы так изящны, гораздо тоньше, чем у остальных. Но он не спал ночами, расхаживая по комнатам, долго подбирал нужное слово и без конца читал Хьюику вслух, спрашивая его мнение. Все это делало Юдолла невыносимым для совместного проживания. Хьюик часто среди ночи уходил от него и по холодным коридорам возвращался в свою комнату.
Слова, которые читала Катерина, так знакомы, что он знает их почти наизусть. Когда он приезжал в Чартерхаус, то часто заставал Катерину за чтением. Она тоже читала Латимеру Эразма, только на латыни. Нравится ли ей без конца читать вслух книги пожилым мужьям? Она очень выдержанна и терпелива, за что Хьюик ее уважает. Сам он постепенно терял выдержку. Без короля Катерина становилась совершенно другим человеком. Живая, остроумная, она излучала веселье, дразнила, волновалась, не была так серьезна, как сейчас, когда она смеется приглушенно и улыбается безрадостно. Она похожа на африканскую ящерицу, чье название он забыл, которая меняет цвет в зависимости от окружения. В одном Хьюик не сомневается: эту книгу выбрала она сама, а не король. Выбор книги выдавал скрытую, дерзкую часть ее натуры. Эразм Роттердамский не запрещен, но и не вполне одобряется Гардинером и его прихвостнями. Они предпочитают, чтобы богословские труды были на латыни, а еще лучше – на греческом или иврите, чтобы в стране и дальше царило невежество.
Король гладил ее по белой шее мясистой, жирной рукой, водил пальцами вверх и вниз. Катерина склонилась над книгой, чтобы лучше видеть при свече. На спине проступили позвонки, как камешки в миске со сливками. Другие женщины под одеждой кажутся толстыми, раздутыми, но в Катерине нет ни лишнего жира, ни лишнего мяса. Трудно поверить, что ей уже тридцать пять. Сегодня на ней сапфирово-голубое парчовое платье, расшитое золотом; складки переливаются на свету, отчего кажется, будто платье светится изнутри. Она сняла тяжелый верхний головной убор и осталась лишь в белом льняном нижнем чепце, уже размякшем и поникшем. Он очень красиво оттеняет ее лицо. Пальцем она водит по строчкам. Хьюик каждый раз удивлялся, какие у нее маленькие руки; совсем как у девочки. Пальцы так унизаны кольцами, что кажутся еще меньше.
Она перестала читать и что-то сказала, поднося книгу к мужу, указывая ему на какое-то слово. Король и королева говорят тихо, Хьюик их не слышит. Король потянулся за очками, поднес к глазам, посмотрел сквозь толстые линзы, разглядел страницу.
Оба смеются, раздразнив любопытство Хьюика. Интересно, что такого забавного нашли они в "Евангелии от Иоанна"? Правда, Катерина смеялась не своим обычным смехом, звонким и заразительным; она смеялась негромко и деликатно. Хьюик поражался ее выдержке; он знал, что Катерина вне себя от горя. Сегодня сожгли Анну Аскью – храбрую Анну. Многие его знакомые тайком уходили из дворца, чтобы присутствовать на тайных собраниях, где она проповедовала. Чуть раньше, когда Хьюик зашел к королеве и сообщил, что все кончено, Катерина уронила вышивание и нечаянно смахнула со столика флакон с французской помадой; он разбился, и ковер испачкался маслянистой густой массой.
– Король обещал пощадить ее, если она отречется публично. Но, Кит, она была так уверена в своем пути на небеса… Ее вера была неприступна.
– Он мог бы все остановить, – несколько раз повторила Катерина. – Не верю, что он не отменил казнь!
Она раскраснелась от гнева и так сильно ударила рукой по столу, что поранилась. Хьюик еще ни разу не видел ее такой. Она просто кипела от негодования.
– Я боюсь, – шепнула она Хьюику позже, когда гнев ее утих. – Впервые мне по-настоящему страшно. Я чувствую, как за мной следят, ждут, собираются, прячутся по углам, ходят за мной по пятам. Знаю, так было всегда, но сейчас все по-другому… Хьюик, они хотят моей крови. – Такие слова могла бы выкрикнуть другая женщина, но не Катерина. Катерина гораздо крепче, и сегодняшний ее легкий разговор с королем – тому доказательство.
Вошел королевский лакей; за ним следовал паж, который с трудом удерживал в руках тяжелый поднос. Они стали накрывать к ужину. Придворный этикет всегда удивлял Хьюика своей нелепостью. Полагалось держать приборы и блюда только одной рукой и не прикасаться ни к чему, что потом может попасть в рот королю. Для ритуала требуется набор полотенец и ловкость фокусника. Наконец стол был накрыт, и король потребовал вина. Он милостиво позволил Хьюику присоединиться к ним, "если королева того пожелает". Разумеется, королева кивнула в знак согласия; Хьюик, изобразив восторг, подошел к ним, радуясь, что может побыть рядом с Катериной.
Объявили о приходе Райзли, и Катерина поспешила надеть верхний чепец.
– Хьюик, помогите, пожалуйста, – попросила она.
Чепец был перегружен вышивкой и драгоценными камнями и слишком тяжел для ее тонкой шеи. Хотя Хьюик часто представлял себя женщиной, он был мало знаком с женскими вещами и вдруг понял, как сложен и ограничен их гардероб. Впервые он радовался тому, что родился мужчиной. Катерина заправила выбившиеся пряди; Хьюик осторожно надел на нее чепец, как будто посадил ее в клетку. Король молча наблюдал за ними.
– Это мы тебе подарили? – спросил король, когда Катерина повернулась к нему, ожидая одобрения.
Она склонила голову набок; Хьюик невольно гадал, как она потом выпрямит шею, – ее головной убор неимоверно тяжел.
– Да, любимый. Очень красивый чепец.
– Видишь, наш вкус безупречен! Этот цвет очень идет к твоим глазам.
Королева вежливо согласилась, и ее глаза сияли, как будто она в самом деле рада.
Вошел Райзли. Хотя на дворе лето, на нем нелепый оцелотовый воротник. Он долго церемонно кланялся; его борода подметала пол. Катерина и Хьюик быстро переглянулись. Вскоре за Райзли пришел Гардинер, в своем епископском облачении. На нем даже простая бело-черная мантия выглядела необычно: пышные складки черного атласа такие широкие, что их хватило бы и на балдахин. Даже батистовая рубаха была украшена вышивкой, пышными буфами и рюшами и производила впечатление роскошной. На нем шапка из глянцевитого бархата; многочисленные подбородки лежали на накрахмаленном белом плоеном воротнике. Уголки губ вечно опущены. Лицо у Гардинера было землистое, один глаз косил. Он производил устрашающее впечатление. Большой крест у него на шее так обильно украшен рубинами и гранатами, что под ними почти не видно золота. Райзли и Гардинер были чем-то очень довольны, чему-то радовались, смотрели надменно. Несомненно, они радовались тому, что Анны Аскью больше нет. Правда, никто не заикался о ней во время ужина с девятью переменами блюд. К королеве оба относились почтительно до нелепости, и Хьюик невольно задумался. Они явно что-то затевали, но Хьюик не понимал, в чем дело.
Пришел Серрей. Длиннорукий, длинноногий, в черном парчовом камзоле, он был похож на долгоножку. С ним Уилл Парр; он выглядел подавленным. Улыбался принужденно и озабоченно посмотрел на сестру, когда они здоровались. Несомненно, оба тяжело перенесли смерть Анны Аскью. Никто ничего не заметил, королева тут же снова заулыбалась. Серрей посвятил королю новое стихотворение; он немного заискивал. Он часто попадал в немилость. Но он – глава клана Говардов и наследник первого герцогского титула в Англии, поэтому король не может долго сердиться на него. Во всяком случае, стихи были встречены весьма благосклонно. Хьюик нашел творение Серрея крайне непритязательным, пусть и занятным. Но Серрей излучал обаяние, и король был рад возможности отвлечься от важных дел.
Когда подали десерт, пудинги, огромные дрожащие башни таких ярких цветов, что они казались несъедобными, король потребовал, чтобы принесли обезьянку и привели шутов – обоих, если найдут, потому что Джейн имела обыкновение блуждать по закоулкам дворца.
Франсуа вызывал смех короля: он съел почти все бланманже, а потом стал носиться по столу, расшвыривая остатки трапезы. Усевшись посреди стола, мартышка схватила свои гениталии и принялся ублажать себя. Король разразился грубым хохотом, но жене закрыл глаза рукой. Серрей и Уилл Парр смеялись от души, отпуская непристойные шутки. Они знали вкусы короля. Райзли угодливо хихикал. Гардинер смотрел на зверька с ужасом. Он не мог заставить себя рассмеяться даже ради короля, который тыкал его в бок со словами:
– Епископ, где ваше чувство юмора? Что, никогда раньше не видели твердого члена?
Судя по всему, епископ рад бы провалиться сквозь землю.
Потом пришли шуты и устроили шуточную свадьбу: блаженную Джейн выдали за мартышку Франсуа. Зверек прекратил свои греховные забавы. Церемонию провел Уилл Соммерс.
– Берешь ли ты эту обезьяну в законные супруги… – тянул он, закутавшись в скатерть.
Шут подражал Гардинеру; все хохотали. Даже епископу удалось выдавить из себя улыбку, но вид у него такой, будто он вот-вот лопнет от излишних усилий.
Наконец веселье утихло. Обезьяну унесли, подали карты для игры в безик, и разговор перешел к более серьезным вопросам. Обсуждали мирный договор с Францией, который вскоре предстоит подписать. Мир – это хорошо, хотя теперь Англия не сможет заключить союз с протестантскими князьями. Так считал Хьюик, хотя за столом он, конечно, помалкивал. Ему казалось, что Катерина разделяет его мнение. Император намерен объявить германским княжествам войну; мечта о евангелической Европе отдалилась. Генриха очень волновало подписание мира с французами; он предвкушал, что в результате этого договора "лягушатники окажутся перед ним в большом долгу".
– Подписывать договор приедет адмирал д’Аннебо, – сообщил король. – Эссекс! – Он повернулся к Уиллу Парру. – Поручаю вам принять его. Покажите ему наше английское гостеприимство. Мы польстим ему, чтобы он подчинился. Пусть расскажет Франциску, какие мы молодцы.
"Хороший знак, – думал Хьюик. – Значит, король по-прежнему благоволит к Паррам". Райзли и Гардинер завистливо переглядывались. Привели лютниста; он тихо играл в углу. Серрей и Уилл Парр вышли.
– Насколько я понимаю, ваш брат по-прежнему желает добиться развода, – заговорил Гардинер, дождавшись, пока Уилл Парр удалится. Он покосился на Катерину. Гардинер прекрасно понимал, что развод Уилла – больной вопрос для Парров. – Так вот, развода он не получит.
– Что ты думаешь о разводе? – спросил король, тыча толстым пальцем в шутиху Джейн.
Блаженная задирала юбки и, прыгая туда-сюда, распевала:
Старая сова на дубе жила,
Все повидала, говорила мало,
Рот на замке, ушки на макушке.
Всем бы быть, как она!
– Ха! – пронзительно вскричал король. – Хоть ты и дура, ты умнее многих моих советников!
– Что соединил Бог, ни один человек не разъединит, – бубнил Гардинер.
– Брак – одно из священных таинств, – подхватил король, внезапно серьезнея.
Похоже, Гардинер уже успел соответствующим образом настроить короля. Они обсудили развод Уилла Парра и решили мягко поставить Катерину на место. Хьюик вспомнил, как король хохотал над выходками мартышки Франсуа, и о предшественницах Катерины, от которых он спешил избавиться… Нечего сказать, священное таинство!
– Эразм не считал брак таинством, – вдруг подала голос Катерина, которая довольно давно молчала. Все посмотрели сначала на нее, потом на короля. Как он отнесется к тому, что королева ему перечит? Но король молчал. Катерина, видимо, решила высказаться, хотя не могла не чувствовать, как сгустилась атмосфера. Она продолжала: – Эразм перевел греческое musterion из Нового Завета как "тайна", нигде он не нашел слова "таинство", которое касается…
– По-вашему, я не знаком с Эразмом? – взорвался король. Он вскочил и что есть силы ударил по столу ладонью – судя по всему, с такой же силой он готов был ударить жену. Его кресло какое-то время балансировало на двух ножках, затем упало; паж поспешил его поднять. Лицо короля побагровело, его проницательные глаза излучали холод. Все сжались. – В детстве я ежедневно переписывался с ним, он написал свою книгу для меня. Для меня, ясно?! А вы, кажется, предполагаете, будто я не знаком с мыслями Эразма! – Он бурлил, как горшок на плите, и тыкал толстым пальцем в Катерину. Она сидела неподвижно, как камень, опустив глаза, сложив руки на коленях. – Женщина не смеет мне указывать! Убирайтесь с глаз моих! Прочь!
– Катерина вышла; только Хьюик осмелился встать, когда она выходила из-за стола. Катерина шла к двери с высоко поднятой головой. Король обессиленно упал в кресло. Выпустив пар, он успокоился и как будто ослаб.
– Куда катится мир? – бормотал он. – Чтобы жена меня учила!
Хьюик заметил, как Гардинер и Райзли переглянулись и обменялись кивками. Видимо, решили, что путь открыт.
– Хьюик, – обратился к врачу король. – Догоните королеву, успокойте ее. Убедитесь, что она хорошо себя чувствует.
Хьюик невольно подумал об иронии судьбы: королева держалась достойнее всех, по крайней мере, лучше всех скрывала свои истинные чувства. Выходя, Хьюик услышал обрывок фразы, произнесенной Гардинером:
– …пригрели змею. – Ему хотелось затолкать злобные слова в глотку епископу, чтобы тот подавился.
Дворец Уайтхолл, Лондон, август 1546 г.
Что-то происходило. Дот чувствовала, как над королевой сгущаются тучи – и дело вовсе не в удушающей августовской жаре. Все страдали, даже собаки валялись на турецком ковре, вывалив языки, и тяжело дышали. Дот широко открыла окна по обе стороны зала, но не чувствовалось ни малейшего сквозняка. Голова под чепцом намокла; ей хотелось снять платье и остаться в одной нижней рубахе, как молодые фрейлины, когда у королевы нет гостей. Сейчас к ним никто не приходит. Две недели назад сожгли бедную Анну Аскью. Теперь покои королевы обходят стороной. Прекратились обычные вечерние развлечения: нет ни музыкантов, ни поэтов. Даже Юдолл не веселит дам, как обычно, своими рассказами. Да и Хьюика, который все время сидел с ними, в последнее время не видно.
Старая Мэри Вуттен и Лиззи Тируит сидели рядом и о чем-то еле слышно беседовали, то и дело озираясь по сторонам и проверяя, не подслушивают ли их. На Дот никто и внимания не обращал. Как будто у нее нет ушей!
– Знаешь, что это мне напоминает? – спросила Лиззи Тируит.
– Наложницу, – прошептала в ответ Мэри Вуттен.
Дот знала, кого они имеют в виду; придворные называли так Нэн Болейн, когда она была королевой. Дот наполнила их кубки из кувшина легким пивом.
– Теплое… Неужели во всем дворце не нашлось ни куска льда?
– Нет, миледи, даже для короля. Ледник пуст.
– Я боюсь за нее. – У Лиззи Тируит было такое лицо, будто она вот-вот расплачется.
– За всех нас.
– Но она не сделала ничего дурного. Она – само совершенство.
Мэри Вуттен хмыкнула и закатила глаза:
– Дело не в этом. Если уж те двое взялись за дело… – Она покачала головой. – Они уже не выпустят добычу!
Сестрица Анна склонилась к ним, прижав палец к губам:
– Тише, пожалуйста. Не пугайте фрейлин. – Она посмотрела на группу девушек, которые бесцельно слонялись по залу.
Дот понесла кувшин в спальню; Катерина сидела в кресле, в одиночестве, и смотрела в пространство; на коленях у нее лежала книга.
– Спасибо, – тихо поблагодарила она, когда Дот наполнила ее кубок.
– Мадам… – Дот не знала, как лучше сказать. – Что… простите… – Катерина выжидательно смотрела на нее. – Что-нибудь случилось?
– Дот, иногда лучше не знать. – Королева, как всегда, была невозмутима.
– Но…
Катерина подняла руку, призывая ее к молчанию.
– Если кто-нибудь попросит тебя передать что-нибудь мне – все равно что, книгу или документ, – ты должна отказаться.
Дот кивнула. У нее болели виски, как будто на голове стягивали ленту. Катерина улыбнулась. Откуда только она берет силы? Дот не понимала, но чувствовала, что атмосфера накаляется.
– Занимайся своими делами, Дот. И не показывай виду, что тревожишься. Давай-ка посмотрим, умеешь ли ты улыбаться.
Она растянула губы в улыбке и начала собирать белье в стирку.
– Умница, Дот!
В покоях королевы стояла тишина. Когда Дот вышла, она едва не столкнулась с гофмейстером. Он спросил сестрицу Анну.
– Кому я понадобилась?
Дот заметила, что голос Анны слегка дрожит.
– Миледи, с вами хочет побеседовать лорд-канцлер.
– Райзли, – еле слышно уточнила сестрица Анна.
Дот видела, как она побледнела; да и другие дамы стали похожи на перепуганных ланей. У всех в глазах ожидание. Сестрица Анна молча прошла мимо Дот.