Дот всегда жалела преступников, что бы они ни сделали. Она считала, что вор крадет еду, только если он сам или его близкие умирают с голоду. Она никогда не присоединялась к тем, кто швырял в несчастных гнилой капустой или чем похуже. Видя чужую жестокость, она всегда сжималась от страха, но при мысли о том, что она взойдет на плаху или, хуже, на костер, ей становилось плохо до тошноты. Она невольно представляла, как будет лежать в холодной земле. Думать о смерти было невыносимо, но иначе она не могла. Мысли о смерти опустошали ее. В двадцать лет умирать слишком рано. Мег было всего семнадцать. Но Мег могла умереть и тогда, когда Мергитройд вырвал из нее всю радость. Дот помнила, как жалобно Мег говорила: "Мне страшно, Дот! Я боюсь умирать". Если Мег, которая так верила, молилась и читала Евангелие, боялась умирать, что же можно сказать о Дот, которая больше думала о короле Артуре и Камелоте, чем о Боге? Она пыталась думать о Боге, но ей было слишком страшно, и она не могла собраться с мыслями. Она совсем лишилась бы рассудка, если бы не Элвин. Элвином зовут стражника, который почти всегда ее охраняет. Именно он отвел ее в другую комнату на допрос к Райзли. Элвин не скрывал своей неприязни к Райзли. Когда в тот день он вел ее назад в камеру, он так и сказал, назвав Райзли "проклятым зверем-католиком". За ужином он принес ей двойную порцию. На следующий день Элвин дал ей одеяло, правда старое и изъеденное молью, но все равно теплое. Еще через пару дней он украдкой передал ей книгу. Дот видела такую раньше в библиотеке королевы, только книга королевы была переплетена в тончайшую телячью кожу с позолотой. Книга Элвина в грубом переплете, на простой бумаге, но слова в ней те же самые. Дот читала ее каждый день. Она читала все лучше, теперь даже лучше, чем некоторые девицы из дворца, которых обучают наставники. Книга была написана Мартином Лютером; в ней гово рилось обо всем, о чем перешептывались королева и ее фрейлины. Но тогда Дот всегда была слишком занята, чтобы понять это до конца. Но теперь у нее уйма свободного времени, и она может читать и думать.
Она думала обо всем, о пресуществлении. В самом ли деле хлеб на мессе становится телом Христовым? Отвратительно, если вдуматься. Ее удивляет доктрина о том, что прощение можно получить только верой: нужны ли чудеса, чтобы верить в Бога, или достаточно просто верить? Она по-прежнему не понимала, в чем тут смысл. Ей все равно, хотя она никогда в этом не признается. Жалко, что Элвин не принесет ей почитать что-нибудь другое – какой-нибудь роман, сказку о рыцарях, девах и волшебстве. В том состоянии, в каком она сейчас находится, сложные идеи Лютера не способны ее отвлечь. Дот боялась, что она постепенно сходит с ума.
Правда, что толку мечтать о Камелоте, когда она всего лишь зверек в клетке? Пока она здесь, можно пополнить свое образование. Лютер так Лютер. Так посчитала Дот. Хотя многое по-прежнему оставалось неясным, туманным, она понимала, почему запрещенные книги передавались во дворце из рук в руки и почему тихие разговоры продолжались далеко за полночь. Она вспомнила отважную Анну Аскью, которая отказалась отречься, хотя могла спасти свою жизнь. Если во что-то веришь, веришь по-настоящему, на самом деле, твоя жизнь обретает смысл лишь в том случае, если ты верна своим убеждениям. Лютер для нее сложен, она словно читала на иностранном языке. Очень странно, ведь она так старалась понять, и все же почти ничего не понимала. Больше всего ей хотелось, чтобы с ней здесь был Уильям Сэвидж и растолковывал ей непонятные места, помогал постичь смысл написанного.
Она часто думала об Уильяме Сэвидже. Гадала, как бы все могло быть, не сложись все так, как сложилось. Интересно, какая у него жена и есть ли у них дети, маленькие Сэвиджи. Дот все что угодно отдала бы за то, чтобы самой выносить их! Она с самого начала понимала, что они с Уильямом не ровня, что не мешало ей мечтать о нем. Потом она пылко возненавидела его и еще больше возненавидела его жену. Теперь же она просто радовалась, что он ходит по той же земле, что и она. Уильям прощен, и на сердце у Дот легче оттого, что она простила. Она сейчас отдала бы что угодно, лишь бы хоть одним глазком увидеть его, не говоря уже о том, чтобы снова прижаться к нему. Она гнала прочь запретные мысли, боялась, что ослабеет от горя.
Она думала и о Катерине, гадала, как дела во дворце – если, конечно, Катерина по-прежнему там. Только бы и ее не посадили в тюрьму! Если Катерину арестовали, то она, скорее всего, в Тауэре, где бродят призраки Нэн Болейн и Екатерины Говард. О них страшно даже думать. Катерина умна и не допустит, чтобы ее арестовали! Но ведь Дот много раз видела гнев короля. Достаточно одной искры – и он загорается, как сухой порох. В нем как будто сидят два разных человека, один распутный, а другой гневный, и оба они вселяют страх в сердца подданных. Но Катерина умело обращается с ним, как с норовистым конем. Дот часами сидела и размышляла. Она машинально гладила пальцем пенни, серебряную монетку, которую дала ей мама много лет назад, когда она уезжала в Снейп. Она хранила ее как талисман; иногда монетка, зашитая в подол бывшего хорошего платья на удачу, напоминала ей о прошлой жизни. Из коридора доносились шаги Элвина. За стеной кричали узники. Удар колокола… глухой удар топора. Когда она выйдет отсюда… если выйдет… ей больше не захочется слушать колокольный звон.
Глава 10
Дворец Аутлендс, Серрей, сентябрь 1546 г.
Золотая брошь, украшенная тридцатью бриллиантами и двенадцатью жемчужинами, расположенными вокруг граната размером с яйцо малиновки; пара черных кроличьих меховых рукавов; четыре золотых браслета, украшенных сапфирами; голубятня с шестью парами горлиц; двадцать ярдов золототканой материи; двадцать ярдов малинового бархата; механические часы, на которых выгравированы слова "Любовь не знает времени"; персидский сокол редкого белого окраса; украшенный драгоценными камнями собачий ошейник из алой кожи для Крепыша; олений бок; мешочек мелкого жемчуга для украшения платьев и накидок; свора гончих; пять ночных сорочек из тончайшего шелка; белая мартышка женского пола, жена для Франсуа.
Все позади, и все стало как раньше. Король снова охвачен любовью и обожает свою жену, как в то время, когда он ухаживал за ней. Катерина без конца получает подарки, которые обозначают для нее только одно: она в безопасности. Все вернулись – все, кроме Дот. Придется смириться с тем, что Дот, возможно, не вернется никогда. Брат Катерины Уилл снова при дворе, а с ним – Гертфорд и Дадли. Сторонники реформ снова в милости у короля. Райзли висит на волоске после неудачной попытки свалить ее. Сторонники лорда-канцлера ходят мрачные и помалкивают. Наверное, прикидывают, к какой стороне примкнуть, пока еще не поздно. Гардинера нигде не видно; он залег на дно. Реформаторы на подъеме. Ее брат превзошел себя, занимая французского посла по его прибытии в Англию; он привез его в Хэмптон-Корт, чтобы представить королю. Их сопровождала свита в двести человек. Катерина поддразнивала Уилла: если он еще больше раздуется от гордости, то его голова перестанет пролезать в широкие ворота Уайтхолла.
На приеме в честь французского посла Катерина сидела рядом с мужем; на ней было роскошное платье из малинового бархата, расшитого золотом и драгоценностями. Идеальная спутница монарха. Как будто ничего не случилось, как будто король не подписывал ордер на ее арест, как будто отряд из двадцати телохранителей с Райзли во главе не являлся, чтобы проводить ее в Тауэр… как будто она никогда не представляла, как холодное лезвие падает ей на шею или как она стоит на костре. Гроза миновала, и Парры снова наслаждаются ярким солнцем. Но ужас все равно таится в глубине ее души.
Король даже поручил принца Эдуарда заботам Катерины – поистине высокая честь. Принц – мальчик скованный и холодный; он не откликался на любовь. Ничего удивительного, ведь он рос без матери. Его окружают лишь раболепные льстецы, которые увиваются вокруг него, надеясь позже получить выгодное место. В Катерине, к ее удивлению, проснулась нежность к заброшенному мальчику, и принц, похоже, начал отвечать ей тем же.
Редко доводилось ей видеть короля в таком хорошем настроении, и даже то, что она не носит в своем чреве принца, последнее время не упоминается. Его отвлекают другие вещи. После подписания мира с Францией он раздувается, как голубь. Победа при Булони вернула Англию в центр европейской политики, но защита Булони опустошает казну. По договору Булонь возвращается Франции и король Франциск оказывается в вечном долгу перед Англией за немыслимо огромную сумму. Поэтому с лица Генриха не сходит улыбка. Если выражаться шахматными терминами, Генрих съел у Франциска ферзя.
Катерина старалась держать язык за зубами. Она говорит, только когда ее спрашивают, и никогда не перечит мужу. Если он скажет, что небо зеленое, она с ним согласится. Она ничего у него не просит; она не спрашивает, можно ли пригласить ко двору Елизавету, не просит назначить расследование по поводу исчезновения Дот. Дот не пропала бы, если бы король не позволил Гардинеру охотиться на еретиков… В последнем она не сомневается.
Ее жгло чувство вины. Она боялась худшего для Дот. Простую служанку похитить нетрудно. Хотя в ней росла ненависть, она по-прежнему играла роль преданной жены. Она не обнаруживала свои истинные чувства ни в чем. Она ничего не читала, кроме лекарственных справочников и легких книг, которые ее почти не интересовали; она ничего не писала, хотя и представляла, как ее "Стенания" гниют в темноте, никем не читаемые и неизданные. Вспоминая обо всех своих прежних воззрениях, о радости от сопричастности великим переменам, Катерина тосковала. Она потерпела поражение.
Но сейчас для нее главное – остаться в живых и защитить своих близких. Она от всей души желала, чтобы одной из них оказалась милая Дот.
Уильям Сэвидж обыскал весь Лондон, но безуспешно; Катерина горевала по Дот, и ее горю не помогали никакие подарки, полученные от короля. Из всех людей на земле Дот лучше всех знала ее и надежно хранила ее самые сокровенные тайны, и она доверяла Дот больше, чем родной сестре. Даже Хьюик, ее испытанный друг, не знал половины того, что известно Дот. Если Дот погибла… нет, она этого не вынесет. Ее необходимо найти. Уильям продолжал поиски; день за днем он бродил в лабиринте лондонских улиц, время от времени сообщая ей, как продвигаются дела. Оба боялись, что Дот попала в беду. В Лондоне много негодяев, способных надругаться над невинной девушкой, а притоны переполнены молодыми красивыми созданиями вроде Дот, которые случайно оказались не в том месте.
Ньюгейтская тюрьма, Лондон, сентябрь 1546 г.
Элвин ворвался в ее камеру, раскрасневшийся и улыбающийся.
– Нелли, мне велено тебя отпустить! – сказал он, едва сдерживая радость.
– Не понимаю. – Не может быть, чтобы все было просто так. Разве Райзли, похожий на хорька, больше не будет ее допрашивать? Неужели ее не казнят? – Элвин, если это шутка, то не смешная.
– Ни слова лжи, Нелли! Мне приказано тебя освободить.
– Но ведь…
– Наверное, Райзли не узнал от тебя что хотел. Мой двоюродный брат служит в Уайтхолле на конюшне. Он говорит, что Райзли попал в опалу. Мол, он обидел королеву, и его лишили милости.
– Значит, королева не в Тауэре? – не подумав, выпалила Дот.
– С чего ты взяла? После Екатерины Говард в Тауэре не было ни одной королевы.
У Дот закружилась голова. Ее освободят… выпустят на волю! Подумать только… Элвин повел ее к старшему тюремщику; тот велел ей расписаться в книге. Элвин проводил ее до ворот. Дот вернула ему книгу Лютера.
– Я очень за нее благодарна, – сказала она. – Книга не дала мне сойти с ума. – Она поцеловала Элвина в щеку, и он покраснел. Потом они попрощались. – От всей души надеюсь, что больше тебя не увижу, – добавила Дот, и оба улыбнулись.
– Нелли, знаешь… я боялся, что тебя сожгут, – признался Элвин.
От его слов в ней снова проснулся ужас, но потом она посмотрела на ворота и спросила:
– Я что, правда могу уйти – вот так взять и уйти?
Элвин кивнул.
Открытые ворота похожи на райские врата: солнце светит на булыжники мостовой, слышны крики рыночных зазывал.
– Знаешь, – прошептала Дот, наклоняясь к самому уху Элвина, – тебе я могу признаться: меня зовут не Нелли Дент.
Элвин смотрел на нее недоуменно, вопросительно.
– Меня зовут Дороти Фонтен, друзья называют меня просто Дот, и я служу королеве Англии.
Надо было видеть его лицо: брови поднялись до самых волос, глаза вытаращены, а рот похож на букву "о". Дот засмеялась и вышла на волю. Она была спокойна. Когда ворота с лязгом закрылись за ней, она словно перенеслась в другой мир. Она долго стояла на одном месте, озираясь по сторонам. Все привлекло ее внимание: стайки скворцов на булыжниках мостовой, кошка, что грелась на солнышке, яблоня рядом с церковной оградой, паутина между ветками дерева, паук, поймавший муху… Она смотрела вверх, на небо, затянутое облаками, и потом глубоко вздохнула, как будто дышала впервые в жизни. Она подняла яблоко с земли и впилась в него зубами, сладкий сок ласкал ей нёбо. Да, она как будто оказалась в раю.
Из церковного двора Дот вышла на рыночную площадь, заполненную народом. Торговцы расхваливали свои товары. Мимо гнали стадо блеющих овец; мальчишка-пастух не мог их удержать. Одна овца вдруг отбилась от отары и побрела в другую сторону. Пастушонок свистнул собаке; та слушалась его не больше, чем овцы. Похоже, собака ненамного умнее тех, кого должна охранять.
Дот уселась на каменные ступени. Вокруг нее кипела жизнь. Повара из богатых домов закупали свежую рыбу и хлеб, отчаянно торгуясь за каждый пенни. Какая-то женщина уронила корзину с цветной капустой, кочаны раскатились по площади, прохожие подбирали их. Подручные пекаря расхваливали свой хлеб: "Славный свежий хлеб к вашему столу". Они выводили слова нараспев, как песню. Запаха хлеба достаточно, чтобы хлеб продавался и без их криков. Дот впитывает все, сидя на солнце и наслаждаясь свободой. Единственное место, куда она старается не смотреть, – прилавок мясника, где висят ободранные туши и стоят большие топоры. Мясные ряды слишком напоминают то место, откуда она только что вышла.
Ей кажется, что прошло совсем мало времени, а торговцы уже собирают свой товар, и толпа редеет. Какая-то девушка предложила ей мясной пирог; он поломался, и его уже не продашь. Сначала Дот отказалась, признавшись, что ей нечем заплатить, но девушка настояла. У Дот был пенни, она могла ощупать монетку, вшитую в подол, но, если она хочет поскорее добраться до Уайтхолла, придется ей поберечь деньги. Дот знает: надежнее всего можно добраться во дворец по реке, потому что пешком она, скорее всего, заблудится. В Лондоне заблудиться проще, чем в хэмптон-кортском лабиринте, куда они с Бетти однажды зашли, за что им досталось от главного садовника. Она пошла к Темзе. Свободной оказалась лишь пестро размалеванная барка, которые обычно нанимают влюбленные парочки.
Лодочник был весь в алом; его камзол украшен шнурами, пряжками и мишурой. За короткую поездку в Уайтхолл он просит пенни. Когда Дот возмутилась, он объяснил: у него не обычная лодка, такая барка впору самой принцессе. Дот понимала, что лодочник надувает ее, приняв за богачку, но ей все равно. В конце концов, разве сейчас не крайние обстоятельства, ради которых она берегла пенни с давних пор? Кроме того, у Катерины хранятся четыре фунта – наследство от Мег. Перед тем как отдать пенни лодочнику, она поцеловала монетку и шепнула: "Мама, благослови тебя Бог". Одному Богу известно, где и как мама раздобыла пенни. У Фонтенов лишних денег отродясь не водилось! Во время пути она думала о своих родных. Что с ними стало за эти годы? Жив ли ее брат, не спился ли, как предрекал папаша? Может быть, брат теперь тоже каждый день возвращается домой пьяный и ударяется головой обо все притолоки. Маленькая Мин, скорее всего, уже вышла замуж… Интересно, за кого?
Когда Дот вспоминала о прежней жизни, ей казалось, будто в Стэнстед-Эбботс жила другая, обычная девушка. Даже если бы можно было повернуть время вспять, она не поменялась бы с той девушкой местами. Теперь у нее другая жизнь; она служит королеве, и люди ее окружают другие. Она познакомилась с Уильямом Сэвиджем. И хотя судьба их развела, она все же узнала подлинную любовь, наполнившую ее жизнь смыслом. Она любит Уильяма и Катерину. При мысли о том, что она скоро увидит Катерину, у нее кружится голова. И по Уильяму она тоскует. Правда, они теперь могут быть только друзьями, ведь у него есть жена и, возможно, целый выводок детей, о которых она старается не думать.
Скоро барка причалила у каменных ступеней, ведущих к Уайтхоллу, Дот попрощалась с лодочником; всю дорогу он выводил немелодичным голосом балладу о рогоносце Бене. Дот поднялась по ступеням, подошла к страже у ворот.
– Я Дороти Фонтен, я служу королеве. Пропустите меня, пожалуйста, – сказала она стражнику.
– А я – король Англии, – насмешливо ответил тот.
– Но я говорю правду! – дрожащим голосом она объяснила, как здесь оказалась.
Должно быть, стражнику становится жаль ее, мрачное выражение смягчается, но он по-прежнему держит перед собой алебарду, преграждая ей путь.
– Слушай, девушка, – говорит он, – будь королева здесь, я бы попросил кого-нибудь позвать ее пажа, чтобы он взглянул на тебя и сказал, правду ты говоришь или нет. Но королевы нет; она уехала вместе со всеми своими приближенными. В ее покоях сейчас только декораторы, которые подбирают новые ткани.
Сердце у Дот сжалось. Она сутулилась, не зная, что делать. Королева может отсутствовать несколько месяцев, переезжая из одного дворца в другой. Серебряный пенни потрачен, и у нее нет ничего, кроме единственного грязного платья, которое на ней сейчас. Ей остается только одно: ждать. Вдруг мимо пройдет кто-то знакомый и узнает ее? Она прислонилась к низкой стене. На нее навалилась страшная усталость. Не всегда плохо быть невидимкой, которую не замечают. Неожиданно она увидела женщину, которая стояла напротив и смотрела на нее. Потом женщина подошла к ней и присела рядом. Она была полной, с круглым дружелюбным лицом.
– Такой хорошенькой девушке, как ты, не стоит бродить в одиночку. Ты ведь совсем одна?
Дот объяснила свое положение.
– Меня зовут миссис Фенни, – сказала новая знакомая. – Полагаю, ты девица… и незамужняя?
– Да, миссис Фенни, я в самом деле не замужем.
– Наверное, ты знаешь, какие опасности подстерегают красивых девушек вроде тебя, если они гуляют одни. Вокруг много плохих людей, которые спешат воспользоваться своим положением.
Дот объяснила, что ждет кого-нибудь из знакомых, но миссис Фенни сказала, что боится за ее безопасность, и перечислила ужасы, которые могут случиться с молодой женщиной на улице.
– Я дам тебе приют, Дороти Фонтен, – сказала она. – Раз ты говоришь, что служишь королеве, я уверена, что так оно и есть и она щедро вознаградит меня за то, что я позаботилась о тебе, верно?
– Да, обязательно, и я тоже заплачу вам – у королевы хранятся мои четыре фунта.
– Вот как, в самом деле? – Миссис Фенни взяла ее за руку, и они спустились к реке, где сели в лодку, уже переполненную пассажирами. Все они спешат на медвежью травлю в Ламбет – во всяком случае, так объяснила ей ее новая спутница.