– Это ересь, Нелли Дент, и тебя следует сжечь. – Райзли плотно поджал губы; лицо его стало похоже на куриную гузку. Но он больше не злился, из него как будто вышел пар. Дот мысленно торжествовала. – Мы, знаешь ли, вздергивали на дыбу и высокорожденных женщин, не чета тебе – одной из них была та самая Аскью.
Он больше не угрожал. Он не получил того, что ему было нужно. Дот цепляется за слова: "следует сжечь". Он сказал "следует", а не "тебя сожгут".
– Моя бы воля, ты сгнила бы здесь, – процедил Райзли, круто разворачиваясь. Его многослойный наряд зашелестел.
Он подошел к двери. Альфред собрал вещи и последовал за ним.
– Отведи ее назад в камеру. Я сообщу, как с ней поступить! – рявкнул Райзли стражнику и вышел, но на пороге обернулся. – Ты у меня будешь визжать от боли и страха, Нелли Дент… если я того пожелаю!
Дворец Уайтхолл, Лондон, август 1546 г.
Уильяма Сэвиджа провели в покои королевы. Судя по его подавленному виду, он не принес хороших новостей. Катерина поднесла к лицу небольшой мешочек с лавандой; ее сладкий запах боролся с сильным запахом ладана от горелки; так она пыталась избавиться от вони, пропитавшей ее опочивальню после визита короля. Кэт Брэндон у окна завязывала чепец на шутихе Джейн – он совсем растрепался. Джейн что-то бормотала про себя. Мэри Вуттен и Лиззи Тируит складывали платья в большой сундук; они готовились к завтрашнему переезду в Хэмптон-Корт. Катерина гадала, не придется ли ей поплыть в противоположную сторону, в Тауэр, в огромную серую крепость, которая преследует ее в страшных снах.
Король ушел от нее в хорошем настроении, но ничего не сказал об ордере на ее арест, а она не посмела его спросить. Однако он попросил ее вечером прийти к нему на половину, и у нее появилась тончайшая ниточка, за которую она надеялась ухватиться. Правда, может случиться всякое; она боялась застать там стражников, которые ее арестуют. Хотя обычно король в таких случаях вел себя по-другому. Сестра Анна и Мэри Вуттен дважды видели, как это происходит. Перед арестом очередной жены король устранялся, переезжал в другое место. Затем к опальной королеве присылали человека за украшениями. Украшения королевы ей не принадлежали. Катерина давно уже ждала, что к ней войдет посланец от короля, возможно, Райзли, злорадно ухмыляясь своими тонкими губами, и потребует шкатулку. Но никто так и не пришел. Украшения уложены и готовы к переезду – либо с ней в Хэмптон-Корт, либо без нее в другое место. После того как отбирают украшения, опальная королева много часов ждет своей участи, и страх разъедает ее изнутри, как кислота. Наверное, арест воспринимается потом с облегчением…
Катерина поманила к себе Уильяма Сэвиджа. Она посмотрела ему в глаза, и ей захотелось плакать, но в ее сердце не осталось слез. Никто не увидит ее слабости. Она достаточно хорошо знает короля; если ему доложат о ее слабости, он еще тяжелее обрушится на нее.
Из гардеробной выбежала сестра Анна; глаза у нее были огромные от ужаса.
– Кит! – вскричала она. – Мамин крест… пропал!
– Анна, он у меня. – Катерина разжала руку и показала ей ожерелье. От самой крупной жемчужины осталась вмятина в ладони. – Он им не достанется, – еле слышно добавила она.
– Ах, мистер Сэвидж! – воскликнула сестрица Анна, заметив его. – У вас есть новости о Дот?
– К сожалению, нет, миледи.
– Дот, милая Дот, – запричитала блаженная Джейн с противоположного конца комнаты.
Кэт велела ей замолчать.
– Что ты сказала, Джейн? – спросил Уильям Сэвидж.
– Милая Дот, любимая Дот, – бормотала Джейн.
Все ошеломленно переглянулись.
– Так ее называл я, – объяснил Уильям Сэвидж.
– Поди сюда, Джейн, – велела Катерина, и Кэт подвела к ней шутиху за руку, как ребенка. – Что тебе известно о Дот? Скажи, куда ее увели!
Джейн косила глазами и грызла ногти.
– Джейн, – тихо попросил Уильям, – прошу тебя…
Шутиха начала тихо нараспев говорить:
– "Нелли Сухо поймала муху и к нитке привязала. Дерг туда, дерг сюда, и опять сначала…"
– Что это значит? – Катерина потянула Джейн за рукав.
Блаженная снова пробормотала:
– "У Деборы Дент был осел, не козел, вот такие глаза, вот такие копыта…" – Она покосилась куда-то вбок, коротко взглянула на Катерину и завела: – "Динь-дон, динь-дон, колокольчик зазвенел, старый колокол Олд-Бейли".
– Хватит, – попросила Анна. – Так мы ничего не добьемся.
Дверь в покои чуть приоткрылась. Блаженная вскрикнула и прижалась к Кэт, как если бы увидела самого дьявола. В комнату ворвался Крепыш и подбежал к хозяйке.
– Ну-ну, Джейн, – заговорила Катерина. – Тебе нечего бояться. – Она погладила дурочку по плечу. – Пойди и найди Уилла Соммерса. Он возьмет тебя под крыло. Мистер Сэвидж отведет тебя к нему.
Уильям Сэвидж низко поклонился и вышел со словами:
– Я буду искать ее. Не успокоюсь, пока не найду.
– Дурацкие стишки, – заметила Анна, когда шутиху увели. – Кое-кто считает, что Джейн мудрее Мафусаила. По-моему, это преувеличение.
– Я волнуюсь за Дот. – Катерина как будто разговаривала сама с собой. – У нее нет близких, которые позаботились бы о ней. Она всю жизнь хранила мне верность, а я причиняю ей одни несчастья! – Бремя вины давило на нее. Обернувшись к сестре, она попросила: – Анна, помоги мне одеться. Сегодня я хочу затмить всех своим нарядом… У короля я буду безупречна.
Катерина плавно шествовала по длинной галерее, ее сопровождали Кэт Брэндон и сестрица Анна. В разноцветных переливчатых платьях они были похожи на экзотических птиц. Платья, уже уложенные к завтрашнему переезду, пришлось в спешке извлекать из сундуков. На Катерине наряд из небесно-голубой парчи с ярко-красными, как грудка снегиря, атласными рукавами и корсажем. Лиф платья расшит блестками. На шее у нее ожерелье из крупного жемчуга. Анна нарядилась в шелковое платье в алую и белую полосы, с изумрудами Герберта, а Кэт в канареечно-желтом платье из тафты под темно-синей бархатной мантией. За ними по полу волочились длинные шлейфы. Вуали, отброшенные за спину, покачивались при ходьбе. Перед ними выступали два гофмейстера; иногда они оборачивались, чтобы полюбоваться на великолепных созданий в полном оперении, которые направлялись в королевские покои. В просторной приемной собралась обычная толпа придворных; все расступались, как Красное море, чтобы пропустить их. Кое-кто перешептывался, прижавшись губами к уху соседа. Все знали, как король любит редких птичек за своим столом – в том или ином виде.
Катерина думала об ордере с подписью короля – черным по белому. Генрих расписался своей рукой, а не приказал приложить к документу большую государственную печать. Неужели он мог одним росчерком пера лишить ее жизни? Это пугало ее. С таким же успехом он мог бы поставить клеймо на ее теле. Ордер она швырнула в огонь. Интересно, в каком настроении король пребывает сегодня? Он сам пожелал ее видеть; наверное, это хорошо. Может быть, королю надоело избавляться от жен. И все же ее переполнял ужас. Что, если, придя в его покои, она увидит, что короля нет, а ее ждет стража, готовая препроводить ее в Тауэр? "Нелли Сухо поймала муху и к нитке привязала". Ей не дает покоя судьба Дот, бедной исчезнувшей Дот. Кто-то взял ее под руку. Обернувшись, Катерина увидела Анну Стэнхоуп в шуршащем атласном платье; на шее покачивался большой, как плод шиповника, рубин. Стэнхоуп пришла поддержать ее. Улыбнувшись, Катерина спросила себя, в чем дело. Стэнхоуп в самом деле поддерживает ее или просто хочет позлорадствовать?
Из головы у нее не выходили слова Хьюика, сказанные перед тем, как они отправились к королю: "Кит, будьте послушны и, ради всего святого, держите свои мнения при себе. От этого зависит ваша жизнь". Как ей отблагодарить его за все, что он для нее сделал? Принес ей ордер, рисковал жизнью ради нее. Есть вещи слишком большие для простой благодарности. Приехав в Ашридж, он обнаружил, что Елизавета вполне здорова. Его просто убрали с дороги. В Ашридж его отправил Пейджет. Но теперь Хьюик вернулся и поддерживает ее в трудную минуту. Он предположил: может быть, кто-нибудь нарочно обронил ордер на арест королевы в надежде, что его подберут друзья и предупредят Катерину? А может, то была случайная ошибка ее врагов? Или промысел Божий? Скорее всего, правды они никогда не узнают.
– Оденьтесь как королева, Кит, – сказал ей Хьюик, – и помните: будьте покорны.
– Податливы, – добавила она.
– Уступчивы.
– Покладисты.
– Молчаливы. – Они оба неожиданно рассмеялись. Перед тем как откланяться, Хьюик легко поцеловал ее в щеку и напомнил: – Кит, кроткие наследуют землю.
Он ушел с улыбкой, хотя внутри у него все кипело от беспокойства.
Они остановились у двери в королевские покои. Катерина переглянулась с Кэт Брэндон; та одобрительно кивнула. Кто-то за дверями играет на лютне, слышно пение: "Кто получит мою белокурую леди, когда зазеленеют листья?" Песня знакомая, хотя Катерина не помнила, где слышала ее. Гудят мужские голоса. Среди них явственно слышится звучный бас короля, и Катерина вздохнула с облегчением. Генрих не остался бы в своих покоях, если бы приказал арестовать ее. Перед тем как распахнуть двери, гофмейстеры перешептываются.
Все собрались вокруг короля: Гардинер, Райзли, Рич, Пейджет и сошки помельче. Как только дамы вошли, повисло тяжелое молчание. После минутного оцепенения мужчины, опомнившись, опустились на колени и сняли головные уборы.
Лицо Генриха было непроницаемо. Он развалился на сиденье, как жаба.
– Ага! Вот и моя королева, – сказал он. – Иди сюда, дорогая, сядь со мной. – Он хлопнул себя по коленям.
"Значит, мне придется сидеть у него на коленях у всех на виду", – подумала Катерина, с трудом взгромождаясь на колено короля и прикасаясь губами к его влажным, мясистым губам. Она уселась, и ее спутницы поспешили устроиться поудобнее. Катерина заметила кривую улыбку Райзли и едва скрываемую гримасу на лице Гардинера. Они как две собаки, которые надеются получить кость.
Пейджет, по-прежнему изогнутый в подобострастном поклоне, воскликнул:
– Уверен, даже при дворе самого короля Франциска не найти таких красавиц!
– Мы говорили о Боге, верно, Гардинер? – Пропустив слова Пейджета мимо ушей, Генрих машет епископу мясистой рукой. Все знают: Катерина не умеет держать язык за зубами, когда речь заходит о религии. Ей приготовили ловушку и надеются ее поймать.
– Да, ваше величество. – Глубоко посаженные глаза Гардинера на миг сверкнули злорадством.
– Мы обсуждали положение о спасении; вопрос о том, в самом ли деле "только верой можно получить прощение". Что ты об этом думаешь, моя дорогая? – Он хлопнул жену по колену, ощупал ее небесно-голубое платье и вцепился в бедро.
Катерина знала: сейчас все смотрят на нее. Она напрягла все силы. Ей казалось, что ее кожу стянуло. В голове звучали слова Хьюика: "Податливая, покорная, уступчивая". Теперь ей совсем не смешно.
– Ваше величество, – ответила она. – Мне известно одно: Господь создал меня глупой женщиной, которая знает не больше, чем другие. Мой долг… – Она ненадолго умолкла. – Мой долг – во всем полагаться на мудрость вашего величества как моего единственного прибежища на земле, следующего после Бога.
Король крепче вцепился в ее бедро.
– Но по богословским вопросам вы редко советуетесь с нами; у вас имеется свое мнение!
Миллион мыслей крутились в голове Катерины; комната уменьшилась, все присутствующие исказились; их черты стали гротескными. Все напряженно ждали ее ответа. Ей предстоит справиться с собой, хотя очень хочется спрыгнуть с коленей мужа и сказать правду: она и дальше намерена давать ему советы, потому что он невежествен и ограничен, а она разбирается во многом куда лучше его.
Из очага выпал раскаленный уголек; к камину подскочил паж, схватил уголек щипцами и поспешно растер ступней след, который уголек оставил на половице. Сестрица Анна крепко сжала в руке кубок с элем. Гардинер поморщился. Райзли ухмылялся. Все напряженно ждали.
– Я считаю недостойным и несообразным для женщины поучать мужа, – наконец произнесла Катерина тихим, дрожащим голосом, не поднимая головы. – Если же я когда-либо создавала такое впечатление, то не для того, чтобы настоять на своем, а скорее в надежде отвлечь ваше величество от ужасной боли. Я надеялась, что во время разговора ваше величество испытает некоторое облегчение, но еще, – она погладила его по руке и вскинула на него взгляд, широко раскрывая глаза, как домашний котенок, – еще я надеялась извлечь пользу из ваших обширных познаний в данных вопросах.
Король прижал ее к себе и растроганно прошептал:
– Так-то лучше, любимая; мы с тобой снова друзья.
Катерина вздохнула с облегчением. Ей дали передышку… временную передышку.
Райзли нахмурился, Гардинер разочарованно поморщился.
Катерина с улыбкой обратилась к нему:
– Епископ, ваш кубок пуст. Хотите еще эля?
Гардинер протянул кубок, чтобы его наполнили, но не нашел в себе сил улыбнуться ей в ответ. Она победила, но победа кажется хрупкой, как паутина.
Они отплыли с началом прилива, поэтому дорога в Хэмптон-Корт не заняла много времени. Катерина старалась отложить отъезд, ей была невыносима мысль о том, что она поедет без Дот. Но Дот по-прежнему нигде нет, и Катерина больше не знала, где ее искать и кого спрашивать. Последние ее надежды связаны с Уильямом Сэвиджем. Королевская барка мирно плыла рядом с ее баркой в центре небольшой флотилии.
Генрих помахал ей со знакомым выражением лица. Катерина вспомнила картину, висевшую в Кройленде, на которой волхвы собрались вокруг яслей. На лице короля доброжелательность и нежность. Интересно, где та картина сейчас? Скорее всего, висит в замке какого-нибудь графа. Так Генрих смотрел на нее до того, как они поженились. Но ей не стоит ослаблять бдительность. Хотя от нее почти ничего не потребовалось, чтобы он сменил гнев на милость, потребуется еще меньше, чтобы снова настроить его против нее. Серрей путешествует вместе с королем; поймав ее взгляд, он подмигнул ей в знак солидарности. Серрей тоже знает, что значит висеть на волоске; он то входит в милость к королю, то попадает в опалу.
Внезапно впереди показались красные лепные трубы и зубчатые башни Хэмптон-Корт. Когда они огибали излучину, флаги трепетали на ветру. Вот и весь дворец за пышным зеленым лугом. Зрелище, захватывающее дух. Катерина не перестает восхищаться. Как здесь просторно, как все ново, как смело! Когда они высаживались на берег, король взял ее за руку и повел в парк. За ними, как назойливая муха, семенил Пейджет; он размахивал бумагами, которые ждут подписи короля.
– Не время, Пейджет, не время! – отмахнулся король и повернулся к Катерине со словами: – Пойдем, Кит, посмотрим, чем нас порадовали наши садовники.
Рука об руку король и королева шагали по дорожке; Генрих весело беседовал о том о сем. Нагнувшись, Катерина подняла с земли почти идеальный полукруг – упавшее гнездо зяблика. В нем, между комьями пуха и перьев, лежат три пятнистых яичка. При виде их она почувствовала горечь потери и прошептала:
– Как грустно!
Король взял у нее находку со словами:
– Не волнуйся, Кит, эти малыши выживут!
Он осторожно устроил гнездо на ветке ближайшего дерева. Но чувство пустоты и разбитости не покидало Катерину. Интересно, когда она перестанет хотеть ребенка из чистого желания родить и начнет хотеть ребенка ради собственной безопасности? Она уже оставила всякую надежду. И что же Дот? Она не смеет говорить о Дот королю, боясь возбудить новые подозрения. Они прошли еще немного и наконец уселись на скамье в тенистом садике, огороженном высокой живой изгородью из бирючины. Король притянул ее к себе, и она положила голову ему на плечо. Генрих что-то помурлыкал себе под нос; звуки эхом отдавались у нее в груди. Он погладил ее по виску, по тому месту, которое, как когда-то говорил ей брат, такое нежное, что можно убить человека, если надавить посильнее.
Так тихо, что слышно, как плещет рыба в пруду. Неожиданно до них донеслись новые звуки: топот сапог и металлический лязг. Топот приближался. Король умолк, когда в проеме живой изгороди появился Райзли во главе отряда из двадцати королевских телохранителей, вооруженных и облаченных в ливреи тюдоровских цветов.
– Господи спаси, – прошептала Катерина. – Я думала, с этим покончено.
Она больше не в силах была сопротивляться. Пусть ее поскорее арестуют и уведут! Пусть с ней делают что хотят. Она предвидела всякое, но не это. Так жестоко Генрих еще не поступал: дал ей поверить, что она прощена, и вдруг… Но король встал на ноги с потемневшим лицом и закричал на лорда-канцлера:
– Плут! Истинный мошенник! Выродок! Дурак! Прочь отсюда!
Райзли дрожащей рукой отослал стражу и растерянно уставился на короля. Генриха трясло от ярости. Он был не в силах сдержать крик.
– Прочь с глаз моих, слуга! – заревел он, задыхаясь.
Ошеломленный, испуганный Райзли, поджав хвост и сгорбившись, побрел прочь на глазах у телохранителей. Он знал так же хорошо, как и Катерина, что к вечеру о происшествии будет знать весь дворец. Райзли явился арестовать королеву, а король прогнал его, назвал дураком и слугой при целом отряде алебардщиков. Райзли промахнулся.
– Он мочится против ветра! – ворчал король.
– Ваше величество, по-моему, он всего лишь ошибается. Уверена, он не хотел сделать ничего дурного. Хотите, я позову его и помирюсь с ним?
– Ах, любимая, как мало тебе известно! – сказал он, гладя ее по щеке и проводя пальцами по горлу. – Этот человек вел себя с тобой как истинный мошенник. Он с легкостью отправил бы тебя на плаху, дорогая моя. Пусть помучается, он заслужил!
Ньюгейтская тюрьма, Лондон, сентябрь 1546 г.
Время для Дот утратило всякий смысл; один день незаметно перетекает в другой. Ей кажется, что все забыли о ее существовании, и сама она все равно что умерла. Она перестала отсчитывать удары колокола и наблюдать за полоской света в окне; ей все равно, день сейчас или ночь. Она спит, когда устает, просыпается, не отдохнув, не жалуясь, ест тухлятину, которую ей приносят. Каждый понедельник, после того как колокол отбивает девять раз, приговоренных ведут на казнь. Дот знает об этом, потому что плаха за стенами ее камеры и она слышит их последние слова, признание вины. Одни просят Господа о прощении, другие до самого конца твердят, что они невиновны. Обычно приговоренные молятся или говорят о любви к своим близким, чьи придушенные рыдания она слышит тоже. Потом слышится глухой удар топора, и Дот вздрагивает. Страх леденит душу. В голове невольно зарождаются мысли о том, что ее ждет.
Она никогда еще не присутствовала при казни; в Стэнстед-Эбботс ничего подобного не происходило. Лишь иногда вора сажали в колодки за кражу хлеба или куска мяса.