– Видишь, на что идет мужчина, чтобы проводить со своей любимой всю ночь! – сказал он после того, как Мэри ушла. Потом он снова обиделся на нее и стал еще милее. – Приятно ли мне рыскать в темноте, словно вору?
Кроме того, Катерина не могла не видеть его достоинств; в его присутствии у дам поднималось настроение, а юные девицы глупо хихикали. Они готовы были упасть к его ногам, как спелые колосья. Он мог бы получить любую из них, но выбрал ее. Думая об этом, Катерина слабела. Хотя она понимает, что в основе всего ее тщеславие, ей было все равно.
В глубине души она сознавала, что переменилась; события последних месяцев сломили ее. Она все подвергает сомнению, гадает, истинны ли ее убеждения, вера в Бога. То, что с ней произошло, дало ей возможность с новой остротой почувствовать, как важно жить. Ей кажется, что Сеймур наполняет ее жизненной силой. Когда она с ним, она живет; такой живой она себя не помнила. Обычные ее заботы отошли куда-то вдаль; ей все равно, что Стэнхоуп теперь расхаживает, как королева. На коронации Стэнхоуп отказалась последовать за Катериной, Катерине и это было совершенно безразлично. Мыслями она была в Челси, в объятиях милого Томаса. Пусть Стэнхоуп волнуется из-за того, кому перед кем положено стоять. Она наложила руки на драгоценности королевы, в день коронации Эдуарда надела лучшие из них, а Катерина думала лишь об одном: как она рада, что ей уже не приходится надевать тяжеленные ожерелья, которые натирают кожу и оттягивают шею. Она грустила лишь о том, что среди драгоценностей королевы остается крест ее матери, хотя Стэнхоуп не соизволит надеть на себя такое простое украшение. Только крест Катерина и хотела бы вернуть.
Она обняла Томаса за плечи. В голову закралась страшная мысль: если она не согласится выйти за него, он скоро полюбит другую. Это так же ясно, как то, что ночь сменяет день, ибо таков порядок вещей. Но главное, она ни в чем не может ему отказать. Стоило ему хоть пальцем ее коснуться, и она мгновенно загоралась.
– Да, я выйду за тебя замуж, – произнесла она, когда он надевал сапоги и собирался выйти.
Он прыгнул к ней, повалил на постель и заключил в объятия:
– Ты не пожалеешь!
– Я и не собираюсь, – улыбнулась она, ероша ему волосы.
– Сегодня же напишу королю, – сказал он, вставая и целуя внутреннюю сторону ее запястья, затем нежно погладил пальцем место поцелуя: – Я вижу твою вену, голубую от твоей крови. Мы смешаем нашу кровь и родим наследника!
О ребенке Катерина не смела и думать, это запретная мысль. Она молчала и думала: можно ли получить столько из того, что она желала? Не слишком ли дерзко с ее стороны просить у судьбы подарить ей еще и ребенка? Она невольно вспомнила своего умершего младенца, его сморщенное личико и крошечную сеточку прожилок на закрытых веках.
– Напиши и попроси у короля даровать нам разрешение на брак, – оживилась она. – Томас, сходи к королю, уговори его. Ты его любимый дядя, пусть сыграет для нас роль Купидона.
– В самом деле, мысль неплохая! Моему братцу придется подчиниться, если король сам пожелает, чтобы мы поженились, – ответил Сеймур.
Томас открыл дверь, но она поманила его к себе; ей хотелось еще раз обнять его.
– Помни, Томас, король еще мальчик; вся власть у твоего брата. Пусть лучше он будет твоим союзником, чем врагом.
– Любимая, что бы я делал без твоих добрых советов?
– Попроси брата, – продолжила она, когда Сеймур был уже на пороге, – чтобы мне вернули мои драгоценности; я хочу получить крест моей матери. Больше мне ничего не нужно. Остальное пусть забирает Стэнхоуп, если для нее так важно красоваться в королевских побрякушках! С меня хватило. – Она вдруг увидела его лицо и замерла. Его охватывает… что? Злость? Тщеславие? Катерина не знала, но ей стало не по себе.
– Не только крест, Катерина! Драгоценности стоят целое состояние, и они твои по праву.
Он ушел. Она понимала: он имеет в виду, что эти драгоценности станут его. После того как они поженятся, все ее имущество перейдет к нему. Ей все равно; вещи всегда были ей безразличны, а его она хочет больше, чем что-либо другое.
* * *
– Дот, позови мужа и следуй за мной, – сказала Катерина.
– Позвольте мне сходить за ним, мадам. Он в музыкальном салоне.
– Скорее, и ни слова.
Когда Дот и Уильям пришли, они увидели Сеймура. Он повел их на барку.
– Вы никому не сказали? – спросил он.
– Ни единой душе, милорд, – ответил Уильям.
– Не "милорд", Сэвидж! – рявкнул Томас. – Надо говорить "милорд адмирал", не забывайся!
– Прошу прощения, милорд адмирал.
Уильям с трудом скрывал презрение. Но Сеймур ничего не заметил. Уильям Сэвидж слишком далеко от него, чтобы его замечать. Дот знала: ее муж невысокого мнения об этом человеке, он считал его высокомерным сукиным сыном. Но Катерина его любит, и этого достаточно, чтобы Дот относилась к нему неплохо. Наверное, в нем есть и что-то хорошее. Она помнила его еще по Чартерхаусу, помнила, как волновались молодые девицы, когда он приезжал в гости. И бедняжка Мег тогда в саду цепенела при мысли, что ей придется выйти за него замуж. Даже Дот тогда его чуть-чуть побаивалась. Он неискренен, и Дот рядом с ним часто бывало не по себе. Он неглубок; ей кажется, что он весь – блестящая поверхность, под которой ничего нет. Его взгляд ни на чем не задерживается подолгу; глаза все время бегают, порхают, как бабочки. Если оборвать у бабочки красивые крылья, она превратится в уродливую гусеницу… Правда, теперь Дот уже не боится Сеймура. Теперь ей ничего на свете не страшно.
Барка скользила по реке. Дот наблюдала за Катериной. Она прильнула к Сеймуру, как влюбленная девчонка. Дот еще не видела ее такой помолодевшей и беззаботной. Как будто с ее плеч сняли огромную тяжесть. Ей казалось: кто-кто, а Катерина Парр способна справиться с неискренним, увертливым красавцем. Сеймур красив, этого у него не отнять, и умеет так взглянуть, что женщины тают. Правда, к Дот это не относится; она раскусила таких красавцев еще в юности, когда думала, что влюблена в Гарри Дента. Гарри Дент тоже считался красавчиком и расхаживал с таким же самодовольным видом. Его избраннице казалось, что она лучше царицы Савской, но потом Дот быстро поняла: Гарри Дент любит только самого себя. Дот готова поставить последний пенни на то, что и Сеймур таков же.
Она видела Гарри Дента, когда неделю назад приезжала в Стэнстед-Эбботс повидаться с мамой и рассказать о своем замужестве. Он растолстел, облысел и растерял свою красоту вместе с волосами; Дот мысленно усмехнулась, вспоминая, как давно он кружил ее в танце. Прошло почти десять лет с тех пор, как она уехала, и все изменилось, не только талия Гарри.
Маму она нашла в прачечной Рай-Хаус. Хотя Дот нарочно надела не самое нарядное платье, ей казалось, будто она стала в родном доме чужой. Мама была в деревенском домотканом платье, чистом, но залатанном на локтях. Подол юбки она подобрала под передник; на голове простой чепец из голландского полотна, как те, что носила сама Дот в девушках.
Дот привезла маме в подарок три ярда тонкого атласа, но сразу поняла, что прогадала. На что маме тонкий атлас абрикосового цвета? Руки у мамы загрубели от стирки, и Дот невольно одернула рукава: теперь руки у нее стали мягкими и белыми, как у леди, и на пальце у нее аквамарин – подарок королевы, такой большой, что за него в Саутуарке ей бы отрезали палец. Они скованно поздоровались; Дот казалось, что ее голос звучит как-то фальшиво.
– Нет, вы только посмотрите! – воскликнула мама. – Моя малышка Дотти выросла и вышла замуж… какая ты стала – прямо леди! – Она отошла на шаг, чтобы полюбоваться Дот; лицо у нее стало морщинистым, как печеное яблоко. Глаза у Дот наполнились слезами.
– Мама, – сказала Дот, – у нас с Уильямом есть дом в Девоне; переезжай к нам, если хочешь! Надеюсь, скоро у нас будет много детей…
Мать погладила дочь по щеке пальцем грубым, как плотницкая доска.
– Нет, дочка, стара я уже, чтобы привыкать к новому месту. И где этот Девон? Наверное, на самом краю света. И потом, как я уеду из Стэнстед-Эбботс – вдруг твой брат вернется? Он ведь уплыл за море. Попал в долги и сбежал. Оставил своих подружек и малышей.
– Но, мама… – начала Дот, но мать перебила ее:
– А еще мне, понимаешь ли, здесь нравится.
– Как хочешь, – ответила Дот, чувствуя, как к горлу подступил комок: они опять разлучаются, и мать уходит от нее, уходит в такое место, куда ей не попасть. – Я собиралась пригласить к нам и маленькую Мин с мужем… Он может управлять фермой.
Мать опустила глаза, и у нее прервалось дыхание.
– Но тогда ты останешься здесь одна.
– Дотти, мне и здесь хорошо. У меня здесь есть друзья. У жены твоего брата на руках шестеро, и ей моя помощь нужнее, чем тебе. А маленькая Мин пусть едет с тобой. Может, ты и из нее сделаешь леди – я возражать не стану. У них ведь двое детишек – пусть растут вместе с твоими. Подумать только, Дотти, у меня будут образованные внуки!
Дот накрыла волна нежности к матери; проглотив ком, она спросила:
– Мама, хочешь познакомиться с моим Уильямом?
– Нет, малышка. Не буду знать, что сказать ему, он ведь у тебя из благородных…
– Мама, он не такой, ты…
– Нет, Дороти, – решительно возразила мать. – Ты сама не понимаешь, как сильно ты изменилась, и давай на этом покончим.
Перед отъездом мать сунула Дот сверток с атласом и велела:
– Отдай его маленькой Мин. Ей от него будет больше проку, чем мне, если она поедет в Девон.
– Может быть, тогда возьмешь вот это? – Дот с трудом отвязала кошелек с пояса и протянула его матери.
Некоторое время кошелек находился между ними; потом мать и дочь дружно рассмеялись.
– От этого не откажусь, – сказала мама.
– Ты не думай, у меня еще есть, – успокоила мать Дот. – Я позабочусь, чтобы ты ни в чем не знала нужды.
Барка пристала к небольшой пристани. Все вышли и последовали за Сеймуром, который широким шагом шел вперед, ведя Катерину за руку. Скоро они подошли к часовне; Дот не успела удивиться, когда Сеймур объявил, что они станут свидетелями их с Катериной венчания. И прежде чем Дот могла что-либо сообразить, словно ниоткуда появился священник.
– А! Вот и счастливая чета, – сказал он, широко улыбаясь, раскрывая приветственные объятия и ведя их в часовню, где пахло сыростью.
Он завел речь о святости брака, о том, как важно воспитывать детей в новой вере, но Сеймур перебил его:
– Давайте поскорее покончим с этим.
Катерина почти не замечала, как сыро в часовне. Краем глаза она видела, как Томас передал священнику мешок с монетами. Он платил за молчание и за быстроту. Она невольно вспомнила свою предыдущую свадьбу: тщательно отобранных знатных гостей, великолепный пир, развлечения, танцы. Она рада теперешней простоте и рада, что ее свидетелями стали милая Дот и Уильям Сэвидж. Ей, конечно, хотелось пригласить на свадьбу брата и сестру, но Томас настоял, чтобы они обвенчались тихо. Он так и не спросил разрешения ни у короля, ни у совета, ни у родного брата.
Катерина на некоторое время забыла обо всем. Она любовалась своим женихом, который приносил брачные обеты.
Где-то наверху, под деревянным потолком, гнездились ласточки; время от времени они влетали в окна. Ее забавляло, что она, вдовствующая королева Англии, выходит замуж в часовне, где в окнах нет стекол. Одна алтарная свеча догорела и погасла.
– …в болезни и здравии, – повторяет она, – в радости и в горе…
Она невольно вспоминала, как Мег перед ее свадьбой с Генрихом, по наущению Кэт Брэндон, читала "Батскую ткачиху". Как они тогда смеялись! Теперь она, почти как та самая ткачиха, трижды вдовела и выходит замуж в четвертый раз.
Интересно, что обо всем этом думает Бог?
– …Пока смерть не разлучит нас. – Как будто время пошло вспять и она не выходила за Генриха Восьмого. – Даю тебе слово.
Сеймур сжал ей руку, склонился к ней, обнял, раздвинул губы языком. Катерина зажмурилась. От счастья кружилась голова. Она лишь успела подумать: наверное, сейчас священник не знает, куда девать глаза, и делает вид, будто прибирает в алтаре.
Новобрачные вышли из часовни и снова сели на барку; Катерина была как во сне. Они снова плыли вверх по реке, хотя начинался прилив. День погожий, на поверхности воды плясали солнечные зайчики, у берега проплывала флотилия лебедей. Молодой муж привлек ее к себе. Он не сводил с нее нежного взгляда, поцеловал ее в лоб.
– Я счастливейший из смертных, – прошептал он, и Катерина блаженно улыбнулась.
– Так ты скажешь королю? – спросила она.
– Милая, не волнуйся. Я со всем разберусь. Все будет хорошо. Я получу разрешение, а потом признаюсь, что дело уже сделано.
Интересно, как молодой король отнесется к тому, что они уже поженились? Катерине не по себе: ведь она стала соучастницей обмана. Кроме того, непонятно, как поведет себя брат Томаса. Но любовь заставляет ее забыть обо всем. Кроме того, это такой незначительный грех по сравнению с тем, что она готова была сделать с отцом нынешнего короля, если бы не вмешательство Хьюика!
– Теперь ты моя, – сказал Томас. – И я буду о тебе заботиться.
Она почувствовала, как тяжело его рука легла ей на плечо. Молодой король ни за что не допустит, чтобы его мачеху и любимого дядю обвинили в государственной измене!
– Да, Томас, ты позаботишься обо мне, – с трудом произнесла она.
– Конечно, позабочусь, милая. Я буду жить ради тебя. Я все улажу с королем и советом, я верну твои драгоценности, и я… – он крепче сжал ей плечо, – подарю тебе ребенка.
Она глубоко вздохнула, и все ее тревоги улетучились. Он защитит ее! Она так привыкла к страху, она забыла, как жить без него.
Сеймур-Плейс, Лондон, июль 1547 г.
Накануне приехала новая воспитанница Сеймура, леди Джейн Грей. Она практически принцесса, и Елизавета, которая приходится ей кузиной, настороженно присматривалась к ней – словно кошка, которая готовится схватить мышь.
Джейн Грей была худенькая и невысокая, с лебединой шеей. Она не похожа на других десятилетних девочек, пухлых и розовощеких, с которых еще не сошел детский жирок. Она вся как будто состоит из углов, острых локтей, торчащих ключиц. Из-за нервных рук и широко расставленных глаз она напоминала Дот птицу. Глаза у Джейн такие светлые, что на солнце кажутся белыми. Она не удивилась бы, если бы оказалось, что под чепцом у девочки перья, а не волосы.
Поползли слухи о том, что Джейн прочат в жены королю Эдуарду. Говорят, Сеймур заплатил целое состояние, чтобы девочку отдали ему под опеку; если ему удастся выдать ее за короля, все лавры достанутся ему. Всякий раз, как при Елизавете заходила речь о будущей свадьбе, она громко фыркала, словно старая тетка. Джейн Грей, как и она, получила хорошее образование. Возможно, она даже знала больше, чем кузина. Однажды Дот слышала, как Катерина хвалила ее, когда Джейн прочла стихотворение по-гречески. Точнее, Дот сама решила, что это стихи, а потом Елизавета презрительно процедила:
– Значит, она знает греческий, вот как?
Теперь Джейн сидела рядом с Уильямом за спинетом и играла первую партию. Пьеса сложная; Джейн спотыкалась на одном и том же месте, но не сдавалась.
– Да, вот так, молодец! – хвалил ее Уильям, когда она в первый раз добралась до конца без запинки, и лицо девочки расплылось в такой непосредственной, искренней улыбке, что Дот невольно улыбнулась тоже.
Пока все разделяли детскую радость Джейн, Дот вдруг поняла, как редко улыбается Елизавета, а если и улыбается, то осмотрительно, словно ее улыбки драгоценны, как бриллианты, и нельзя тратить их впустую. Может быть, Елизавета разучилась веселиться после того, как ее матери отрубили голову. Дот неожиданно посочувствовала девочке и сама себе удивилась.
Дот сидела наискосок от спинета; у ее ног трехлетний племянник Катерины играл с деревянными бусами. Ей поручили заботу о Неде, который приехал к ним на несколько месяцев. Такая работа для благородных дам, и она теперь стала дамой, хотя ей до сих пор в это не верится. Она вышивает воротник для Катерины: крошечные красные цветочки, в середине каждого жемчужина. В окна льется яркий свет; на полу лежат цветные ромбы. Дот покосилась на камин: его не мешало бы вымести. Она с трудом удержалась, чтобы не взять метлу и не подмести как следует. Она еще не привыкла к новой жизни. Раньше она была невидимкой, которая выметала золу из камина, выбивала ковры. Иногда она не то чтобы скучает по прошлой жизни, нет… Она скучает по тому, что постоянно что-то делала. Для нее в доме всегда находилась работа. Иногда она скучает по своим прежним делам. Благодаря им она оставалась сильной и крепкой, ведь ей с утра до ночи приходилось таскать тяжести, нагибаться, бегать вверх и вниз по лестнице, мыть полы, подметать, заправлять постели, складывать платья. Работа оживляла ее. Теперь она дворянка; ей положено вышивать, читать, играть в карты, читать стихи. Такие дела оказывали на нее прямо противоположное дейст вие. Ей недоставало физической работы. Хотя ей поручили присматривать за маленьким Недом, его одежду стирала специальная горничная, она же убирала за ним, а еще одна его кормила. Дот же должна просто занимать его, учить молитвам и бранить, если он плохо себя ведет, что случается редко.
Вот что значит быть женщиной в том мире, куда она вознеслась! Нужно сидеть тихо, молча, быть опрятной и красивой, во всяком случае на публике. Молодые девушки каждый день берут уроки танцев у настоящего итальянского маэстро. Он обращается с ними властно. Мэри Оделл, новенькая, немного неуклюжа, правда, танцует она неплохо. Но до Елизаветы ей далеко. Она старается быть лучшей во всем. Дот боится насмешек, поэтому не учится танцевать, а просто смотрит на девушек из угла. Рядом с ней обычно сидит Лиззи Тируит – по ее словам, она свое уже оттанцевала.
Внизу, в саду беседовали Катерина и Сеймур. Дот слышала их в открытое окно. Она рада, что их брак перестал быть тайной. Слухи о нем распространились быстро, хотя ни она, ни Уильям никому ничего не говорили. Наверное, няня Елизаветы мистрис Астли заметила, как Сеймур является к ним по ночам. Мистрис Астли – старая сплетница; она остановила Дот возле кухни, когда после свадьбы не прошло и недели.
– Дороти Сэвидж, расскажите-ка о новом павлине королевы, – сказала она, делая непристойный жест рукой.
– Не понимаю, что вы имеете в виду, – ответила Дот и отвернулась, но Астли перегородила ей дорогу и не дала пройти.
– Нечего задирать передо мной нос! – прошипела она. – Что с того, что ты служишь вдовствующей королеве? Моя хозяйка – леди Елизавета, принцесса крови, а твоя госпожа стала королевой только по браку.
Дот очень хотелось оттолкнуть злобную старуху, но она сдержалась. Она давно поняла, как ценно умение вовремя промолчать.
– Запомни, Дороти Сэвидж, – продолжала Астли, – пусть ты и разодета в пух и прах и королева дарит тебе красивые платья, меня ты не проведешь! Я хорошо помню, откуда ты родом!
– Мистрис Астли, я ничего не скрываю. Пусть мой отец и не был дворянином, человеком он был хорошим, – ответила Дот, выпрямляясь в полный рост и возвышаясь над низкорослой толстухой. – Голубая кровь не обязательно делает своего обладателя хорошим, – продолжала она, сама себе не веря. Неужели она способна так отвечать? Но она не зря провела столько лет при дворе, наблюдала, слушала. Она многому научилась.