Астли пыхтела и сопела, собираясь с ответом, но Дот стремительно развернулась и убежала во двор, крикнув через плечо:
– Насколько я помню, Христос был простым плотником!..
Теперь к инструменту подошла Елизавета, а Джейн Грей примостилась на краешке табуретки рядом с двоюродной сестрой. Елизавета играла популярную песенку о любви, которую все мурлыкали уже больше недели. Длинные белые пальцы Елизаветы порхали по клавишам; она расцвечивала мелодию своими вариациями, потом запела высоким голоском. Глаза у нее закрыты, но время от времени она открывала их и окидывала комнату беглым взглядом, желая убедиться, что все смотрят на нее. Все действительно смотрели на нее. Джейн была совершенно взбудоражена.
Во время паузы Елизавета ненадолго обернулась к Уильяму, который стоял у нее за спиной, подмигнула ему. Он отвернулся и удивленно посмотрел на Дот. Елизавете хотелось, чтобы все мужчины обожали ее; Дот видела, как она кокетничала даже с самыми низшими мальчишками-слугами. Правда, на Уильяма ее чары не действовали; как-то он признался Дот, что находит ее несносной. Учить Елизавету музыке его попросила Катерина, а ей он не мог отказать.
На солнце у окна тепло; Дот прислонилась головой к оконной раме и задремала. Внизу по-прежнему разговаривали королева и Сеймур. Катерина была чем-то взволнована, а Сеймур ее успокаивал, но из-за музыки она не могла разобрать слов, только интонацию: его бархатную, ее пронзительную.
– Кит, – услышала она, когда в пении наступила пауза, – мы их вернем. – Сеймур начинал злиться. – Они проявляют пренебрежение не только к тебе, но и ко мне.
В голову Дот закралась мысль: Сеймуру, как и Елизавете, больше всего хочется, чтобы им все восхищались.
– Но мой крест, Томас! Среди этих драгоценностей крест моей матери, о чем Стэнхоуп прекрасно известно! – Катерина скомкала платок. Прошло уже три месяца с тех пор, как Томас обещал вернуть ей крест. Три месяца она замужем. У нее чешется нос и щиплет глаза, как иногда бывает в такое время года; ей хочется окунуть голову в таз с холодной водой.
Она вспоминала детство, когда они с Уиллом и сестрицей Анной тайком убегали купаться на озеро. Никто не должен был знать об их вылазках. Они придумывали какой-нибудь невинный предлог – что идут собирать цветы или охотиться на бабочек, – а сами незаметно ускользали на озеро. Там они раздевались до сорочек, бросали одежду в кучу, осторожно шлепали босыми ногами по илу и входили в ледяную воду. Уилл нырял головой вперед, кувыркался, выныривал на поверхность, тряс головой, как спаниель; брызги летели от него во все стороны. Катерина и Анна не хотели окунаться с головой – мокрые волосы могли их выдать. Кроме того, Анна тогда была еще маленькая и не умела плавать.
Катерина помнила, как Анна влезала ей на спину, обхватывала ее ногами за талию и они вместе шли до тех пор, пока вода не доходила ей до подбородка. Она слегка вздрагивала, вспоминая, как прохлада окутывала ее со всех сторон, под ногами хлюпал ил. К ним подплывали рыбешки и тыкались им в ноги. Анна, охваченная радостью, хихикала ей на ухо, и сама Катерина трепетала. Ей было немного страшно: что скрывается под илом, на который она наступает босыми ногами?
– Милая, крест – всего лишь безделушка. Я подарю тебе куда более красивые драгоценности. Мне невыносимо другое: знать, что мой братец и его чудовищная жена так со мной обращаются. Она расхаживает по дворцу в драгоценностях королевы, а ведь королева – ты! До тех пор, пока мой племянник не женится, ты остаешься королевой. И ты – моя жена. Я уже не говорю об их ценности. Это пренебрежение ко мне, Катерина! – Он хлопнул себя ладонью по бедру.
Она молчала. Нет смысла убеждать его в том, что так называемая безделушка очень ценна для нее, нет смысла объяснять, как она дорога ей. Кроме того, теперь у нее есть Томас. Она вспоминает, сколько часов перебирала пальцами жемчужины и думала о нем, гадала, где он и с кем, внутренне бурля при мысли, что он может полюбить другую. Теперь он ее муж. Ничего подобного она прежде не знала. Он как будто вдохнул в нее жизнь. Он играет на ее теле, как на музыкальном инструменте. Она постоянно горит желанием.
Она и не догадывалась, что способна на такую безудержную страсть. Всю жизнь Катерину Парр считали хладнокровной и разумной.
Однако она уже чувствует, как он отдаляется от нее – постепенно, мало-помалу, и все же… Сначала его удерживала интрига. Лорд-протектор кипел от ярости, узнав об их свадьбе, да и король не обрадовался, когда выяснилось, что у него испросили позволения на брак, который уже состоялся. Томас, правда, все уладил, как и обещал. Ему удалось задобрить молодого короля. Наверное, по сравнению с лордом-протектором, который и вздохнуть бедному мальчику не дает без своего позволения, Томас для него – как глоток свежего воздуха. Томас дает племяннику деньги на карманные расходы, ведь стараниями лорда-протектора король беден как церковная мышь. И пусть мальчик теперь отдалился от нее, но он едва ли забыл, как она заботилась о нем, когда он только-только вышел из младенческого возраста.
И все же тайное замужество лишило Катерину доверия короля. И с Марией нет прежней близости. Мария не одобрила ее брак, считает, что тем самым она продемонстрировала неуважение к ее отцу. Не следовало вдове Генриха Восьмого так быстро снова выходить замуж. Мария перестала отвечать на письма Катерины.
Сеймура радовала атмосфера скандала. Когда стало известно о том, что они поженились, в Лондоне появились отвратительные памфлеты с рисунками, в которых подвергалась сомнению добродетельность Катерины. Ей было известно о памфлетах со слов Хьюика. Как же она мучилась от стыда! Томас был ее оплотом; рядом с ним она могла и дальше жить с высоко поднятой головой и сносить язвительные замечания Стэнхоуп. Та не стеснялась в выражениях. Она говорила о том, как низко пала Катерина, после короля выйдя замуж за младшего брата. Стэнхоуп не изменилась; всю жизнь она карабкалась вверх по иерархической лестнице. Она всегда точно знала, кому и когда положено стоять на той или иной ступени. Ради того, чтобы забраться повыше, она готова была идти по головам.
Скандал только распалял Томаса; он радовался, что обязан защищать жену, ограждать ее от неприятностей. Но вот скандал утих; все мало-помалу смирились с их новым положением. И Катерина почувствовала с его стороны некоторое охлаждение. На публике ничего не заметно; он изображает пылкого влюбленного. Иногда ей кажется, что его страстность – всего лишь игра; от него веет холодком. По мере того, как он отдалялся, она все больше желала его. Ее пыл рос, поглощая ее.
По дорожке шел садовник, Катерина окликнула его, поманила к себе.
– Уолтер, будьте добры, срежьте немного лаванды, – сказала она. – Ее нужно разбросать в моей спальне.
Садовник почтительно снял шапку и щурился на солнце. В руке он держал луковицы; под ногтями у него была земля.
– Что это? – спросила она.
– Гиацинты, мадам, – ответил он. Катерина почувствовала, что муж не сводит с нее гневного взгляда. – Я сохраню их до следующего года; тогда мы сможем любоваться ими весной. Это те самые душистые, которые вам так нравились.
– Уолтер, с нетерпением жду, когда можно будет снова любоваться ими и наслаждаться их ароматом.
– Довольно! – рявкнул Сеймур, и Уолтер отошел. – С какой стати ты зовешь его по имени? – возмутился он.
– Так его зовут, – ответила Катерина, с улыбкой гладя бороду мужа.
– Я не потерплю, чтобы ты так запросто обращалась со слугами.
– Ах, Томас, я знала его отца, а его самого помню еще мальчишкой.
– Не потерплю… – Он умолк и вдруг крепко схватил ее за запястье. Катерина ахнула, хотела что-то сказать, но он ее перебил: – И болтовня насчет гиацинтов… Он слишком фамильярен! Я от него избавлюсь.
– Как хочешь, – ответила она, понимая, что, если она станет защищать садовника, все будет только хуже.
Сеймур не смотрел ей в глаза; он дулся, как маленький мальчик. Хотя его желание угасало, зато ревность расцветала пышным цветом. Он не позволял ей оставаться наедине ни с одним мужчиной, даже с Хьюиком. Иногда Катерине казалось, что в глубине души ее муж согласен с автором памфлета, в котором подвергается сомнению ее добродетель. Впрочем, его ревность доказывала, что он по-прежнему ее любит. Конечно, Томас собственник, он горд и заносчив, как мальчишка, и все же в чем-то он ей не доверяет.
Она слышит, как в музыкальном салоне поет Елизавета; ее высокий и звонкий голос невозможно перепутать ни с чьим. Песенка плывет в вечернем воздухе.
– У девочки красивый голос, – заметила она.
– Я должен идти. – Сеймур небрежно поцеловал ей руку, развернулся и широким шагом ушел прочь.
Глядя ему вслед, глядя, как полы плаща взлетают вверх при ходьбе, Катерина думала о том, что слишком сильно его любит. Она вспоминала, как ночью он прижимается к ней всем телом, как его руки ласкают ее, – и изнывала от желания. При такой страсти у них непременно будет ребенок… иначе и быть не может. Но время уходит. Прожитые годы начинают сказываться на ней. В тридцать пять многие женщины уже не могут рожать. Правда, к тридцати пяти годам большинство женщин выглядят старухами; они расползлись и обрюзгли после многочисленных родов. А у нее, как сказал однажды Томас, срывая с нее сорочку, "фигура молодой девушки".
– Ты вернешься вечером? – крикнула она ему вслед, но он ее не слышал, а если и слышал, то не ответил. Она села на траву, расправив юбки, и потерла зудящие глаза. Она слышала цокот копыт у конюшни – он уезжает. Он вернется к ней, в этом она уверена, ведь они поженились по любви. Он всего лишь дуется.
– Вам грустно? – вдруг раздался чей-то тоненький голосок.
Катерина вздрогнула от неожиданности.
– Джейн! – воскликнула она. – Как вы меня напугали. Я думала, вы в музыкальном салоне, с остальными.
– Вы плачете?
– Нет, Джейн, просто у меня чешутся глаза, и я их терла.
– У вас печальный вид.
– Нет, Джейн, как я могу печалиться, когда у меня есть все, чего я желаю?
Джейн озадаченно улыбнулась; девочка, видимо, не понимала, как можно получить все, чего желаешь.
– Давай разыщем Крепыша и выгуляем его в саду.
Они позвали пса и, держась за руки, направились к садовой калитке. Катерина покосилась на Джейн и подумала: девочка очень хладнокровна и уравновешенна. Ее чуть ли не с рождения готовят к будущему. Она напоминает Катерине живую изгородь, которую причудливо подстригли ножницы садовника. А будущее ей выбирать не дано, ведь в ее жилах, как в жилах ее кузины-певуньи, течет королевская кровь. Катерина не знала, что это – благословение или проклятие.
Томас по-прежнему намерен выдать Джейн Грей за короля, что само по себе неплохо. Но лорд-протектор надеется заманить в свои сети пятилетнюю королеву Шотландии до того, как на нее наложат лапы французы. Всех этих девчушек двигают, как пешек в шахматной партии. Пора подобрать жениха и для Елизаветы, ведь ей уже четырнадцать. Никто не знает, хорошая она партия или нет, законнорожденная или нет, принцесса или нет – бедняжка! А ведь есть еще Мария; ей тридцать один год, а она до сих пор в девицах. Мария не появляется при дворе. Зато лорд-протектор не видит, как она ходит к мессе; католические богослужения под запретом.
Хануорт-Манор, Миддлсекс, ноябрь 1547 г.
Небо над Хаунслоу-Хит было темное, низкое, похожее по цвету на кашу; оно давило на них. Во время грозы, которая бушевала несколько дней назад, сорвало последние листья с деревьев, и все вокруг неприветливо и сурово. Взмыленные лошади устали и из последних сил бредут к дому. За ними, вывалив языки, спешат заляпанные грязью гончие. Охота продолжалась почти целый день; сзади слуги несли тушу крупного оленя. Еще один слуга вел в поводу мула, нагруженного двумя оленями поменьше; их взвалили на мула, как мешки.
Одного убитого оленя Катерина собиралась послать Анне Стэнхоуп; она надеется, что жест доброй воли поможет ей вернуть мамин крест. Правда, она ни в чем не уверена: Томас поссорился с братом из-за драгоценностей королевы. Стэнхоуп стала невыносима; она расхаживает по дворцу, задрав нос. Она снова ждет ребенка – восьмого по счету. Катерина невольно думала о том, что мир устроен несправедливо. Одной женщине достаются восемь детей, а другой – ни одного. Но она уже свыклась со своей бездетностью. Ее уже не гложет острая тоска. Осталась лишь тупая боль, смутное ощущение, что ей чего-то недостает, только и всего. Зато на ее попечении появилась Джейн Грей; да и малыш Нед Герберт, сын ее сестры, очень радует ее. И конечно, с ней милая Елизавета. Можно сказать, что и у нее в каком-то смысле есть дети.
Елизавета скачет впереди, рядом с Томасом. Ее амазонка из изумрудно-зеленой шерсти – единственное яркое пятно на фоне серого ландшафта, если не считать прядей ее рыжих волос, которые выбились из прически и плывут за ней, как хвост кометы, да проблеск розового атласного рукава, когда рука Томаса взлетает вверх на холодном ветру.
Катерина внимательно наблюдала за ними. Они непринужденно болтали. Елизавета что-то говорила; Томас со смехом придерживал лошадь, чтобы ехать с ней рядом. Наклонившись к ней, он вынул веточку из ее волос. Елизавета положила ему на плечо руку, улыбаясь, хлопает ресницами, что-то говорит, а он выпускает ее руку и, шлепнув ее по бедру, скачет вперед. Катерина сгорала от ревности. У нее внутри как будто поселился клубок змей. Она пыталась убедить себя, что Томас ведет себя как хороший отчим, и все же опасалась, нет ли в их отношениях чего-то большего…
Среди слуг уже поползли слухи, но ее ушей они еще не достигли. В конце концов кое-что обронила Дот: Томас заходит по утрам в спальню Елизаветы, когда та еще не встала. Катерине не хотелось верить сплетникам. Дот никогда не любила Елизавету. Много лет подряд Катерина видела, как Дот мрачно наблюдает за принцессой. Правда, и Елизавета никогда не относилась к Дот по-доброму. Наверное, теперь Дот решила по-своему отомстить…
– Все так говорят, – не сдавалась Дот.
Катерина убеждала себя, что влечение Томаса к девушке невинно. Слуги любят почесать языки. И все же в последнее время она всегда сопровождает Томаса во время его утренних визитов. Она посоветовалась с Хьюиком; тот предложил отослать Елизавету прочь. Но Катерине не хотелось разваливать свою импровизированную семью.
Однако маленькая сценка, свидетельницей которой она стала, говорила о близости особого рода. Она помнила, как сама смотрела на Томаса в тот роковой миг, который вселил такой гнев в короля. Потом последовала ее опала, которая еще неизвестно чем закончилась бы… Она прекрасно понимала значение таких взглядов.
– Но мы ведь недавно поженились, причем поженились по любви, – говорила она в разговоре с Хьюиком.
– Кит… – он протяжно вздохнул, – любовь мужчины не бывает всеобъемлющей; только женщины способны любить всем сердцем. Я это знаю, ведь я и то и другое!
Однажды он признался ей в распутстве Юдолла, и Катерина спросила, ревнует ли он.
– Нет, – ответил Хьюик, – потому что я знаю: он ничего не может с собой поделать.
Но ее ревность бурлила в ней и не успокаивалась. "Я не разрушу свою семью", – обещала она себе. А может быть, Господь избрал такой способ наказать ее? Он послал ей мужчину, который разобьет ее сердце.
Больше она не находила в себе вдохновения для того, чтобы писать книгу. Хьюик убедил ее послать "Стенания" в печать. Если бы не он, она бы и не подумала об этом. В последнее время она ни о чем и ни о ком, кроме Томаса, думать не могла. Иногда ей было страшно забыться, потерять себя в своей любви. Все, что она считала важным прежде, улетучилось, превратилось в прах. Куда подевалась та женщина, что должна была стать маяком для новой веры? "Стенания" опубликуют стараниями милого Хьюика, который, должно быть, недоумевает, что случилось с его эрудированным другом.
– Я потерял вас из-за эроса, – сказал он ей недавно. – Но вы вернетесь, эрос со временем теряет свою привлекательность.
Они оба от души посмеялись над его словами.
"Стенания" должны стать памятником той тщеславной женщине, какой она была когда-то… Но даже мысль о книге не внушала Катерине радость. Реформа как-то движется без ее участия. Ее возглавили Кранмер и лорд-протектор; ежемесячно появляются новые законы. Запрет благословения свечей; в начале Великого поста не читаются ектеньи, относящиеся к благословению пепла; и помазание пеплом не совершалось. Запрещены и вынесены из церквей все святые образы, скрижали, распятия и дарохранительницы. Запретили читать пассии на латыни во время мессы… Все как она и мечтала, но саму Катерину реформы больше не трогали. Она осталась верна своим убеждениям, но больше не стремилась возглавить перемены. Слишком велики ее грехи. "Прощение можно получить только верой", – прошептала она и вздохнула, вспоминая, как волновалась из-за затмения, сулившего большие перемены, и как пылко относилась к трудам Коперника, который совершил переворот в астрономии. Она сама казалась себе неотъемлемой частью всего нового; на какое-то время она поверила, что без нее перемены невозможны.
– Как я тогда была горда – и как неустойчива, – шептала она.
Елизавета поравнялась с Томасом; Катерина встряхнулась, готовясь к схватке. Она пустила лошадь легким галопом и догнала их.
– Эй! – Она коснулась рукоятью кнута крупа лошади Елизаветы и втиснулась между ними.
– Дорогая. – Том поцеловал кончики ее пальцев и поднес их к своей щеке.
Елизавета отвернулась и тихо захихикала. Она казалась Катерине очень юной и очень невинной. Все происходящее тоже вполне невинно; Катерина ругала себя за ревность, за то, что позволила разыграться фантазии.
– У нас для вас сюрприз, – сказала Елизавета.
– Какой? – улыбнулась Катерина, ее страхи понемногу успокаивались.
– Если скажем, – усмехнулся Томас, – это уже не будет сюрприз.
Смятение внутри ее утихло; мир обретал привычные очертания, и они вместе въехали в ворота, спешились, передали лошадей конюхам, сбросили плащи и топали ногами, чтобы сбить грязь с сапог.
– Пойдемте, матушка. – Елизавета взяла ее за руку и повела в буфетную. – Только тише, здесь нельзя шуметь. – Она на цыпочках зашла в нишу у камина и поманила Катерину за собой. Щеки Елизаветы раскраснелись. В нише лежала обезьянка Вирсавия, жена Франсуа; к ней прижался младенец, его миниатюрная ручка вцепилась в шерсть на боку матери.
– Вот он, сюрприз, – прошептала Елизавета.
Сердце у Катерины стало легким, как воздух, и она лишь тихо ахнула; ее возглас больше похож на вздох.
Олд-Манор, Челси, март 1548 г.
Уже март, но еще холодно. Хьюик с нетерпением ждал тепла; в промозглую сырую погоду его коже особенно плохо. В парке моросит дождь. Хьюик и Катерина гуляли по берегу реки. Она крепко держала его за руку; Крепыш трусил впереди, время от времени останавливаясь и принюхиваясь к чему-то. Катерина держалась свободно и непринужденно; она смеялась и рассказывала забавные истории о своей жизни, требуя, чтобы он тоже рассказывал ей придворные сплетни. Хьюик давно уже не видел ее такой веселой; все напряжение ушло из нее, острые углы смягчились.