/6/
Лишь после того как Рейчэл вошла в дом через парадную дверь и Молл взяла ее накидку, она почувствовала перемену, происшедшую за короткое время в ее доме, с тех пор как она вышла из него: первое длительное отсутствие Эндрю в Эрмитаже. Когда он уезжал на неделю или на месяц, она все же ощущала его присутствие в доме, слышала его голос, видела его гибкую фигуру, передвигающуюся по зданию с неловкой грацией, свойственной необычайно высоким людям. Теперь же он исчез - исчез его голос, его фигура, его присутствие, - и огромная комната стала пустой.
Рейчэл присела на краешек стула, пока Молл отводила мальчика наверх. Она не то чтобы была утомлена физически, а скорее поддалась чувству подавленности. Разве солдатские жены не надевают личину отваги и жизнерадостности и никогда не дают мужьям заметить свою дрожь и свой страх? А когда мужчины уходят, они, женщины, возвращаются в свои безмолвные дома, зная, что им придется проявлять выдержку в течение года, а то и всей жизни, разве они не страдают в одинаковой мере? Чувствуют ли они себя ослабевшими и опустошенными, не представляя, сколько времени потребуется, чтобы снова стать на ноги? И почему даже присутствие любимого сына не возмещает отсутствия мужа?
Молл и мальчик спустились вниз. Он был в ночной рубашке, готовый к ужину. Рейчэл почитала ему немного, а потом рано уложила спать в своей постели, ведь он встал рано на заре. Молл сидела в кресле-качалке у камина, когда Рейчэл спустилась в большую комнату. С годами волосы Молл поседели, а лицо значительно похудело, но в остальном трудно было сказать, что ей уже перевалило за семьдесят.
- Молл, ты не должна была ждать меня. Я не хочу есть.
- Я знаю, миз Рейчэл, что вы не хотите, но я подам ужин. Генерал Джэксон сказал мне перед отъездом, чтобы я заботилась о вас. Помните, какой худющей вы стали в Хантерз-Хилл потому, что не хотели есть? Так идите же к столу и скушайте тушеное мясо.
Рейчэл съела немного телятины, чтобы ублажить Молл, и тут же почувствовала себя теплее и лучше. Она поднялась наверх, быстро разделась, надела длинную фланелевую ночную рубашку, но не стала заплетать косы и надевать ночной колпак. Она подвинула мальчика на его подушку, подвернула одеяло под его плечи, потом накинула на себя свой старый поношенный халат из испанского синего шелка. Она устала от долгой поездки, от дней ожидания и постоянной тревоги, что в любой момент у Эндрю могут отобрать командование. Но Рейчэл знала, что не сможет заснуть, - так остро чувствовала она свое одиночество.
Спустившись вниз, она подложила дрова в камин и села поближе к огню. Уперев локти в колени, Рейчэл протянула свои ладони к языкам пламени. Самыми тягостными будут ночи, днем она сможет ускорить бег времени, занимаясь повседневными делами, у нее будет компания сына, она может приглашать детей Северна. И все же самое тяжелое бремя для женщины - это оставаться с тем малым, что дает монотонная, а в одиночестве бессмысленная домашняя работа. "Такова судьба женщин, - рассуждала Рейчэл, - не быть творцом осмысленного - это отдано мужчинам, а всегда служить пассивным орудием для того, кто участвует в событиях".
Рейчэл встала, прошлась по комнате, прикасаясь к старым, знакомым предметам: к рашперу, принадлежавшему ее матери, который висел сбоку у камина; большим напольным часам, своему пианино и флейте Эндрю, лежавшей в футляре; ореховому письменному столу ее отца. Она выдвинула ящик и увидела одну из глиняных трубок Эндрю и рядом с ней в деревянной шкатулке - табак. Не задумываясь взяла трубку, набила ее табаком, подошла к камину и, выбрав живой уголек, приложила его к табаку, как делал Эндрю. У дыма был раздражающий, почти невыносимый вкус, и Рейчэл быстро его выдохнула. Через некоторое время она вновь вдохнула: на этот раз ощущение не было таким неприятным. Она погрузилась в кресло, втягивая понемногу табачный дым и выдыхая его в сторону потрескивавших дров. Она почувствовала себя ближе к Эндрю. Боль несколько утихла.
На нее нашла мечтательность, ее память вернулась к детским дням в Виргинии, на плантации, к ее отцу, начинавшему каждый новый день с молитвы. Первое, что старался внушить ей отец, Бог - это не идея или его отдаленное присутствие, а часть ее самой. Рейчэл слышала голос отца, говорившего ей: "Мы все - неотъемлемая часть Бога".
Она знала, что для ее отца Бог был всегда близок. Однажды она увидела его молившимся молча, без слов, и спросила, не боится ли он, что Бог может не услышать его. Джон Донельсон снисходительно улыбнулся и ответил:
- Нет, моя дорогая, Бог знает наши мысли, и более отчетливо, чем наши слова.
Рейчэл никогда полностью не принимала и даже не понимала отцовскую концепцию Божества. Для нее Бог был всемогущим правителем Вселенной, отдаленной и зачастую устрашающей силой, контролирующей ее и всех других, нравится им это или нет. Ей никогда не удавалось добиться ощущения интимности в своих молитвах, ибо ей казалось, что Бог слишком далеко, где-то там, в небесах, чтобы увидеть и позаботиться о какой-то одинокой душе. Помимо отца она знала других людей, шагавших по жизни рука об руку с Богом, ее брат Северн был одним из них. Она молилась, когда Эндрю был в отъезде, но всегда молилась скорее с чувством страха, чем любви, и обращалась к отдаленному Всемогущему, не питая к нему всепоглощающей веры и не возлагая на него искренней надежды.
Сейчас же она обнаружила, что встала на колени у камина, молясь за мужа с большим благочестием и смирением, чем когда-либо. Чувство отдаленности и неприкосновенности Бога отпало: она ощущала Его присутствие не только в ее доме, в бревенчатой хижине Эрмитажа, но и в самой себе, слыша свою молчаливую молитву: "Позволь моему мужу выполнить свое предназначение… и сбереги его".
Спустя несколько дней Джош Кленнинг прислал ее портрет в Эрмитаж. Она извлекла слоновую кость из ваты, в которую завернул ее мистер Кленнинг, подошла к окну, и лучи солнца упали на ее изображение. У нее оборвалось сердце, когда она осознала, что перед ней не портрет молодой красивой девушки. Почему она не заказала свой портрет во время первой встречи с Эндрю, когда ее кожа была безупречно гладкой? В таком случае ей не пришлось бы посылать мужу портрет сорокапятилетней женщины со слегка располневшим подбородком.
Но это глупо, ведь и Эндрю не молод. Из-за пережитых им испытаний под глазами появились синие круги, морщины в уголках глаз и глубокие складки, начинающиеся около ноздрей и идущие вниз, к уголкам его неровного рта. От матери она унаследовала густые волосы, и они еще не потеряли своего цвета, кожа сохранила слегка розоватый блеск, а глаза такие же темные и оживленные, какими они были в двадцать один год. Черты ее лица говорили о пережитых неприятностях, страдании, неопределенности. Но нет ничего страшного в утрате молодости, если со временем любовь становится все более сильной.
Она отошла от окна, уложила миниатюру в шкатулку, занялась письмом к Эндрю. Закончив писать, она вызвала мистера Динуидди. Он возвратился через несколько дней с ответом от Эндрю. Рейчэл поднялась наверх, свернулась в клубочек на постели, вытащила из конверта листок бумаги, заполненный его неровным, но ясным почерком.
"Моя любовь!
Сегодня вечером я получил твое нежное письмо, доставленное Динуидди. Он бережно передал мне твою миниатюру. Я буду носить ее на груди; но это вроде дополнения, ибо и без твоей миниатюры моя память никогда не преминет восстановить перед моими глазами твои черты.
Я благодарю тебя за твои молитвы. Я благодарю тебя за твою решимость мужественно пережить нашу разлуку. Я буду часто тебе писать. Если завтра я смогу погрузить на борт оружие, то отплыву рано утром в понедельник.
Уже час ночи, свеча почти догорела. Пусть ангельский дух, награждающий и защищающий добродетель, будет с тобой до моего возвращения, так искренне умоляет твой любящий муж".
Она долго лежала не двигаясь, прижав к груди письмо, ничего не думая, но чувствуя все. Потом встала, спустилась вниз, села за письменный стол и, взяв бумагу и перо, начала писать:
"Мой дорогой супруг!
Твое письмо от 18 января, посланное из устья Кумберлеида, доставлено в полной сохранности. Оно было для меня всем. Я им наслаждалась.
Не позволяй, мой дорогой супруг, чтобы любовь к стране, славе и чести побудила забыть меня. Без тебя они кажутся мне жалкими тенями. Ты скажешь, что это не язык патриота, а язык верной жены.
Наш маленький Эндрю чувствует себя хорошо. Молю, мой дорогой, пиши чаще. Это поддержка, бальзам для моего рассудка в одинокие часы. Я дорожу ими, как скупой дорожит золотом.
Думай обо мне как о своем самом дорогом друге на Земле".
Известия, доходившие до нее, были хорошими: кавалерия Джона Коффи и флотилия Эндрю успешно продвигались к Новому Орлеану. А известия с Севера были удручающими: бригадный генерал Уинчестер был взят англичанами в плен в Канаде. Получив уверения, что, если он посоветует своим войскам сложить оружие, с ними будут хорошо обращаться, он сдал два своих полка. Большинство солдат-кентуккийцев было истреблено северными индейцами, сражавшимися на стороне британцев. Старый генерал Робертсон, спокойный и философски настроенный по натуре, был в полной ярости, меряя шагами комнату в Эрмитаже.
- Что случилось с американской армией? - спрашивал он. - Первым капитулировал Хэлл и сдал не только себя, но и Детройт. Теперь в плену Уинчестер со своими двумя полками, и мы потеряли чудесных ребят. Если бы мы сражались так во время Революции, то остались бы британскими подданными. Во имя Всевышнего, дали бы возможность Эндрю Джэксону вести борьбу…
Он неожиданно остановился. Рейчэл уловила косвенный намек в его словах "дали бы…". Она подошла к старику, взяла его под руку.
- Что так вас расстраивает в отношении Эндрю?
- …Ну… Его обвиняют в том, что он будто бы заявил: один и тот же округ не в состоянии удержать в своих рамках его и генерала Уилкинсона и его пистолеты для дуэли всегда при нем.
Рейчэл отмахнулась от упоминания о дуэльных пистолетах:
- Принимая назначение, Эндрю знал, что ему придется служить под началом генерала Уилкинсона. Он сказал, что это горькая пилюля, но он будет подчиняться, как любой другой хороший офицер.
Робертсон разглаживал рукой свои седые редеющие волосы, направляя их вперед, пока они не образовали прямую линию с его бровями.
- Мы знаем это, моя дорогая подруга, но понимает ли это военный департамент?
Она сказала себе, что напрасно тревожится, что такого рода истории могут нанести ущерб Эндрю. Конечно, военный министр не уволит способного генерала на основании простых сплетен, особенно после того, как другие генералы потерпели такое унизительное поражение и осталось так немного других, способных противостоять британскому оружию.
В первом письме, написанном Эндрю из Натчеза, он сообщал, что генерал Уилкинсон приказал ему оставаться там и не двигаться по реке к Новому Орлеану. Он исполнил приказ, разбил палатки в четырех милях от города в красивой долине, где было достаточно дров и питьевой воды. Он также написал губернатору Блаунту и в военный департамент о том, что выполнил приказ Уилкинсона. Письмо Эндрю успокоило Рейчэл.
Затем, менее чем через месяц после отъезда Эндрю со своими войсками из Нашвилла, в кресло военного министра в Вашингтоне сел мистер Джон Армстронг. Едва успев усесться за стол министра, он написал депешу генерал-майору Джэксону, копия которой была доставлена в Эрмитаж:
"Военный департамент.
5 февраля 1813 года.
Сэр,
Причины, оправдывавшие формирование корпуса под вашим командованием и его поход на Новый Орлеан, перестали существовать. При получении настоящего письма вы считаетесь уволенным с общественной службы и обязанным принять необходимые меры для передачи генерал-майору Уилкинсону всех предметов общественной собственности, которые могут быть переданы в его владение. Вы примете для себя и корпуса благодарности президента Соединенных Штатов. Имею честь быть, сэр, с великим уважением
вашим самым покорным слугой".
Ее поразило такое развитие событий. Боже мой, неужели это никогда не прекратится? Она перечитывала текст несколько раз, пытаясь понять его смысл. "Причины, оправдывавшие формирование корпуса под вашим командованием и его поход на Новый Орлеан, перестали существовать…" Что имел в виду новый военный министр? Ведь причина, побудившая Эндрю двинуть свои войска на Новый Орлеан, могла исчезнуть только с прекращением войны!
Из всех возможных ударов, перенесенных Эндрю, это был, решила она, самый тяжелый: проведя две тысячи солдат на дистанцию в тысячу миль в наиболее тяжелое, зимнее время, почти сделав себя банкротом из-за оснащения и снабжения за собственный счет войск, он получил теперь извещение о грубом увольнении! Военный департамент не желал видеть генерала Джэксона в регулярной армии и теперь вышибал его оттуда ударом сапога.
/7/
Через две недели к ней приехал из Нашвилла офицер Эндрю по снабжению майор Уильям Б. Льюис с письмом, полученным им от Эндрю, в котором тот просил послать по реке Теннесси транспортные средства для доставки офицеров и рядовых, особенно больных.
- Я не могу послать ему через армейские каналы хотя бы одну лошадь, - пожаловался ей майор Льюис. - Поэтому я открыл частную подписку. Я набрал около шестисот долларов, но капитан Эрвин остановил меня в Нашвилле на том основании, что я помогаю и поощряю военный мятеж.
- Военный мятеж! - поразило ее словно молнией. - На каком основании?
- На том основании, что генералу Джэксону было приказано распустить корпус под его командованием, а он отказался сделать это и настоял на том, чтобы привести солдат домой.
Рейчэл, словно она стояла на своем поле, твердо уперлась ногами в половик и высоко подняла голову:
- Ну, добро для генерала Джэксона! Как мог додуматься военный департамент распустить солдат вдали от дома, не обеспечив транспортом и припасами для обратного пути?
Через шесть недель по вызову, присланному с курьером, она оседлала самую резвую лошадь и поехала в город. Там она увидела солдат, собравшихся на площади. Мужчины были изможденными, в изношенной одежде после месячного перехода по Тропе. Вспоминая толпы, попрощавшиеся с ними три месяца назад, пушечную пальбу, флаги и речи, она оглядела площадь: там стояла всего горстка зевак.
Направляясь к месту, где находился Эндрю, пожимавший руки своим офицерам, она подумала, что не видела его таким худым со времени его возвращения из Филадельфии в жаркий июньский день 1795 года, когда она вышла из сарая и увидела его обмякшим в седле на лошади перед их хижиной в Поплар-Гроув. Но его душевный настрой не ослаб. Он крепко поцеловал ее в губы, и его кости там, где они прикоснулись к ее телу, причинили боль. Его поза, когда он стоял, обнимая ее и наблюдая, как пехотинцы расходятся с площади, выражала не ущемленную гордость и даже не возмущение, а ясное понимание, что военный департамент совершил откровенную глупость, отказываясь от дееспособных войск. По пути домой их кони шли рядом, и он рассказал, как генерал Уилкинсон предоставил ему рацион всего на двадцать дней, не больше.
- Я был вынужден нанять фургоны и возчиков, купить лекарства за собственный счет. Когда кончился провиант и потребовались дополнительно лошади, я это тоже купил.
Рейчэл вопросительно взглянула на него:
- Ты купил, дорогой? На какие же средства?
- Выдал мои личные расписки. Составленные на квартирмейстера Уилкинсона.
Через несколько дней они съездили в город. Эндрю собирался купить новый плуг и большой бурав, а Рейчэл намеревалась высказать свои поздравления Саре Бентли, открывшей небольшую мастерскую по пошиву халатов и платьев для женщин Нашвилла. Не успела их карета появиться на Маркет-стрит, как прохожие закричали:
- Смотрите, генерал Джэксон!
Когда Эндрю привязывал лошадей перед нашвиллским постоялым двором, их быстро окружила толпа молодых людей. Кто-то крикнул:
- Трижды ура Старому Гикори!
- Не ты ли Старый Гикори? - потребовала ответа Рейчэл, увидя, что его лицо вспыхнуло.
- Может быть. Пойдем вовнутрь и узнаем, почему я из бесполезного типа превратился в героя.
В гостиной постоялого двора она услышала одновременно дюжину рассказов, как Эндрю всю дорогу прошел пешком, как его лошадь использовалась для перевозки больных, как он отдавал свою долю еды тем, кто ослабел от тропической лихорадки, как ухаживал за парнями и шагал рядом с фургоном, зачастую держась с солдатами за руки, и всех живыми доставил домой. Сэнди Донельсон сказал:
- Дядя ел меньше всех, шел дольше, работал напряженнее и спал меньше всех; именно поэтому мы говорили, что он самый стойкий.
- Верно, - добавил один солдат, - стойкий, как гикори. Мы называли его Гикори на длинном участке Тропы и ненавидели его за то, что он втянул нас в такое трудное дело. Потом, поняв, что он нас всех выведет из беды, мы стали звать его Старым Гикори. Мы были горды, что служим в его команде.
Джон Овертон пробился сквозь толпу, взял под руки Рейчэл и Эндрю и провел их в свою контору. Он убрал пачку книг по юриспруденции и записей со стула, обмахнул его носовым платком. Потом повернулся к Эндрю:
- Этот проклятый Уилкинсон! Он отказался оплатить твои расписки. Они присланы сюда, в Нашвилл, для оплаты.
Эндрю сжал челюсти. Рейчэл увидела, что он сделал глоток.
- Я гарантировал каждому, у кого брал пищу, фургоны, лошадей, лекарства, что армия Соединенных Штатов оплатит по первому требованию, и если они этого не сделают, то сделаю я.
- Какова сумма обязательств?
- Не знаю. Тысячи долларов.
- Тысячи?! - воскликнула Рейчэл. - Ох, дорогой, я была вынуждена продать большую часть последнего урожая и значительную часть скота, чтобы оплатить твои расписки на сумму тысяча шестьсот долларов, что ты мне оставил.
Джон сказал тихо:
- У меня отложена некоторая сумма, она в вашем распоряжении.
Эндрю покачал головой:
- Насколько было бы мне легче распустить солдат в Натчезе! У меня были деньги в кармане, три хорошие лошади, которые доставили бы меня домой. Но мог ли я быть в таком случае послушным солдатом? Нет! Я отдал Джаксу наличные деньги по той причине, что его кавалерия голодала, и потом я должен был привести каждого своего солдата домой.
Рейчэл поднялась и встала рядом с ним.
- А если военный департамент откажется оплатить расписки?
Он взял ее руку в свою:
- Тогда нам придется продать Эрмитаж.
В этот вечер она услышала блеяние ягненка. Она открыла дверь и увидела убежавшее из хлева маленькое белое животное, которому было всего несколько дней от роду. Она подняла ягненка и принесла его Эндрю, курившему перед камином.
- Помнишь того ягненка, что мы спасли в Поплар-Гроув? - спросила Рейчэл. - Он похож на своего брата.
- Его внук.
Эндрю погладил курчавую белую шерсть. Рейчэл подошла к письменному столу, взяла одну из трубок Эндрю и наполнила ее табаком.
- Я начала курить, когда тебя не было, - сказала она. - В одиночестве это утешает.
Он показал ей знаком подойти и сесть рядом. Эндрю обнял ее за плечи и притянул к себе.
- Я надолго оставляю тебя одну, не так ли?
Рейчэл прикоснулась своей щекой к его. Он не брился в этот день, но ей показалось приятным соприкосновение ее мягкой кожи с его щетиной.