Сколько я там просидел - не знаю, потерял ход времени, но в конце концов появился этот старик. Он не мог быть таким старым, каким выглядел, потому что в таком случае должен был умереть незадолго до Троянской войны; он был согнут и скрючен, как это иногда случается с высокими людьми, имел абсолютно лысую голову, маленькие блеклые глаза и где-то половину зубов. Его кожа была морщинистой и пятнистой, но сохранила достаточно цвета, чтобы его нельзя было принять за италийца - я решил, что он откуда-то с востока.
- Эй, ты, - сказал он.
- Кто, я?
- Ты. Новый человек. Я Сир.
Чудесно, подумал я, вот и наш начальник.
- Привет, - сказал я, потому что вежливость никогда не бывает лишней.
- Управляющий говорил мне, прибывать новый человек. - Он поморгал стене слева от меня. - Ты со мной, пожалуйста.
Я поднялся, а он продолжал пялиться на стену.
- Следовай, пожалуйста, - сказал он, развернулся и засеменил туда, откуда пришел.
- Этот очень хороший место, - сказал он, не оборачиваясь. - Этот очень хороший место для работать. Я работать здесь шестьдесят семь лет, с тех пор как был доставлен сюда из семейного дома в Апамее. Я начальник здесь тридцать один лет. Башмаки ты найдешь в корзина рядом окно.
По виду башмаков можно было подумать, что они здесь дольше, чем он. Я выбрал два, которые могли сойти за отдаленных родственников; даже такие были лучше, чем мои собственные. Кроме того, их давали бесплатно.
- Я служу хозяину, - продолжал жужжать Сир, - и отцу хозяина, и его отцу перед ним. Очень хорошая семья, очень славная и очень почетная, очень честная и добрая для хороший работник. Когда первый раз я прибывать, плакал, плакал все время, но скоро нашел, что этот место очень хороший. Туники в ящик в углу, все размеры, очень хороший.
- Спасибо, - сказал я, вытаскивая несколько образцов и засовывая их обратно. - Итак, - сказал я. - Чем тут кормят и сколько платят?
- Работать в полях очень много, - продолжал Сир. - Почва очень хороший, не как Сирия, где нет воды, очень сухой. Растить хороший виноград, хороший смоква, хороший оливка, делать все лучшим путем, как сказано в книга. Это новый хозяин способ, очень хороший способ, все в этот книга, очень мудрый. Следовай, пожалуйста.
- Конечно, - сказал я. - Насчет платы - платят раз в день, раз в месяц или как? И еще хочу спросить, можно ли получить немного вперед, это бы очень мне помогло...
- Хозяин очень хороший человек, - сказал Сира, будто меня здесь и не было. - Много учения, много понимания в книги. Всегда читать, читать, очень хорошо.
Мы пересекли двор - для человека, который мог только семенить маленькими шажками, он покрыл это расстояние удивительно быстро - и двинулись в сторону сарая с инструментами.
- Здесь инструменты, - сказал он. - Все прекрасные, все делать здесь на ферма. Ты брать в стойке в углу тяпка два зуба.
Я застонал. Я ненавидел тяпки.
- Слушай, - сказал я, - не знаю, упоминал ли об этом управляющий, но я лучше приспособлен для работы с животными - ну ты знаешь, могу водить упряжку, или, может быть, работать в конюшне. Готов на любую работу с лошадьми.
- В стойке в углу, - сказал он. - Стойка в углу. .
У меня возникло ощущение, что если я не возьму тяпку, он так и будет тут стоять весь день, повторяя "стойка в углу" из страха потерять место и быть вынужденным начинать все с начала. Я взял тяпку просто чтобы заткнуть его, и он тут же метнулся прочь, как хорек по канаве. Честное слово, мне приходилось почти бежать, чтобы поспеть за ним.
Может, он и был слеп, как летучая мышь, но имение знал назубок.
Где-то через полчаса он остановился как вкопанный посреди огромного распаханного поля и объявил:
- Это здесь.
Я опасался, что он скажет что-то подобное. Через поле растянулась длинная цепочка из примерно трех десятков мужиков, вооруженных двузубыми тяпками, и все как один усердно разбивали комья земли, вывернутые плугом. Самая моя нелюбимая работа в мире: разбивание комьев (думаю, на нее ушла большая часть моего детства).
Я повернулся к нему, чтобы рассказать об ужасных болях в правом плече, но он уже исчез; я еще разглядел, как он семенит обратно к дому, продолжая разглагольствовать. Затем какой-то парень - по виду, Руководство - посмотрел на меня эдаким злобным взглядом, так что я вздохнул, ухватился за тяпку и принялся ею махать.
Никто не скажет, что я ленив; честная работа за честную плату - большего я никогда от жизни не просил. Но вокруг полно честных работ, на которых не надо горбиться все время, а я не выношу горбиться. У меня чувствительная спина, иной раз в нее вступало из-за сущих пустяков, и стоит ей "щелкнуть" - остаток дня я провожу в агонии. Я давно обнаружил, что когда мы испытываем мучительную боль, то теряем чувство времени, так что я не знаю, как долго мы разбивали эти комья. По ощущениям это заняло около двенадцати лет, но не исключено, что мы уложились в несколько часов. Затем все вдруг остановились и подняли головы, и я поступил так же. Выпрямляя спину, я не получил никакого удовольствия, но мне хотелось посмотреть, что происходит.
Передо мной предстал мужик, сидящий на большой лошади и рассматривающий нас. О, видок у него был будь здоров. Попробуйте представить ребенка, который умер и был мумифицирован, как это принято у египтян, отчего весь сморщился и обесцветился. Теперь увенчайте эту куклу копной пушистых седых волос - и готово.
Надсмотрщик заорал:
- Кто сказал прекратить работу? - и все быстро согнулись, как колодезные журавли. Но мне было любопытно, кто этот чувак на лошади, поэтому я посматривал на него краем глаза, когда мог, и конечно, навострил уши, потому что он что-то бормотал себе под нос. Слов было не различить, но звучало это как поэзия.
Тут он перестал бормотать, потому что надсмотрщик с ним заговорил.
- Я тут подумал, хозяин, - сказал он, - что время уходит, так что, может, вместо того чтобы обрабатывать все вручную, нам стоит притащить борону и просто...
Но мужик на лошади не дал ему договорить. Голос у него оказался очень высокий и пронзительный, и говорил он крайне раздраженным тоном.
- Нет, нет, нет! - заявил он. - Сколько раз я должен вам повторять?
Поле засеяв свое, вольной рукой разбросав семена после плуга,
Почву мельчить должен теперь ты с усердьем великим и тщаньем,
В поте лица своего тяжким трудом бессмертных богов восхваляя,
Тяжеловесной мотыгою комья сухие крушить.
Тяжеловесной мотыгою, - продолжал он. - В книги особо оговорено: тяжеловесной мотыгою. Или ты хочешь сказать, что разбираешься в этом лучше поэта?
Короткая пауза.
- Ну, - медленно сказал надсмотрщик, - так-то оно да, но там, откуда я родом...
Существуют звуки, которые я могу идентифицировать не глядя, и удар бича по лицу - один из них. Конечно, я бросил быстрый взгляд в их сторону. Надсмотрщик пятился назад, зажав руками рот. Мужик на лошади аккуратно сворачивал бич.
- Запомни, - сказал он. - Тяжеловесной мотыгою. Никакой не бороной. В самом деле, неужели так трудно делать, как вам сказано?
Ну, тут уж я моментально опустил голову, потому что если я чему и научился - так это не высовываться, когда дела приобретают крутой оборот. В следующий раз, когда я решился посмотреть, всадник исчез, а надсмотрщик стоял и стирал кровь с ужасной раны, протянувшейся от угла рта к брови. Восхитительно, подумал я, вот это местечко я себе подыскал.
Наконец, после пары жизней и дополнительного времени, добавленного за плохое поведение, мы достигли края поля и надсмотрщик приказал шабашить. На обратном пути я спросил одного из ребят, что это вообще было.
Он посмотрел на меня.
- Ты, наверное, новичок? - спросил он.
- Да, первый день здесь. Кто был этот псих на лошади и за что он стегнул надсмотрщика?
Парень рассмеялся.
- Который на лошади, - сказал он, - это Марк Вентидий Гнатон, и он здесь хозяин. И еще многих где хозяин, но тут он проводит большую часть времени.
- А, - сказал я. - Ну, это полезные сведения. Но почему он побил надсмотрщика? И что за стихи он читал?
Чувак улыбнулся.
- Видишь ли, - сказал он. - Наш Марк Вентидий - ученый малый. Всегда глазами в книгу, а если нет, так сам пишет - поэзию и все такое. Ну вот, а лет эдак пять назад, когда помер его старик, а Марк унаследовал его владения, он решил управлять хозяйством согласно длиннющей поэме, которую сочинил один из этих городских писак. Похоже, им больше нечем занять свободное время, кроме как сидеть и писать поэму про то, как делать разные вещи - вести сельское хозяйство, плавать на кораблях, лечить болезни и что там еще взбредет им в голову. Ясно дело, они ни хрена в этом не соображают, а только списываю все из каких-то других книг, подрихтовывают, чтобы хорошо звучало, но наш Марк держится этой чертовой старой поэмы, которая называется "О Земледелии" и которую сочинил Публий Вергилий Марон; короче говоря, мы все делаем так, как сказано в этой поэме, и неважно, правильно это или нет. А что до надсмотрщика - Клит его зовут, испанец, он у нас недавно, они вообще надолго тут не задерживаются, надсмотрщики - не придумал ничего лучшего, как сказать хозяину, что в книге все неправильно, а Марку это не понравилось, как ты сам видел. Конечно, мы могли бы предупредить его, но тогда какое ж веселье?
Я призадумался. Понятно, вам я не кажусь знатоком литературы, и совершенно правильно не кажусь, но когда торчишь во дворце, постепенно наслушаешься всякого о поэтах и поэмах - скука смертная, конечно, и большая часть влетает в одно ухо и вылетает из другого, но кое-что застревает посередине - в частности, я запомнил имя Вергилия Марона, потому что Луций Домиций его на дух не выносил и время от времени декламировал из него издевательским голосом и вообще всячески глумился. Поэтому когда тот парень назвал имя, я кивнул и пробормотал: а, этот, или что-то вроде. Не подумайте, что я узнаю работы Вергилия Марона, даже если вы раскрасите их синим и приколете мне к заднице вилкой, но тем не менее.
- Значит, - сказал я, - это не первый раз, когда он отчебучивает такие фокусы?
Чувак улыбнулся.
- Предпоследний надсмотрщик попробовал объяснить Марку, что нельзя подрезать лозы в сентябре, это гибельно для винограда - ну, это так и есть, как всем известно. Но хозяин впал в дурное настроение, огрел надсмотрщика по лицу тупой кромкой тесака, сломал ему челюсть и сказал, что в книге сказано: лозы подрезкой образить с восходом Арктура, а если он не способен выполнять простых указаний, то пусть убирается на все четыре стороны. Ну что, назавтра надсмотрщик ушел, а мы занялись подрезкой, как было сказано, и все лозы на северном склоне к концу недели были мертвы, как сапожные гвозди. Жара, видишь ли. Смешно тебе? Да мы сами чуть не обосрались от смеха.
Я кивнул. В общем-то я понимал, что произошло, потому что лозы с восходом Арктура подрезают в Ионии, откуда родом целая толпа старых греческих поэтов, а Вергилий Марон просто списал этот кусок у кого-то из них. Я хотел было объяснить это тому парню, но плюнул.
- Ну, - сказал я, - полагаю, вам до этого не было дела. .
Парень покачал головой.
- Хозяин обвинил во всем нас, - сказал он. - Выбрал трех ребят и приказал бичевать их чуть не до смерти. Тем не менее, не самое умное занятие - указывать высокородным господам, что и как делать, они всегда уверены, что знают лучше. Они себя считают владыками всего сущего, а когда что-то идет не так, значит, в этом виноват кто-то другой. Но на что тут жаловаться? Так уж устроен мир.
Еда оказалась дрянь, и никто ничего не сказал об оплате, а может, кто и говорил, да я прослушал. Но я был слишком измотан долгим днем в компании с тяжеловесной мотыгою, чтобы обо всем этом беспокоиться. Я нашел никому не нужный угол, свернулся там на одеяле и провалился в сон.
На следующей день нас подняли на рассвете и погнали на следующий сеанс тяжеловесного мотыженья. К полудню я был готов сдаться, но надсмотрщик пребывал в дурном настроении и я забраковал идею похалтурить, сжал зубы и продолжил мотыжить. К концу работу все мои желания сводились к стремлению заползти под какой-нибудь камень и сдохнуть. Следующий день был в точности такой же, как и следующий за ним. Я надеялся, что через день-другой я приспособлюсь и все тело потихоньку перестанет болеть, но я себя обманывал.
Наоборот, все становилось только хуже, а о деньгах и прочих вульгарных материях так никто и не упомянул. С другой стороны, твердил я себе, я регулярно питаюсь, мне не надо было прятаться от стражников с той самой поры, как я прибыл в Италию. Вроде не так много, но если прикинуть, я еще и оставался в небольшом выигрыше.
Прошел еще один день, мы по-прежнему разбивали комья. К этому моменту я был совершенно уверен, что навсегда повредил спину, а руки и плечи были не сильно лучше. Кроме того, меня стала доставать скука. Сперва я не придал этому значения, поскольку в прошлой жизни хватил достаточно развлечений, но если вы привыкли выживать за счет хитрости, жить на нервах и инстинктах...
Ну, это напомнило мне об одном мужике, с котором мы как-то разговорились в кабаке. Он рассказывал, что родился и вырос в большом городе в Малой Азии, а затем по какой-то причине переехал в глушь, где жил сам по себе - и как он сказал мне, мир и покой потихоньку стали выворачивать ему мозги. Он был привычен к шуму - на улицах полно людей днем, ночью по ним скрипят и грохочут телеги, а чтобы просто пересечь рыночную площадь, надо было толкаться, пихаться, уклоняться, нырять и прыгать.
Для него оказалось чистым мучением торчать весь день посреди поля и не слышать ничего, кроме щебетания жаворонков и пердения коров вдалеке. Ну так вот, я думаю, со мной и привычкой к развлечением, или, если предпочитаете, к опасности, та же история. Мои мозги окостенели в небрежении, а скука так донимала меня днем, что ночью я не мог заснуть, хотя физически был совершенно разбит. Безумие, конечно. В смысле - ну кто станет мечтать о побеге, соскучившись по смертельным опасностям? Но опять-таки, я никогда не притворялся, что у меня все в порядке с головой.
Итак, наступил десятый день моей земледельческой карьеры, и мы, как обычно, разбивали своими сраными тяжеловесными мотыгами здоровенные комья спекшейся грязи, как вдруг появился угадайте кто? - трясущийся старый паразит Сир! С первого дня от него не было ни слуху ни духу - не то чтобы я без него заскучал, но вот он здесь, по-прежнему чирикает в пространство, а с ним еще один чувак. Здоровяк, широкие плечи, шея толстая, как у быка, рыжеватые волосы начинают редеть на макушке. Луций Домиций.
Ну, я не знал, что и подумать. Сперва я решил, что он искал меня; и хотя я все еще был очень зол из-за того, что он мне наговорил, по-настоящему зол, я поймал себя на такой мысли: ну что ж, теперь все будет в порядке - как будто в мире что-то встало на свое место. Но он, вроде бы, не смотрел ни на меня, ни на кого еще. Он просто стоял и рассматривал двузубую мотыгу в своих руках, как будто пытался понять, как заставить ее работать - с таким выражением на лице, будто он только очнулся после удара по башке. Тут я понял, что происходит. Он вовсе меня не искал. Он просто явился сюда в поисках работы - чистое совпадение.
Надо ли говорить, что покинуть свое место, чтобы поболтать с кем-нибудь в присутствии надсмотрщика, было абсолютно невозможно, так что мне пришлось дождаться конца дня, чтобы сказать привет. К этому моменту у него был такой вид, будто парфяне весь день выпытывали у него военные тайны: челюсть отвалилась, а все тело слегка тряслось. Я-то по крайней мере уже работал на ферме раньше. Не думаю, что ему доводилось.
Я подошел к нему сзади и сказал спокойным, будничным тоном:
- Привет, Луций Домиций.
Он замер, а потом повернулся так резко, что едва не упал.
- Гален, - сказал он. - Какого черта ты здесь делаешь?
Я ухмыльнулся.
- Зарабатываю на жизнь, - сказал я. - Хорошая, честная работа, что может быть лучше? А у тебя как дела?
- Что? - он как будто не сразу понял вопрос. - О, я тоже. В смысле, я бродяжничал с тех пор, как сбежал с корабля, пытался пробраться в город, но добрался пока только досюда, не ел два дня, а тут кто-то сказал, что неподалеку дают работу, ну и вот... - он покачал головой. - Гален, - сказал он, и глаза его покраснели, как будто в них попала пыль, - ты представить себе не можешь, как я рад тебя видеть. Я... о, боже, это идиотизм, - он обхватил меня ручищами и сжал так, что едва не сломал мне ребра.
- Да отпусти меня, твою же мать, - просипел я, - ты меня угробишь. И ребята пялятся.
- А? Да, верно, - он отпустил меня, и мы оба расплылись в улыбках, как последние дураки. - Я думал, что никогда больше тебя не увижу, - сказал он.
- Я тоже, - ответил я. - Так что с тобой было после того, как ты сбежал?
Мы пошли к баракам.
- О, ничего особенного, - ответил он. - Я слез по якорному канату, когда никто не смотрел, проплыл под водой до соседнего корабля, перевел дыхание, и так пока не добрался до гавани.
- Так мы и думали, - сказал я.
- О, - он нахмурился. - А, ну да. А еще думал, до чего ж я умен. Ладно, неважно. Так сколько уже дней ты здесь?
- Десять, - сказал я. - И если ты еще не заметил, это совершенно ублюдочная жизнь. Я бы не пожелал такой даже навозному жуку.
Он вздернул голову.
- У меня примерно такое же ощущение, - ответил он. - В смысле, тут всегда так?
- Сегодня хороший день, - сказал я. - Хозяин не показывался, а у надсмотрщика было относительно неплохое настроение.
- О, - он нахмурился. - А кому принадлежит это место? Я спрашивал того безумного старика, но он, похоже, не слышал меня.
- Марку Вентидию Гнатону, - ответил я и рассказал о поэзии, Вергилии Мароне и о том, как надсмотрщик получил по мордасам. Вид у него стал очень задумчивый.
- Вентидий Гнатон, - повторил он. - Боже, я помню его, полный мудак. Скучный до крайности и притом злобный. Являлся на все мои декламации. Его даже приглашать не надо было, сам приходил.
- Что ж, лишнее доказательство тому, - сказал я, - что он совершенный псих.
- Именно. И у него всегда был такой вид, будто он испытывает невероятное наслаждение. Ну или по крайней мере я не помню, чтобы он спал или тыкал себя булавкой в ладонь, чтобы не заснуть. Помню один невероятно долгий вечер, когда он стал рассказывать мне, как ему понравилось, что я использую двойную цезуру в хореическом гекзаметре, и заткнуть его удалось только на рассвете. Думаю, он ненавидел меня не меньше остальных, но пресмыкался совершенно виртуозно: никогда не позволял личным чувствам мешать работе.
Я нахмурился.
- Думаешь, он может тебя узнать?
Он пожал плечами.
- Вообще-то нет. Ему никогда не придет в голову, что один из его работников - мертвый император. Но все же я не стал бы лишний раз рисковать. Он что, постоянно болтается среди работников или так, как повезет?