Около полудня мы бросили якорь и стали ждать. Не было обычного ажиотажа, возникающего на борту корабля после долгого путешествия, когда моряки начинают болтать о том, что они собираются делать, оказавшись в городе. С зерновозами все по-другому. Едва разгрузившись, они отправляются в обратный путь; время - деньги, и только умение быстро оборачиваться отделяет прибыль от убытков. Выходные ожидали команду на другом конце пути, в Камарине, где корабль будет стоять под погрузкой двое суток. Я сам хотел бы быть с ними, но знал, что не могу рисковать, светя рожей на Сицилии. Нет, к тому времени, как их станут выкидывать из таверн в Камарине, я уже две недели буду вкалывать на своих персональных каменоломнях: снова аферы, воровство с прилавков и беготня от стражи. Какая замечательная у меня жизнь, подумал я.
И тут, пока мы сидели и любовались видами, до меня дошло: на самом деле я вовсе не обязан заниматься этим и могу выбрать какое угодно другое дело. Мысль поразила меня, как гром среди ясного неба. Что именно я могу делать, я не имел представления - но какого черта, не единственный же я человек в таком положении в Риме, пристанище миллионов беднейших людей в мире. Здесь тысячи таких, как я, и все они как-то выкручиваются. Я никогда не слышал о телегах, кружащих по улицам Рима и подбирающих бездыханные тела бедняков, умерших за ночь от голода. Безусловно, все очень просто: мне надо только добраться до города и получить работу.
Конечно, ничего подобного я прежде не делал. За двадцать четыре года, миновавших с того дня, как я ушел из дома, я все время видел людей, вкалывающих в полях, но никогда не думал подойти к одному из них и попросить работу или выйти на ярмарку работников или еще что. Я знал, что теоретически это возможно, но на себе ни разу не пробовал. Но, размышлял я, задача не может быть слишком сложной, иначе как с ней справляются все эти тупицы и долбодятлы? Если уж у них все получается, то находчивый парень вроде меня добьется своего без проблем. Чем больше я обдумывал эту идею, тем больше она мне нравилась. Перед моим мысленным взором предстал я сам - через десять, пятнадцать лет. Вот он я, в прекрасной шерстяной тунике, стою перед оживленной мастерской, на заднем плане суетится с десяток работяг, а я говорю: когда я первый раз появился в городе, у меня не было ничего, кроме рваной рубашки и пары башмаков. Разумеется, я стою спиной к рабочим, и потому не могу разглядеть, чем они занимаются - жаль, это было бы небесполезно, может, у меня возникли бы кое-какие идеи. С другой стороны, это не казалось особенно важным. Неважно, какая именно работа - главное, работать. Все выглядело очень просто: приложить усилия сейчас, а на выходе получить спокойную, обеспеченную старость. В некотором смысле не сложнее, чем поджарить колбаску. И (как я не мог не указать сам себе) все это было бы невозможно, если бы я не избавился наконец от Луция Домиция, что я считал уже свершившимся фактом. Как ни печален он был, этот факт, но надо было смотреть ему в глаза. Именно Луций Домиций тащил меня вниз все эти десять лет, служил причиной всех беспокойств и сложностей и поглощал большую часть усилий. Сбросив его, как мешок камней, я наконец могу заняться собой и найти место в мире, предназначенное только для меня. Может, мне будет немного его не хватить поначалу, но бывают моменты, когда надо просто повернуться спиной к прошлому и посмотреть вперед. Ну вот.
Что ж, когда сидишь в ожидании на корабле и заняться совершенно нечем, в голову лезет что попало. Это примерно так же, как когда просыпаешься посреди ночи и не можешь заснуть, и постепенно начинаешь думать обо всем, пока в мозгах не засвербит - а почесать никак. Потом из укромных уголков начинает лезть незнамо что, и незаметно для себя ты вдруг решаешься на что-то исключительно безумное и дурацкое. Когда такое происходит ночью - ничего страшного, рано или поздно ты засыпаешь, а проснувшись, ничего уже не помнишь.
Но на рейде Остии в полный штиль, когда деваться абсолютно некуда, если не умеешь плавать, существует реальная опасность воспринять это собачье дерьмо всерьез. Вот в такое состояние ума я себя и загнал. В какой-то момент я понял, что есть одна вещь, которую необходимо сделать, прежде чем провести черту между бесплодным, потраченным ни на что прошлым и сияющей новой жизнью - помириться с Луцием Домицием. Не то чтобы я перестал беситься по поводу некоторых сказанных им слов, но я не хотел просыпаться по ночам и лежать, переживая, что мы остались врагами и даже не попрощались. Ну а кроме того, делать было совершенно нечего, я просидел на бухте каната несколько часов и отсидел всю задницу. В общем, я встал и пошел его искать.
Зерновоз - большое судно, но свободного пространства на нем не так много. Все оно забито амфорами с зерном. Поиски кого угодно занимают меньше времени, чем поглощение тарелки супа. Однако на камбузе его не оказалось, равно как на палубе и в трюме, не сидел он и на сральном стуле; и я был совершенно уверен, что в капитанской каюте его тоже нет.
Так где же он?
Я поспрашивал, но никто его не видел. В конце концов один из парней, которых я расспрашивал, призадумался и спросил капитана, потому что тот вдруг забегал по кораблю в самом скверном расположении духа, обыскал все, начиная с пустых мешков и заканчивая вороньим гнездом, пошарил палкой в большущих амфорах с зерном - и не обнаружил никаких признаков Луция Домиция.
- Ублюдок не мог спрыгнуть за борт, - бормотал он, - потому что когда мы вставали на якорь, он еще готовил завтрак. Никто не слышал плеск?
Тут до меня дошло. Утром, когда все бездельничали да выворачивали себе мозги, он улучил момент и смылся.
- Должно быть, сполз тихонечко по борту, - сказал капитан. - Возможно, доплыл под водой до соседнего судна, и так от одного к другому - до берега. Что ж, я надеюсь, его прихватила судорогу и он утонул.
Он пнул груду старых мешков.
- И поделом мне, нечего быть таким мягкосердечным.
По каким-то причинам капитан, кажется, во всем винил меня - не то чтобы он прямо обвинил меня в пособничестве или еще что. Думаю, он просто очень разозлился, потеряв раба, а раб у него появился исключительно из-за меня, стало быть, и вина моя. Как обычно, куда капитан - туда и команда, и к тому времени, как мы наконец встали на разгрузку в док, я был только рад убраться с корабля и от их мрачных рож. Я был так разозлен этим несправедливым отношением, что уже миновал пирс и начал подниматься к городу, когда до меня наконец дошло.
Проклятье, подумал я. Он ушел, а я его упустил.
Я не знал, что делать, поэтому уселся, прислонившись к стене и почему-то расплакался. Я так и сидел тут, рыдая от всего сердца, когда заметил, что надо мной кто-то стоит. Низенький, круглый мужик с лысой головой и клочковатой белой бородой. Лицо как полная луна, нос - как пятачок.
- С чего ты так убиваешься? - спросил он на латыни. Я посмотрел на него. Из-за слез образ оказался слегка размытым.
- Я потерял единственного настоящего друга, - сказал он. - Он просто взял и сбежал, и даже до свидания не сказал.
Коротышка нахмурился.
- Ох, - сказал он. - Вот оно что. Ну что же. Выпей, тебе полегчает, - он порылся в кошельке и щелчком послал в меня монету. Я поймал ее не глядя, одной рукой. Это оказался добрый серебряный денарий, на который в Риме легко можно купить тяжкое похмелье, и еще останется на плотную закуску, так что это было хорошо. Разумеется, монета была старая, с Фортуной, держащей рог изобилия, на одной стороне и головой императора Нерона - на другой.
Шесть
И вот, значит, я в Остии один и без гроша за душой - впрочем, это не совсем так, потому что проснувшись на следующий день, после гулянки стоимостью в денарий, я обнаружил себя владельцем похмелья классического образца и одного медного гроша (который я едва не проглотил; никак не могу избавиться от греческой привычки носить мелочь во рту, понимаете ли). Каким-то образом эта совершенно бесполезная монета - на грош невозможно купить ничего вообще - заставила меня почувствовать себя еще хуже.
В общем, вот так обстояли дела: больная голова и шея, окостеневшая после ночевки в портике храма. Прекрасное начало новой жизни. Тем не менее, ошибка была моя собственная, пожалеть меня было некому и я уселся на храмовых ступенях и попытался понять, что делать дальше.
В принципе, я мог остаться в Остии. У зернового терминала всегда хватало работы, если вы не возражаете через год-два превратить в развалину. Кроме того, можно было двинуть по военной дороге в Рим, или выбрать случайное направление и отправиться в сельскую местность и попробовать найти работу на ферме.
Возможно, виной тому похмелье и свернутая шея, но чем больше я раздумывал, тем больше мне нравился третий вариант. В конце концов, сказал я себе, в глубине души я остался деревенским пареньком, и если бы не жестокие превратности судьбы (Сенека так сказал, не я), то сейчас я был бы дома, в Аттике, и сидел бы под собственной смоковницей, поглощая завтрак из корзинки, прежде чем приступить к дневным трудам среди виноградных лоз. Город - неподходящее место, сказал я себе; в городе я обязательно попаду в переделку и не успею оглянуться, как придется удирать от стражников по узким улочкам, а я с этим покончил, благодарю покорно. Честный и здоровый труд на земле, с другой стороны... да я все знаю о вспашке, севе, прополке и прочем; никто не сможет научить меня ничему, чего я не знаю о добыче пропитания на лоне Матери Земли. В жопу города, сказал я себе. Мне подавай ощущение свежевспаханной земли под ногами, густой аромат цветов яблони на закате, спокойную, дружескую беседу по пути с поля, а также толстый пласт сыра на ломте домашнего ячменного хлеба у очага перед тем, как погрузиться в освежающий крепкий сон. В конце концов, только так люди и должны жить, вместо того, чтобы ютиться в кирпичных коробках, как свиньи зимой.
Стоит немного отойти от доков, и Остия оказывается небольшим городком. Все около часа пути - и вы уже среди возделываемых полей. Как только свежий воздух утишил похмелье, а прогулка уняла боль в конечностях, я понял, что первый раз в жизни принял правильное решение. На другой стороне дороги я видел людей, которые работали в спокойном, неспешном, основательном темпе, в который попадаешь, едва оставив город позади. Время от времени мимо проезжали телеги, тяжело нагруженные зеленью, фруктами или амфорами с вином - все это отправлялось в ненасытное чрево Рима. Ха, подумал я, какая жалкая участь: миллионы людей, неспособные даже прокормиться самостоятельно, должны платить за еду. К черту все это, подумал я. Впереди радость сельского труда. Вы просто бросаете, что надо, в землю и уходите прочь, а когда возвращаетесь, целые горы вкусной еды только и ждут, чтобы их собрали и отвезли домой.
Всю дорогу я высматривал деревню или большую усадьбу, в общем, что-нибудь, где бы я мог попроситься на работу. Конечно, я знал, что Италия отличается от наших мест. Я слышал об этом много раз - о том, что мелкие землевладельцы или призывались в армию, или разорялись из-за огромных, возделываемых рабами латифундий богатых сенаторов. Ага, думал я, конечно; все это рассказывали отставные солдаты и другие бездельники, народ, который ни дня в своей жизни не работал по-настоящему. Если такие лишались семейного надела, то только из-за собственной безрукости. Тут должно быть множество настоящих земледельцев, людей, которые едят то, что выращивают и выращивают то, что едят. Невозможно взять и смести их всех с лица земли, и рано или поздно я найду одного такого и получу у него работу. А даже если и нет, то всем этим богачам-землевладельцам in absentia нужны рабочие руки, а парни в полях, которых я видел с дороги, вовсе не походили на рабов. Я не видел цепей или надсмотрщиков с бичами, только мужиков в домотканых туниках и широких кожаных шляпах, спокойно выполняющих ту работу, какую уж там они выполняли.
Так я все шел и шел, но не находил ни деревни, ни усадьбы, а только все больше полей. Ни коровника, ни сеновала - определенно, я как-то ухитрился заблудиться. Поэтому я решил кого-нибудь спросить.
Первый человек, которого я увидел после этого, стоял, облокотившись на двузубую мотыгу и переводя дух. Он вполне мог бы быть моим соседом из Филы - тощий, жилистый парень с большими шишковатыми руками и отстраненным взглядом. - С добрым утром, - окликнул я его.
Он повернул голову и посмотрел на меня.
- Мпфм, - сказал он.
- Прекрасный день, - сказал я. Не стоит торопить события, когда вы говорите с деревенскими.
- Мм, - он, не моргая, уставился на меня, как на тяжелый случай серой гнили.
- Неплохо потрудился, - сказал я, махнув в сторону пяти аккуратных рядов перевернутой земли.
- Мм, - он слегка нахмурился, но я не беспокоился. Тут как с лошадьми или кошками - сперва требуется завоевать доверие.
- Ну, - сказал я. - Значит, это твой надел?
Некоторое время он не двигался. Затем покачал головой.
- Понятно, - сказал я. - Арендатор, значит?
Он опять покачал головой. Таковы уж эти италийцы - далеко не столь прямолинейные ребята, как мы, греки. Но все равно соль земли.
- Я просто спрашиваю, - продолжал я, - потому что как раз ищу какую-нибудь работу. Есть что-нибудь в ваших местах, не знаешь?
Он надолго задумался.
- Мфм, - сказал он наконец, и когда я уже решил уточнить, было ли это мфм-да или мфм-нет, вдруг добавил. - Думаю, да. А чего умеешь?
Я пожал плечами.
- О, я к чему угодно приспособлен. Так куда мне идти? - италийцы, конечно, соль земли, но тупые, как куча навоза. - К кому мне обратиться? Управляющий, десятник, кто угодно.
Он дернул головой куда-то в сторону.
- Попробуй в доме, - сказал он.
- Хорошо, так и сделаю, спасибо, - я помедлил, на случай, если он все-таки собирается сказать что-нибудь полезное. Без шансов. - Так где мне искать дом?
- От там, - ответил он, снова дернув головой.
- Прошу прощения?
Он нахмурился.
- От там, - повторил он. - А потом вдоль. Большой дом, заметишь.
И действительно, я без проблем отыскал большой дом, главным образом потому, что это был единственный дом, какой мне попался с тех пор, как я оставил Остию. Дом, возможно, не самое подходящее слово. Он был обширнее многих деревень, какие я видел, и больше всего напоминал военный лагерь. Здоровенные бараки, рядом такие же амбары и сараи; собственная водяная мельница и огромная кузница. Собственно дом оказался одним из самых маленьких строений. Вид он имел странный - старомодный и одновременно новехонький.
Что было хорошо, так это что кругом сновали люди. Я остановил человека, который брел мимо, тыкая мула в ребра палкой, и спросил, где мне найти управляющего. Он пожал плечами.
- Хрен знает, - сказал он. - Лучше всего сходи в длинный амбар и спроси там.
Мужик в длинном амбаре отправил меня в давильню. Мужик в давильне предположил, что управляющий может быть в конюшнях. Тщедушный мужичонка в конюшнях сообщил, что видел управляющего вот только что выходящим с мельницы и направлялся он, надо полагать, на склад инвентаря. Два мужика на складе инвентаря только молча уставились на меня. Когда я возвращался через двор, кто-то заорал на меня сзади и я повернулся, чтобы посмотреть, кто орет.
- Ты, - сказал этот человек. - Я тебя не знаю. Ты чего тут шляешься?
Это был невысокий мужик, поперек себя шире, без шеи и с плечами, что твои два поросенка. Отставной сержант - их ни с кем не спутаешь.
- Прошу прощения, - сказал я. - Я ищу управляющего.
- Я управляющий. Чего надо?
Сойдет за хорошее начало, что скажете?
- Я ищу работу.
- Ты? - он переспросил таким тоном, будто я отвесил несмешную шутку. - Ты вроде не местный, а?
- Нет, - признал я.
- Да уж вижу, что нет. И откуда же ты? С виду похож на грека.
- Верно, - сказал я. - Вообще я из Неаполя, какое-то время провел в Азии...
Он нахмурился, и мне показалось, что его не интересует моя история, что избавляло меня от необходимости ее сочинять.
- И что ты делаешь в здешних местах?
Это был простой вопрос.
- Ищу работу, - сказал я.
- Вольноотпущенник?
- Свободный, - ответил я быстро. - Вырос на ферме, - добавил я. - Вряд ли тут найдется работа, которую я не знаю.
- Ничего себе, - он нахмурился еще сильнее, так что его брови едва не сошлись на переносице. - Ну, обычно мы не берем кого попало.
Слово "обычно" звучало обнадеживающе - значит, бывают и исключения. Я не разевал рта и позволил ему продолжить.
- Однако, - сказал он, - вышло так, что сейчас нам не помешают лишние руки, из-за этого... - он оборвал себя и вздернул голову на греческий манер. - Ладно, давай. Двигай к баракам, найди Сира, начальника. Он скажет тебе, что делать.
В общем, меня приняли. Кроме того, из того, как он прервал речь и общей нервозности поведения, я заподозрил, что происходит что-то необычное. Надо было идти в бараки и найти Сира, который был либо вольноотпущенником, либо рабом - этим именем римляне называли сирийцев из-за неспособности произнести их настоящие имена. Не могу сказать, что виню их за это. Сирийские имена звучат так, как будто тебе в нос засунули пригоршню мокрой травы.
В общем, я пошел искать Сира, и какой-то одноглазый парень сказал, что здесь его нет, и спросил, чего мне от него надо, а я объяснил, и он сказал, ну ты и дурак, возьми одеяло из кучи в углу, суп в большом котле. Услышать про суп было приятно, потому что с самого корабля я ничего не ел, если не считать закуски, купленной за денарий доброго человека; насколько я мог припомнить, с ней я расстался где-то между таверной и храмом. Суп, однако, оказался не так и хорош. На самом деле это был очень скверный суп - вода с тонкой пленкой жира на поверхности. Тем не менее, это лучше, чем ничего, поэтому я выхлебал столько, сколько влезло, прихватил одеяло (старое и истрепанное по краям), присел в углу и стал дожидаться продолжения.