Я выпрыгнул из постели и стал нашаривать башмаки. Миррина легонько взвизгнула и быстро отвернулась, возможно, из-за того, что на мне ничего не было.
- Где мои башмаки? - спросил я.
- Под кроватью, - ответила она, не оборачиваясь. - Послушай, тебе не следует вставать, Аминта сказал...
Про себя я послал Аминту подальше.
- Все в порядке, - сказал я. - Мне уже гораздо лучше. Ты рассказала об этом Лу... рассказала моему другу?
Я видел, как она дернула головой.
- Нет, он же ужинает с братьями, и я не могла ничего ему сказать, пока они не закончат.
- Чудесно, - пробормотал я. - Погоди, ты говорила, это случилось час назад? Почему ты раньше мне не сказала?
- Ты же спал, - сказала она. - Я не хотела тебя беспокоить.
Тупая сука, подумал я, и тут же передумал: нет, она просто тактичная, она же ничего не знает.
- Можно тебя попросить кое о чем? - сказал я, натягивая тунику через голову. - Не могла бы ты сбегать и рассказать про все это моему другу? Я уверен, ему будет интересно.
- Хорошо, - сказала она. - Наверное, они скоро допьют вино и я сразу ему скажу.
- Сейчас же! - заорал я. - Я хочу сказать, думаю, тебе лучше рассказать ему прямо сейчас, если тебе все равно. Я уверен, что ему нужно узнать об этом как можно скорее.
- О, - сказала она. - Очень хорошо. Только Аминта будет очень недоволен, если я прерву их беседу, прежде чем они допьют вино.
- В этот раз, - сказал я, - он не будет возражать. Ну пожалуйста, - добавил я, едва сдерживаясь, чтобы на завопить.
Она вышла, а я огляделся в поисках лучшего пути отступления. Окно было достаточно велико, чтобы выбраться через него, но между подоконником и улицей внизу располагалось слишком дофига чистого воздуха, так что меня этот путь не привлек. Единственной альтернативой оставалась лестница, ведущая (вероятно) в главный зал. Ну что ж, подумал я, если я рвану прямо сейчас, то наверное успею; кроме того, я могу подождать Луция Домиция, потому что он бы на моем месте так и поступил.
Штука в том, что некоторые люди добры от природы, а другие нет.
Я из последних; мне говорили об этом всю жизнь, но могли и не беспокоиться, я знал и без них. Очень печально, конечно, я бы предпочел быть добрым, храбрым и благородным, но в конце концов смирился. Я не добр, не храб и не благороден, и никогда не буду, вот и все. Надо смотреть фактам в лицо и пытаться работать с тем хламом, что имеется - то есть с самим собой.
Это не имеет отношение к чувству вины и жалости к себе. Достойный чувак - скажем, Луций Домиций, глубоко в душе он хороший парень, я уже говорил - достойный чувак будет переживать, что подведет приятеля в трудную минуту; ему действительно будет сложно поступить так эгоистично и подло. Но если вы негодяй вроде меня, то вам не требуется заставлять себя. Такова моя природа, говорите вы - и вперед. Помню, я как-то говорил об этом с одним философом - не с Сенекой, с кем-то другим, но Сенека сказал бы то же самое, я уверен - и он заявил, что я попал в точку, потому что знаменитый Аристотель учил именно этому, типа, все имеет свою природу и нипочем не может ей противостоять. Ну, моя природа велела мне убираться нахрен отсюда, и если Аристотель говорит, что все в порядке, значит все в порядке. Правильно?
Ну и вот, значит, я спешу по узкой лестнице вниз, как стремительный краб, и вбегаю в зал. Городские постоялые дворы устроены одинаково, можно ходить по ним зажмурившись и ни разу не врезаться в колонну.
К несчастью, я немного ошибся со временем (вероятно, судьба наказала меня, что не стал ждать Луция Домиция), потому что в середине зала стоял мужик с Сицилии, тот самый истребитель солдат. С ним была куча народа, человек десять, и на их фоне гладиторы-чемпионы выглядели бы, как девушки-цветочницы.
Я остановился, как вкопанный, будто влетел носом в невидимое дерево. Сицилиец посмотрел на меня и ухмыльнулся.
- Привет, Гален, - сказал он.
Девять
В мире хватает людей, которых не беспокоит, что их имена известны всем подряд. Императоры, к примеру, или цари, или наместники провинций. Певцы и поэты. Актеры. Гладиаторы. Люди, которые бегают и прыгают на Олимпийских Играх. Когда вы встречаете такого на улице и говорите: привет, Милон, или как там его зовут, он не подпрыгивает и не спрашивает: откуда, блин, ты знаешь мое имя? - поскольку для него это не является неожиданностью, такова его жизнь.
Но когда кто-нибудь вроде меня слышит свое имя из уста незнакомца, как правило это означает, что дело плохо. Согласен, Сицилиец был не совсем незнакомцем. Я видел его дважды, но мы ни разу не были представлены, так что если он знал мое имя, то потому, что озаботился разузнать его, а это было непросто. Люди обычно не тратят столько усилий на вас, если не собираются сотворить с вами что-нибудь ужасное.
Ну, я мог бы повернуться кругом и стригануть вверх по лестнице, но особого смысла в этом, кажется, не было. В лучшем случае мы бы встретились еще раз на плоской крыше, откуда он мог бы без затруднений отправить меня вниз. Кроме того, я не надеялся убежать от людей Сицилийца, которые, как на подбор, были устрашающе тренированными и быстрыми. Сама мысль о том, чтобы схватиться с такими, была дурацкой. Признай, сказал я себе, на этот раз ты по щиколотки в дерьме. Вообще-то выражение не самое остроумное. Я знаю, что люди постоянно его используют, но это не делает его точным. То есть я много раз оказывался по щиколотки в дерьме - дома, на ферме, или на улице большого города в дождливый день, и конечно, я не совсем так представляю себе удовольствие, но в жизни случаются вещи и похуже - например, несколько недружелюбно настроенных мужиков, собравшихся тебя схватить.
В сравнении с этим прогулки по говну не самое скверное занятие, уж поверьте.
- Ладно, - сказал Сицилиец и его парни двинулись на меня. Ну, я порядок знаю: надо стоять неподвижно, не пытаться бежать или сопротивляться и вообще никак не расстраивать противника. Вопрос заключался в том, знают ли порядок они или это всего лишь группа любителей? Прежде чем я узнал это, кто-то спустился у меня за спиной к подножию лестницы и спросил:
- Что происходит?
Не надо было оборачиваться кругом, чтобы понять, что это Аминта. О боже, подумал я, дурачок собирается вмешаться, что приведет, скорее всего, к тому, что они вышибут из него дерьмо, и мне станет совестно. Само собой, это не стало бы первейшей моей проблемой, но сожаление-другое мне бы пришлось на него потратить. Он всего-то спас мою жизнь, познакомил с сестрой и бесплатно оказал необходимую медицинскую помощь, и что получит взамен?
Совершенно несправедливая сделка, думал я, хотя все это лишний раз подтверждает мое мнение, что тот, кто прожил жизнь по-доброму, помогая другим, в итоге получает пинка по заднице наравне с нами, подонками.
Но Сицилиец поднял руку и его костоломы застыли на месте. Я не мог читать его мысли, но что-то его явно беспокоило.
- Привет, - сказал он, и адресовался он, надо думать, к Аминте, потому что со мной он уже поздоровался.
- Я спросил, - заявил Аминта у меня за спиной, - что тут происходит?
Сицилиец ничего на это не ответил. Он просто стоял, как памятник павшим или типа того.
- Ну? - сказал Аминта. - Я жду объяснений.
Я тоже. Лично я хотел бы знать, почему Аминта до сих пор жив-здоров?
Не забывайте, я видел, как Сицилиец приказал своим рабам перебить римских солдат безо всякой разумной причины. Тот, у кого хватило стали в яйцах, чтобы совершить такое, не испугается одинокого египетского врача. Проклятье, даже я не боялся Аминты, а я боюсь практически всего на свете.
- Мне надо поговорить с этим человеком, - произнес наконец Сицилиец спокойно и негромко, - Это не займет много времени, если ты не возражаешь.
Аминта пролез мимо меня и встал между мной и Сицилийцем.
- Боюсь, я не могу позволить это, - сказал он. - Я врач этого господина, и ему нужен покой, а не допрос. Если хочешь поговорить с ним, приходи позже.
Сицилиец взглянул на меня, потом на Аминту.
- Насколько позже? - вежливо спросил он.
- О, через несколько дней, - ответил Аминта. - Он получил довольно серьезную травму головы. Перенапряжение на этой стадии может иметь для него самые серьезные последствия.
Я тем временем никак не мог оправиться от шока, что меня поименовали господином - бесчеловечный поступок, ибо достоверно описаны случаи смерти от смеха - и потому на время перестал пытаться понять, что вообще творится. Что-то, тем не менее, происходило. Стаи психопатов не склонны отступать в ужасе при виде маленьких египетских врачей, если только это не входит в побочный сюжет. Я не из тех людей, которые неспособны одновременно пребывать в замешательстве и испытывать довольство. Вовсе нет. Дайте мне денег или еды, или перестаньте меня бить - и можете сбивать меня с толку, сколько влезет.
Сицилиец вздохнул.
- Прекрасно, - сказал он. - В таком случае, мы вернемся через несколько дней. В конце концов, если он так болен, как ты говоришь, он ведь не уедет поспешно, так?
Аминта вздернул голову.
- Нет, если его состояние не ухудшится, - ответил он. - В этом случае, разумеется, мне понадобится доставить его к одному из своих коллег, более осведомленному в этой области, чем я.
- Понятно, - сказал Сицилиец спокойно. - Насколько это вероятно, по-твоему?
- О, невозможно предсказать, - сказал Аминта. - Травмы головы бывают очень коварными.
Сицилийцу это почему-то не понравилось, а может, его не устроил тон, которым говорил Аминта. В общем, он скорчил мрачную рожу.
- Будем надеяться, что он быстро поправится, - сказал он. - В конце концов, он мой самый лучший друг. Правда же, Гален?
Я сглотнул нечто, что занимало ценное пространство в горле.
- Извини, - сказал я. - Но я честно не знаю, кто ты такой.
- Правда? Это печально. О, не обращай внимания. Я уверен, что врач позаботится о тебе, это только вопрос времени.
Один из его громил хихикнул. Наверное, какая-то шутка для узкого круга. Ненавижу шутки для узкого круга.
- Ну, - сказал Сицилиец, - нам лучше идти. - Он шевельнул рукой и костоломы вышли вон. Он одарил Аминту еще одним особым взглядом, а потом последовал за ними, оставив нас одних. Аминта строго посмотрел на меня, как будто я пернул посередине званого обеда.
- Что касается тебя, - сказал он. - Я думаю, тебе следует вернуться в постель.
- Да ну? - сказал я.
- Ну да, я не хочу беспокоить тебя, но ты, возможно, сам не понимаешь, насколько серьезно твое положение.
Вот уж точно, сказал я себе.
- Ох, - ответил я. - Что ж, в таком случае я иду наверх.
- Хорошая мысль. Я иду с тобой.
- Нет-нет, я справлюсь.
- Ты уверен?
- Абсолютно уверен, спасибо.
Оказавшись в своей комнате, я хотел запереться на засов, но его не оказалось на месте.
В дереве зияли шесть дырок от гвоздей, обесцвеченный участок отмечал место, где когда-то находился засов, а самого засова не было. Если бы я был параноиком, то заключил бы, что кто-то отодрал его от двери, и сделал это совсем недавно. Но кто мог это сделать?
Был здесь, однако, и треножник. Одно название - треножник, это была скорее жаровня сторожа, но в Риме они сходили за треножники и добавляли к цене комнаты два медяка в день. Удивительные они люди, римляне. В Риме невозможно купить поношенную шляпу, к твоим услугам только первоклассные головные уборы ручной работы, полученные продавцом по наследству.
В общем, у него было три ноги, и он был достаточно прочным, чтобы им можно было припереть дверь. Я так и сделал, улегся на кровать и занялся тем, чем вообще занимаюсь довольно редко и без особого успеха. Я стал думать.
Главным образом я думал "дерьмо" и "ох, блин, во что же я вляпался?" - и прочее на ту же тему. В промежутках я пытался соорудить нечто конструктивное. Например, путь вниз по лестнице вряд ли мог привести меня куда-либо, но путь вверх по лестнице выводил меня на крышу. Поскольку Рим - город перенаселенный, промежутки между крышами здесь достаточно узкие, чтобы их можно было перепрыгнуть, если ты атлет-олимпиец. Но я не чувствовал в себе готовности к подобным подвигам. Я себя знал: мне суждено зацепиться ногой за ногу и оказаться на улице с видом плоским и бескостным, как обычно выглядят жертвы падения с очень высоких строений. Или, подумал я, можно спуститься на пару этажей и выпрыгнуть из окна, расположенного на безопасной высоте. Эта идея была не лишена своеобразного очарования, но я решил не делать этого. Я не прирожденный игрок, но я готов поставить все свои деньги на то, что мальчики Сицилийца стерегут здание просто на тот случай, если что-нибудь интересное выпадет из окна. Увы, это были самые конструктивные схемы, которые мне удалось измыслить в текущих условиях.
Я лежал и размышлял над возможностью поджога в качестве отвлекающего маневра, когда что-то ударилось в мою дверь снаружи. За этим последовали проклятия и некрасивые выражения на греческом.
- Убирайтесь, - сказал я. - У меня меч.
- Иди в жопу, Гален, - ответил Луций Домиций с той стороны. - И быстро открой эту клятую дверь.
Я спрыгнул с кровати как кот, в которого швырнули яблочным огрызком, и убрал треножник с дороги. Одна из ног отломилась, сообщая тем самым все, что вам нужно знать о мебели на римских постоялых дворах.
- Какого хрена ты баррикадируешься? - пробурчал Луций Домиций, когда я открыл дверь. - Я пихнулся прямо в дверь, ожидая, что она откроется, и со всей дури треснулся носом.
- Сам виноват, нечего вламываться. Слушай...
- Нет, - нетерпеливо перебил он меня, - это ты послушай для разнообразия. Знаешь, кого я сейчас видел из окна? Этого маньяка-Сицилийца, вот кого.
- Я знаю, - сказал я и рассказал ему, что произошло. - Так что, как видишь...
- Погоди, - он поднял руку. - Значит, вернул-таки память, как я погляжу?
- Чего? А, да, произошло чудо. Асклепий явился мне во сне и исцелил меня.
- Это кстати.
- Действительно, повезло, - согласился я. - Слушай, так что нам делать? Здесь оставаться нельзя. Теперь это очевидно - мы не были спасены, мы были схвачены. Просто мы этого не знали.
- Именно, - Луций Домиций кивнул. - На самом деле, я понял это еще до того, как увидел Сицилийца. Прежде всего, кто когда слышал о враче, который станет хотя бы смотреть на тебя, не получив деньги вперед? Я не знаю, как насчет Египта, но если врачи там оплачивают счета пациентов из своего кармана, то это страннейшее место на свете. А потому эта цыпочка, которая вьется над тобой, как влюбленная голубка. Ясно же, что она притворяется.
Я ничего не сказал. Нет смысла надуваться в самый разгар кризиса.
- Как бы там ни было, - сказал я. - Вопрос состоит в том, как выбраться из здания.
Он нахмурился.
- Мы можем попробовать выйти через дверь, - сказал он. - Я пробовал этот способ несколько раз, и он работает.
- Конечно, - сказал я. - Даже если Аминта отпустит нас...
- Думаешь, этот волован-переросток сможет остановить нас? Сомневаюсь.
- Даже если Аминта отпустит нас, - повторил я, - мы отправимся прямо в гостеприимные объятия Сицилийца и его выпускников школы очарования. Давай не будем этого делать.
- Ты прав, - он уселся на кровать. - Как насчет окна?
- Сделай милость, мы на десятом этаже.
- Ох. Крыша?
- В жопу крышу.
Он кивнул.
- Да, дурацкая идея. Мы можем переодеться прачками и таким образом пробраться мимо них.
Я вздохнул.
- Ради всего святого...
- Ладно, ладно, я осуществляю мозговой штурм. Нельзя что ли размышлять вслух?
- Продолжай, конечно.
- Что-то больше ничего не придумывается. Я знаю, - внезапно заявил он. - Надо устроить поджог, чтобы отвлечь внимание. Небольшой такой пожарчик, побольше дыма, но чтобы без...
- Нет, спасибо. Смерть в огне - ужасная смерть.
- Верно. Ну что ж, у меня блестящие идеи более-менее иссякли. А у тебя как дела?
Я вздохнул.
- То же самое. Думаю, придется просто подождать и посмотреть, что произойдет.
Жаль, что я это сказал. Я не религиозный человек, Бог ведает, но даже я знаю, что говорить такое - значит напрашиваться на неприятности. Все равно как подойти к самому здоровому, самому тупому типу в деревне, плюнуть ему в стакан и поставить пять драхм на то, что он не сломает тебе нос с одного удара.
В случае с богами, во всяком случае, тоже не приходится слишком долго ожидать пинка по яйцам. Я едва успел договорить эту совершенно идиотскую фразу, когда Луций Домиций поднял руку, призывая меня к молчанию, и принюхался.
У него было великолепный нос. Ну, в практическом смысле великолепный, не в смысле образец красоты. Он мог учуять смазку армейского образца на солдатских сандалиях за десять ударов сердца до того, как солдат выпрыгнет из темного уголка, вопя: эй, вы! (талант, который спас наши шкуры по крайней мере три раза за десять лет). Во всем, что касается прецизионного вынюхивания, я целиком полагаюсь на его суждения.
- Что? - спросил я.
- Что-то горит, - ответил он. - Здание в огне.
- Ты уверен?
Он посмотрел на меня.
- Ты думаешь, я не знаю, как пахнут горящие здания? Это я-то? Заткнись, я пытаюсь...
И тут в коридоре завопили:
- Пожар! Пожар!
Он кинул на меня мрачный взгляд, означающий "говорил я тебе", потом подпрыгнул и заорал:
- Проклятье, кабак горит!
Вот, таковы боги. Действительно извращенное чувство юмора, если хотите знать мое мнение, но не говорите им, что я это сказал.
- Бля, - сказал я. - И что нам теперь делать?
- Валить, - сказал Луций Домиций, бросился к двери и пинком отшвырнул остатки треножника.
И мы свалили.
Снаружи в коридоре стоял густой дым. Вцепляется вам прямо в кишки, этот дым. Внезапно вы лишаетесь способности дышать и все вокруг застывает, пока вы пытаетесь ухватить хоть глоток воздуха. Так и я - застыл, разевая рот, будто рыба на берегу, и какой-то псих врезался в меня и сшиб с ног, прямо на Луция Домиция. Он, естественно, свалился, а я приземлился на него. От удара дым вылетел из наших легких, а на полу оказалось посвежее, так что все повернулось не так плохо. Мы пополнили запасы, как говорят на флоте, и поползли на локтях и коленях в сторону лестницы. Двое мужиков пронеслись мимо нас, к счастью, не споткнувшись. Где-то внизу я слышал вроде бы голос Аминты, что-то выкрикивающий, но в тот момент это было последнее, что меня беспокоило. Больше всего меня тревожила мысль о Пожарной Команде. Знаменитое римское установление: едва начинаются пожар, немедленно отправляют этих придурков, вооруженных молотами и здоровенными крючьями на шестах, и те принимаются разносить горящее здание, чтобы огонь не распространился на соседние. Идея хорошая, но не для тех, кто находится внутри.
- Бога ради, - пробулькал Луций Домиций сзади, - не мог бы ты ползти побыстрее? Я не хочу, чтобы твоя вихляющаяся задница была последним, что я видел в жизни.