Не то, чтобы я драл нос - они совершенно замечательные, но совсем не те, с которыми можно чинно-спокойно обсудить важные проблемы, как мы сейчас с Мирриной. Кроме того, удовольствие удовольствием, но есть кое-что еще. Мне всегда хотелось поцеловать девушку, не испытывая подозрений, что она засовывает язык мне в рот только для того, чтобы выудить мою мелочь.
- И все же, - продолжал я, - в Риме множество замечательных вещей, на которые стоит посмотреть. Ты уже побывала в Цирке?
Она нахмурилась.
- Да, - сказала она, - но мне не очень понравилось. Все эти бедные гладиаторы и люди, которых поедают львы. На самом деле, мне кажется, это довольно неприятно.
- Совершенно верно, - сказал я. - Я и сам их не выношу. Вот хороший театр - другое дело.
- Вам нравится театр? - она всплеснула маленькими руками, оросив меня водой. - О, я очень люблю театр. У нас в Мемфисе бывают спектакли, но очень редко, когда приезжает странствующая труппа. Я люблю комедии. Тебе кто больше нравится, Менандр или Дифил?
Никогда не слышал ни про того, ни про другого, но сообщать об этом не собирался.
- Зависит от настроения, - ответил я (и вы должны признать, это чертовски ловкий ответ - особенно для человека с травмой головы). - Иногда я предпочел бы Менандра, а иногда без Дифила просто не жизнь, если ты меня понимаешь. А тебе?
- О, я такая же, - сказала она. - Просто в точности. Латинских писателей тоже люблю - я могу читать на латыни, меня мать научила. Я просто обожаю Плавта, хотя не кажется ли тебе, что Теренций глубже проник в природу человека?
- Чертовски точно, - сказал я. - Мало чего он не знает о человеческой природе, - тут мне пришло в голову, что я вроде как память потерял. - Знаешь, у меня ощущение, что я изрядно хаживал в театр, потому что все это звучит знакомо. Может, память возвращается?
Ее глаза сияли.
- О, прекрасно, - сказала она. - Разве это не замечательно. Думаешь, это потому, что мы заговорили о драме? Было бы замечательно, если б это тебе помогло, правда?
- Чудесно, - сказал я. - Давай продолжим. А какие другие пьесы тебе нравятся?
- Помимо комедий, ты имеешь в виду? - она нахмурилась. - Честно говоря, я не очень люблю трагедии, они такие печальные и мрачные. А тебе нравятся трагедии?
- Да не очень, - ответил я. - Я всегда думал, что в мире достаточно несчастий и без того , чтобы их придумывать.
- О, как это верно, - сказала она. - Думаю, потому я и люблю комедии - они такие веселые и радостные, и всегда заканчиваются хорошо. Не как в настоящей жизни, - добавила она со вздохом. - А поэзия? Ты любишь поэзию? Я люблю.
- Очень, - ответил я, и если уж на то пошло, говорил чистую правду. Во всяком случае, некоторую. Дядька наш, помню, читал стихи про Леду и лебедя, мы прямо в лежку лежали. Похабный он был мужик, мой дядя.- Какие поэты тебе нравятся?
- О, Феокрит, и Анакреон, и Алкей, Сапфо, конечно, и Феогнид, хотя некоторые его поэмы для меня слишком сложные, я не очень умная, я знаю...
- Я бы не сказал, - заметил я. - Я думаю, всякий, кому нравятся Менандр и Феокрит, должны быть очень умными, разве нет?
Она зарделась до самого кончика носа.
- О, я не знаю, - сказала она. - Я уверена, что не понимаю всех переплетений. Ты должен послушать, как говорят о поэзии мои братья. Они подмечают все тонкости, которые просто пролетают мимо меня. Мне самой больше нравятся красивые, радостные моменты.
- То же самое, - сказал я. - В конце концов, она дана нам на радость, поэзия. Это же не экзамен. Если ты разберешься во всех трудных кусках, лаврового венка или медали все равно не дадут.
Она рассмеялась.
- Ох, ты такие смешные вещи говоришь, - сказала он. - Почти как комедию смотреть. Ты, наверное, очень умный, если додумался до такого.
- Что есть, то есть, - ответил я с достоинством и быстро добавил, потому что вроде как не должен был этого помнить, - наверное. Просто говорю то, что приходит мне в голову.
Как видите, дела продвигались просто замечательно, поэтому очень жаль, что Луций Домиций выбрал именно этот момент, чтобы вломиться в комнату; с ним вместе вошли брат Аминта и другой чувак, которого я еще не видел. Впрочем, нетрудно было догадаться, кто он такой. Один взгляд на гигантскую штуковину, торчащую у него на лице, наподобие великого мола в гавани Остии - и становилось понятно, что это второй брат, Скамандрий. На тот случай, если я слепой или придурковатый, Аминта его представил. Я вспомнил о манерах и вежливо поблагодарил за спасение жизни. В ответ он смущенно улыбнулся. Неразговорчивый тип, подумал я.
- Я просто хотел, чтобы тебя осмотрел Скамандрий, - сказал Аминта. - У него гораздо больше опыта в подобных случаях.
Значит, Скамандрий осмотрел меня и задал в точности те же вопросы, что и Аминта до него (у него был тихий спокойный голос, один из тех, что через некоторое время вгоняют в тоску), а закончив, кивнул пару раз и что-то прошептал Аминте, который в ответ тоже кивнул и сказал: как я и думал. Затем он повернулся ко мне и спросил:
- Итак, мы что-нибудь вспомнили?
Прежде чем я успел что-нибудь сказать, вмешалась девица:
- О да, мы очень интересно поговорили - о театре, о поэзии, обо всем.
Я не знаю, как у вас принято, но если сестра сообщает вам, что она трепалась о поэзии с чуваком, которого вы только что притащили прямо с улицы, время слегка нахмуриться и слегка напрячься. Во всяком случае, в наших местах так. Но видимо, в Египте - не так, или во всяком случае - в Мемфисе, потому что оба просияли и сказали: чудесно, чудесно (в случае Скамандрия я только предполагаю, потому что не расслышал), и я начал думать, что мне бы, наверное, понравилось в Египте.
- Но, - продолжал Аминта, - очень важно, чтобы пациент побольше отдыхал, поэтому я думаю, что мы должны оставить его одного на час или около того. Идем, Миррина.
И все они убрались.
Мне было жаль, что она уходит, когда у нас все так хорошо складывается, но башка у меня все еще трещала, так что я закрыл глаза и только начал отплывать (мне пригрезилась Миррина, которая... а, неважно), когда дверь распахнулась и ввалился Луций Домиций. Он немного подождал, будто прислушиваясь, а затем тихо прикрыл дверь.
- Слушай, - прошептал он.
- Ммм?
Он посмотрел на меня.
- У меня мало времени, - сказал он. - От них труднее избавиться, чем от камешка в башмаке. Ты вправду потерял память или это очередная афера?
Когда я был маленький, на краю нашей деревни в Аттике жил старикан, и, помню, один раз я с ним разговорился, во время сбора оливок. Он сказал мне: сынок, с тобой не случится ничего плохого в жизни, если ты всегда будешь поступать правильно и говорить только правду. Вскоре после этого он умер - то ли от какой-то ужасной болезни, то ли его зарезали воры, забыл - но этот совет я запомнил на всю жизнь. Самое важное слово, конечно - "всегда". Без "всегда" он не работает. Если ты идешь по жизни, обманывая и не говоря ни слова правды, и вдруг решаешь попробовать остановиться - ты в говне.
Поэтому да, я действительно хотел сказать Луцию Домицию правду, поскольку это было бы правильно, но для правды было слишком поздно: я опоздал на тридцать с лишним лет. Кроме того, если б я сообщил ему, что симулировал потерю памяти, чтобы подбить клинья к девушке, в то время как нас преследует маньяк, способный выследить человека в любом месте империи и вручить ему деньги, пока тот спит, он бы охренел. И был бы совершенно прав, ибо если бы все было наоборот и я обнаружил, что он мне врет, я бы ему все легкие столовой ложкой вычерпал.
Поэтому я применил свой особый бессмысленный взгляд.
- О чем ты, блин, говоришь? - сказал я.
- О боже, - он закатил глаза (то еще зрелище). - Ну ладно, - сказал он. - То, что я сейчас скажу, может показаться немного странным. Ты готов?
- Зависит от того, что ты сейчас скажешь, - сказал я.
- Прекрасно, - он набрал побольше воздуха. - В общем, так. Ты помнишь, я говорил, что тебя зовут Эвтидем, ты живешь в Коринфе и мы с тобой продаем сушеную рыбу.
Я кивнул.
- Верно, - сказал я. - На самом деле, мне кажется, что я и сам начинаю что-то припоминать.
- Сомневаюсь, - сказал он. - Потому что все это ложь. Ни капли правды в этом нет.
Я приподнял бровь.
- Серьезно?
- Серьезно. И меня зовут не Писистрат, я не двоюродный брат твоей жены.
Ну, никто мне этого и не говорил, так что ничего страшного.
- Так почему ты сказал мне, что...
- Я врал.
- Ох.
Я не хотел облегчать ему задачу. Не знаю почему, но я все еще трепетал после беседы с Мирриной, а он торчал тут с отчаянно серьезным выражением на лице. Нет мне прощения. Я вел себя как ублюдок. Наверное, это от незнания, кем был мой отец.
- Правда такова, - продолжал Луций Домиций, - мы с тобой пара воров на доверии. Мы обманываем людей и так зарабатываем на жизнь. Аминту с братом мы обмануть не пытаемся, впрочем, потому что они в самом деле спасли твою жизнь.
- Понятно, - сказал я. - Так почему мы им врем?
-А. Ну, это неприятный момент. На нас кто-то охотится.
- В смысле, разыскивает нас? Обманутые нами люди?
- Возможно, - сказал Луций Домиций. - Самое пугающее, что мы не знаем, кто это. Но они следуют за нами от самой Сицилии - последний пункт нашего маршрута - они отыскали нас здесь, и оставили нам немного денег, пока мы спали.
- Понятно, - сказал я. - Они дали нам денег, и при этом, говоришь ты, мы от них убегаем. Зачем?
Он скорчил рожу.
- Сложно объяснить, - сказал он. - Но давай проясним несколько моментов. Тебя зовут, - продолжал он, - Гален.
- Гален, хорошо.
- А меня зовут... ну, ты зовешь меня Луцием Домицием.
-Это настоящее твое имя?
- Ну, да, -сказал он. -Настоящее. По крайней мере, часть настоящего. Если полностью - Луций Домиций Агенобарб...
- Это же римское имя?
- Да. Я римлянин. Так вот я говорю, что мое настоящее имя Луций Домиций Агенобарб Нерон Клавдий Германик Цезарь Август.
Я хихикнул.
- Очень длинное имя, - сказал я.
- Не говори. Но смысл в том, что ты единственный человек в мире, который знает, кто я такой.
- А я знаю? Ладно, предполагаю, что знаю, раз ты так говоришь. Но только, понимаешь, не помню.
Он прикрыл глаза.
- Слушай, - сказал он. - Ты же помнишь про императора Нерона?
Я кивнул.
- Ублюдок, - сказал я.
- Именно. Ну так вот, он - это я. Я это он.
- Не городи чепухи, - сказал я. - Нерон мертв. И хрен с ним.
- Нет, он не мертв. В смысле, я не мертв. Я очень даже жив. Я имитировал свою смерть с помощью твоего брата, и с тех пор мы с тобой бродяжничаем. Десять лет.
- Зарабатывая на жизнь обманом?
- Да.
- И на самом деле ты переодетый римский император.
- Верно.
- Извини, - сказал я. - Не верю ни единому слову.
Сам себе сердце разбил, уверяю вас. Выражение лица у него стало такое, что и судебный пристав бы разревелся. Но на этой стадии было уже слишком, слишком поздно откатывать, так что я более или менее застрял, а играя свою роль, я должен был делать это убедительно. Это не просто - лгать человеку, которого ты знаешь десять лет (если это, конечно, не ваша жена).
- Мне жаль, - сказал он, - но я не могу это доказать. В смысле, я не могу представить тебе клятвенное свидетельство, заверенное претором или что-то в этом роде, - он мрачно рассмеялся. - Проклятье, я потратил столько усилий, чтобы не быть Нероном, что лишился, похоже, способности быть собой. Все что я могу сказать - если я не Нерон, то какого хрена мне им притворяться? Можешь придумать хотя бы одну достойную причину, по которой кто-то станет выдавать себя за самого ненавистного человека в истории?
Тут он был прав, конечно.
- Ты все верно говоришь, - сказал я. - Но это может быть хитроумным встречным обманом. Ну, допустим, ты действительно жулик, а я на самом деле богатый простак, которого ты пытаешься обдурить. Может, не слишком убедительная версия, но все равно гораздо более вероятная, чем история с мертвым императором.
Ну, это его на некоторое время заткнуло. Действительно, версия была складная, потому что на самом деле это весьма разумная схема: зацепляетесь языками с каким-нибудь типом в таверне, роняете, вроде как случайно, что вы некий разыскиваемый преступник. У вас вроде как есть толстая заначка, но вы не решаетесь вернуться к ней, опасаясь быть пойманным, поэтому предлагаете продать карту, где искать ваше золото. Я даже запомнил ее на будущее. Корка за коркой - на буханку наскребешь, как выражаются у нас.
Бедолага совсем разнервничался.
- Слушай, ты, тупой греческий висельник, - сказал он. - Если ты думаешь, что ты богач, посмотри на свои ладони, и скажи мне, могут ли быть такие у богача. Последнюю пару месяцев ты махал мотыгой, чтобы не сдохнуть от голода.
Я посмотрел на руки, просто чтобы продемонстрировать добрую волю.
- Ничего не доказывает, - сказал я. - Я могу быть трудолюбивым земледельцем, которому удалось отложить кое-что дочке на приданое.
Он издал неприличный звук.
- Обещаю тебе, - сказал он, - что как только к тебе вернется память, я дам тебе такого пинка в задницу, что ты в Пренесту улетишь. Это ты-то трудолюбивый земледелец!
Вообще-то нечестно было так говорить, ибо если бы не подлость Судьбы, именно таким я бы сейчас и был.
- Ничуть не более невероятно, чем версия, будто ты - римский император, - сказал я. - Достаточно одного взгляда на тебя. Нет, я бы сказал, что ты отставной гладиатор или только что с галеры.
Я думал, он сорвется, но ему удалось сдержаться.
- Слушай, - сказал он. - Если удача и бог не отвернуться от нас, башка твоя через день-два придет в порядок и ты все вспомнишь сам, поэтому я не буду тратить время и воздух, пытаясь тебя убедить. Я рассказываю все это только для того, чтобы вернувшиеся воспоминания не стали для тебя шоком. Кроме того, я был бы очень обязан, если бы ты избегал заявлений, которые могут привести нас обоих на крест. Лады?
Я посмотрел ему в глаза. Я профессионал, конечно, но все равно это было непросто.
- Ты странный тип, - сказал я. - Если хочешь знать мое мнение, это тебе нужен врач. Тем не менее, если меня будут спрашивать, я скажу, что ты не император Нерон. В конце концов, это чистая правда.
Он собирался что-то сказать, но передумал, а я заметил, как у него в глазах что-то мелькнуло. Только спустя какое-то время я понял, что это могло быть, а именно: я был единственным человеком в мире, исключая Фаона - если старый говнюк был еще жив - который точно знал, что он был императором Нероном. Если бы я это забыл, ничего страшного не произошло бы, верно? Ведь мне бы тогда могли загонять иголки под ногти, и все равно я бы ничего не сказал, потому что ничего не помнил.
- Прекрасно, - сказал он. - Просто имей это в виду, и все будет хорошо.
Он вышел, а я повернулся на бок и попытался заснуть. Куда там. Я лежал и мучился совестью. Поразительно, сказал я себе. Мы с Луцием Домицием много пережили вместе, и разве я не обещал Каллисту приглядеть за дураком? И хватило милого личика - милого личика с гигантским носом к тому же - чтобы все это вылетело в трубу. Изумительно. И даже если на мгновение отложить это в сторону, разве не висит над нами таинственная угроза? Когда на меня свалилась стена, я как раз решил свалить из Рима, запрыгнуть на первый же попавшийся корабль и убраться так далеко от города, как только можно. И что я собираюсь сказать неизвестным злодеям, когда они наконец меня доберутся? Не трогайте меня, я влюбился? Отличный план!
Но это было как спорить с ребенком. Ты представляешь все факты, выстраиваешь доказательства, а маленький поганец только смотрит на тебя и знай себе лопает червяков или пьет из лужи. Я знал, что веду себя крайне глупо, но остановиться не мог. Тогда-то до меня и дошло, как черепицей по башке. Я влюблен. Дерьмо.
Ну да, конечно. Это для знатных сопляков в порядке вещей - шататься, распевая и улыбаясь бессмысленной улыбкой, только потому, что какая-нибудь девица ему улыбнулась. Ему все равно больше нечем заняться. Денежки звенят у него в кошельке и уж конечно он не интересует ни стражу, ни безжалостных убийц. Любовь - занятие для честных бездельников; такие, как я, этой возможности лишены. Жаль, что любовь об этом не знает, иначе человечество было бы спасено от многих неприятностей.
Надо отдать должное глупости: она позволяет просто взять и выкинуть любую мысль из головы. Полезный для выживания навык, кстати, учитывая количество камер смертников, в которых я успел побывать.
Я перестал об этом думать и попытался представить, что я скажу Миррине при следующей встрече, и за этим занятием, видимо, заснул, потому что в следующее мгновение увидел Миррину собственной персоной, нависающую надо мной, как ворона над трупом мелкого животного.
- Ой, страшно извиняюсь, - сказала она. - Я тебя разбудила?
- Все прекрасно, - ответил я. - Сколько времени?
- О, ужин только закончился. Братья и твой друг допивают вино, и я подумала, что могу тебя навестить. Тебе лучше?
Ну, для начала голова больше не болела. С другой стороны, поскольку болезнь была единственной причиной, по которой она была со мной мила, я не спешил сообщать об этом.
- Немного, - сказал я. - Голова по-прежнему очень болит.
- О боги. Так легче? - спросила она, обтирая меня ветошью. На самом деле это ужасно раздражало.
- Чудесно, - ответил я. - Если тебе не трудно, то есть.
- О нет, мне нетрудно, - и она залезла ветошью мне в глаз. - У меня для тебя хорошие новости.
- Правда? Какие?
Она улыбнулась мне.
- Пришли ваши друзья, - сказала она.
Я уселся столбом, в результате чего ее мизинец оказался у меня в носу.
- Наши друзья? - спросил я.
- Ну вот, а я думала, ты обрадуешься, - сказала она. - Кто знает, может быть при виде их твоя память вернется? В подобных случаях часто так происходит, если верить Аминте. Он рассказывал, что один его пациент...
- Что за друзья-то? - перебил ее я. - То есть - как они выглядят? Что говорят?
- Ну, - тут она наконец убрала тряпочку от моего лица. - Я спустилась вниз, чтобы набрать воды...
- Когда это было?
- О, около часа назад, ты еще спал. В общем, я пошла в переднюю комнату, и тут вошли двое - грек в красивом красном плаще, довольно дорогом, я бы сказала, и невысокий мужчина, вероятно, италиец, с лысой головой и клочковатой бородой. Они спрашивали трактирщика, не видел ли он двоих мужчин - крупного италийца с толстой шеей, так они сказали, и грека с острым носом и маленькими глазами, - она засмущалась. - Ну, на самом деле они сказал "грек с лицом как у хорька". Мне не кажется, что ты хоть капельку похож на хорька, но...
- Значит, так они сказали? В точности?
Она кивнула.
- И я, конечно, сказала - да, они здесь, на постоялом дворе, но с греческим господином произошел несчастный случай, на него свалилась стена, и он лежит в постели на втором этаже. Я только собралась рассказать, как Аминта спас твою жизнь, и разве не замечательно, что он оказался врачом? - но мужчины поблагодарили меня и сказали, что вернуться позже. Они не сказали, когда...