VI
Тяжелые времена проходили во Франции так же, как и в Германии. Теперь политический котёл переполнился и выплеснулся наружу, сея беспорядки. Возникло "дело Ставиского", мошенника российско-еврейского происхождения. "Жаль, что он оказался евреем!" - сказала Ирма, но Ланни не был уверен, было это сказано с симпатией или сарказмом. "Красивый Алекс", так его называли, постоянно был замешан в финансовых махинациях, кульминацией которых стал ловкий ход, выглядевший как комическая опера. Он организовал огромный выпуск облигаций для ломбардов в городе Байон! В общей сложности он ограбил французскую публику на миллиард франков или больше. Потом выяснилось, что ему было предъявлено официальное обвинение за мошенничество восемь или девять лет назад, но ему удалось откладывать судебное рассмотрение не менее девятнадцати раз. Очевидно, что это означало сговор с полицией и политиками. Либо он платил им деньги, либо шантажировал их. Когда Робби прочитал подробности, то сказал, что это выглядит так же, как в Чикаго или Филадельфии.
Ставиский прятался вместе с любовницей, и когда за ним приехала полиция, он застрелился. По крайней мере, так сообщила полиция, но были доказательства, что полиция покрывала его. Парижские газеты, наиболее коррумпированные в мире, печатали все, что могли разузнать, и в двадцать раз больше. Две группы были заинтересованы в использовании скандалов: партии крайне правых, роялисты и фашисты, которые хотели свергнуть республику и установить свой вид диктатуры. И коммунисты, которые хотели совершенно другого. Две крайности встретились, и в то время, как поклявшись в смертельной ненависти друг к другу, они использовали одну и ту же парламентскую систему для ведения своей борьбы.
Ланни не мог себе позволить посетить своего красного дядю, но он пригласил Дени де Брюина на обед, и три Бэдда слушали рассказ из уст французского националиста. Ситуация в семье де Брюи-нов имела отдалённое сходство с тем, что происходило между Робби и его сыном. Дени принадлежал к респектабельной партии закона и порядка, и был огорчен, потому что его младший сын присоединился к Croix de Feu, наиболее активной из французских фашистских групп. Теперь Шарло был где-то со своими товарищами, замышляя осилить полицию и захватить контроль над делами страны. В любой момент он и его организация могут выйти на улицы, а там будут стрелять. Несчастный отец не мог наслаждаться обедом, а хотел, чтобы Ланни нашёл сумасшедшего мальчика и попытался привести его в чувство. Вот такие обязанности получаешь, когда выбираешь прекрасную французскую леди в качестве своей amie!
Но Ланни сказал нет. Он пытался влиять на обоих мальчиков, но ему это не удалось, и теперь он был вне политики. Он дал обещание своей жене. Он слушал сокровенные тайны la republique frangaise, полученные из первоисточника. Он узнал о Даладье, сыне пекаря, который только что стал премьером, четвертым в течение года. Кто субсидирует его карьеру, и какая благородная леди стала его любовницей. Он узнал о Шьяппе, начальнике парижской полиции, корсиканце, известным, как "маленький Наполеон". Он был метр шестьдесят роста, и только что был "уволен" за слишком интимные отношения со Стависким. Он знал всех крупных жуликов, шантажистов и еврейских meteques Франции, и передавал свои секреты своему зятю, издателю одной из крупных желтых газет Парижа.
Ланни отметил, что люди, пробуждавшие гнев и отвращение Дени де Брюина были карьеристами. С теми, кто борется за богатство и власть, с которой у них не было действительных разногласий. Он редко находил какой-либо серьезный недостаток у mur d'argent, представителей "двухсот семей", которые в течение длительного времени обладали властью и богатством. В эти трудные дни они должны были платить больше, и основой жалобой Дени была не коррупция, а увеличение расходов. Политики требовали больше средств на свои кампании, и в то же время повышали налоги. Их экономическая идея заключалась в сокращении зарплаты гражданских служащих, которая, как обнаружил Дени, плохо отозвалась на таксомоторном бизнесе. А что было еще хуже, водители такси бастовали! Робби сочувственно слушал и, когда его друг стал бранить Даладье, Робби свою очередь набросился на Рузвельта.
VII
На следующий день Ланни сопровождал жену на летний показ мод. Это было чисто коммерческим мероприятием. Выставка новых мод, которые производители собирались скоро запустить в продажу. Ирма была приглашена в качестве специального гостя художником модной одежды, которому она вручила заботы о своём гардеробе. Ланни пошёл вместе с ней, потому что, если она старалась проявлять интерес к его интересам, то было бы справедливо, что он должен делать то же самое и для нее. Они сидели в зале с пальмами в кадках, глядя на длинный подиум с темно-синими шторами за ним. На подиуме красивые и шикарные молодые женщины демонстрировали летние костюмы с сильным японским вкусом, или акцентом, или атмосферой, журналисты искали подходящее слово в качестве метафоры. Тут были бамбуковые пуговицы и широкие конические шляпы, как у кули. У дамских платьев были шлейфы веером, как хвосты у японских золотых рыбок. У дневных костюмов были укороченные рукава, как у кимоно. А на вечерних шалях были рисунки, напоминающие японские цветочные ткани.
Среди специальных гостей на этом показе присутствовал старый друг Ланни. Оливия Хеллштайн, теперь мадам де Бруссай, привлекательная дочь Иерусалима, которую Эмили выбрала когда-то в качестве достойной пары для Ланни. Это было около восьми лет назад, и теперь у Оливии было три или четыре ребенка, и она, что называется "заматерела", более доброе определение, чем слово "располнела". Слова, которые часто несут неприятный подтекст, заменяют в лучшем обществе, где люди очень стараются не ранить чувства друг друга.
Оливия был женщиной типа Ирмы, глубокая брюнетка, спокойная по темпераменту и степенная по манерам. Они развлекали друг друга, обменивались визитами и удовлетворили свое любопытство. Теперь они говорили о том, как носить летнюю одежду с сильным японским вкусом, или акцентом, или атмосферой. Они, конечно, должны будут носить её. Им никогда не удастся восстать против того, что создатели моды решили сделать модным.
Ланни, желая быть вежливым, заметил: "Мы вчера говорили о вашей семье. Мой отец сегодня встречается с вашим отцом".
"Деловые вопросы?" - спросила Оливия.
"Мой отец пытается убедить вашего, что он сможет поставить железнодорожное оборудование в Брест по более низкой цене, чем оно может быть изготовлено во Франции".
"Было бы неплохо, если бы они сговорились", - ответила молодая матрона. - "Мой отец восхищается американскими производственными методами, и хочет их импортировать во Францию". Пьер Хеллштайн был директором Северных железных дорог и контролировал один из крупнейших банков в Париже. Робби спрашивал о нем Дени, и они обсуждали эту богатую еврейскую семью, широко распространившуюся в Европе. А также ситуацию на железных дорогах. Считалось, что их акции катились вниз и они были перегружены облигациями. Хеллштайнам не приходилось беспокоиться, потому что государство покрывало дефицит. Была критика в Палате депутатов. Французская Республика должна была разориться, чтобы защитить держателей железнодорожных облигаций. Дени де Брюин, который владел такими облигациями, возмущался, называя эти критические замечания безответственными и демагогическими. Что касается Оливии, красивой, спокойной, величественной в длинной соболиной шубе, она была идеальным доказательством мудрости, гарантирующей большие доходы немногим избранным лицам, чтобы они могли посещать показы мод и демонстрировать сами образцы элегантности и изящества.
VIII
"Да, кстати", - неожиданно сказала дочь Иерусалима. - "Я понимаю, что вы не так давно были в Германии".
"Как раз перед Рождеством", - ответил Ланни.
- Я хочу, чтобы вы рассказали мне об этом. Там должно быть страшно.
- В некотором смысле, и для некоторых людей. Другие даже ничего не заметят.
"О, мсьё Бэдд", - сказала Оливия, понизив голос, - "Могу ли я сообщить вам кое-что, чтобы всё осталось между нами? Я действительно не должна об этом говорить, но мы все так обеспокоены".
- Вы можете быть уверены, что моя жена и я будем уважать ваше доверие, мадам.
- Мы только что узнали, что нацисты арестовали моего дядю Соломона. Вы, возможно, его знаете?
- Я имел удовольствие познакомиться с ним в доме Йоханнеса Робина. Кроме того, я являюсь одним из его вкладчиков в Берлине.
- Они сфабриковали против него обвинение об отправке денег из Германии. Вы понимаете, конечно, что банкир не может не делать этого, особенно в семье, как наша, которая ведёт бизнес в Австрии, Чехословакии и Румынии, и многих других странах.
- Конечно, мадам.
- Мы, евреи, слышали самые ужасные рассказы. И это заставляет нас страдать.
- Мне очень жаль, но многие из них являются правдой. Они объясняют это тем, что такие вещи происходят во время насильственных социальных переворотов. Но я сомневаюсь, что нацисты нанесут физический вред такому человеку, как ваш дядя. Он будет, скорее всего, подвергнут очень крупному штрафу.
- Это ставит нас в тупик, мсьё Бэдд. Действительно, мой отец не уверен, что для него будет безопасно поехать в Германию и разобраться в этом.
- Я сделаю предложение, мадам, если вы не возражаете.
- Это то, на что я надеялась.
- Я прошу вас держать это в тайне, как вы просили меня. Расскажите об этом вашему отцу и матери, но больше никому.
- Конечно, мсьё Бэдд.
- Я предлагаю их отправить кого-нибудь на встречу с генералом Герингом. Он имеет большое влияние и, кажется, понимает эти вопросы.
"О, спасибо!" - воскликнула Оливия Хеллштайн. - "Я так рада, что додумалась спросить вас об этом".
А Ирма добавила: "Отправьте кого-то, кто достойно и внушительно выглядит, и скажите ему, чтобы оделся, как следует, и не забыл ни одного из титулов министр-Президента и генерала".
IX
В память Мари де Брюин Ланни попытался увидеть ее младшего сына. Но не нашел его. Шарло был на встрече где-то с лидерами своего общества, а там запросы незнакомых не приветствовались.
Этот вторник, шестого февраля, должен был стать великой ночью протеста всех правых сил против правительства. Распоряжения о шествиях были опубликованы во всех оппозиционных газетах, под лозунгом: "A bas les voleurs! Долой воров!" В сумерках Шарло выйдет из своего укрытия с трёхцветной нарукавной с буквами FCF, что означало сын огненного креста. Он будет петь Марсельезу. Странное явление, боевая песня одной революции станет антипесней следующей! В перерывах между пением, Шарло и его отряд патриотической молодежи будут кричать слово "Demission!" - что означало удаление из правительства Даладье. Менее вежливо они закричат: "Daladier аи poteau!" Это означает, что они хотели сварить его заживо.
Ланни повёз жену в Палату депутатов окольным путем, потому что Мост Согласия был заблокирован жандармами. Целый час пара сидела на галерее для публики и слушала шум, который напомнил Ланни, что он слышал на Нью-Йоркской фондовой бирже на пике паники. Даладье не мог выступить с речью. Его политические противники кричали в его адрес оскорбления, используя обширную французскую лексику, в то же время, как коммунисты пели Интернационал.
Когда это стало надоедать, американцы вышли поглядеть на улицы. Они не могли увидеть много из автомобиля. Из-за страха попасть в свалку, они решили, что лучшим местом, из которого можно наблюдать парижскую демонстрацию, будут окна их гостиничного номера. Робби, разумный человек, был в своей комнате и вёл переговоры с главой французского строительного концерна, который иногда закупал лифты. Двое молодых людей стояли на балконе своей гостиной, которая выходила на большую Площадь Согласия, которая была блестяще освещена с обелиском в центре и прожекторами на нем. Прямо напротив Площади был мост через Сену, ведущий к Пале-Бурбон, где заседали депутаты. Здание в римском стиле с освещенными высокими колоннами.
На Площади собралась сотня тысяч человек, и народ всё пребывал из соседних улиц. Они пытались перейти через мост, но полиция и войска блокировали его полицейскими машинами. Толпа стала бросать камни и вскоре началась ожесточённая схватка, которая шла большую часть ночи. Фашисты бросали все, что попадало им в руки. Они вырывали камни из мостовой и срывали леса с американского посольства, которое было на ремонте. Ограда садов Тю-ильри пошла на метательные железные снаряды в форме бумеранга. Их было невозможно увидеть в темноте. Когда вооруженная республиканская гвардия попыталась изгнать их с моста ударами плашмя сабель, толпа стала резать животы лошадей лезвиями бритв, укрепленных на концах тростей. В одной из таких атак было покалечено много полицейских и гвардейцев, и толпа прошла через мост и подошла к Палате.
Наконец, началась стрельба. Уличные фонари были разбиты, а прожекторы на обелиске погасли, было почти ничего не видно. Возле моста перевернули и подожгли омнибус, но он дал больше дыма, чем света, и вскоре сгорел. Последнее, что видел Ланни, были войска спаги, африканские кавалеристы в белых одеждах пустыни выглядевшие, как кук-клус-клановцы, скачущие по Елисей-ским полям и топча толпу. Раздались крики непосредственно под местом, где стояли Ирма и Ланни. Горничная отеля была застрелена на балконе. Таким образом, гости быстро убежали внутрь, решив, что они достаточно нагляделись на классовую борьбу во Франции.
"Как ты думаешь, они будут громить отель?" - спросила Ирма. Но Ланни заверил ее, что эта толпа была респектабельного вида, и если будут, то только после политиков. И они пошли спать.
X
"Кровавый вторник", так его назвали, и в изложении фашистских газет он выглядел французским "пивным путчем". С этого времени для Даладье они употребляли только одно имя: "Убийца!" Они потребовали его отставки, и до конца следующего дня они её получили. Ходили слухи, что Даладье больше не мог положиться на полицию и гвардию. Более двухсот из них были в больницах, и всё походило на революцию. По всему Парижу валялись обломки, а морское министерство частично сгорело. Шарло получил порез на лбу, и всю остальную жизнь будет носить этот шрам с гордостью. "La Concorde", - заявит он, имея в виду мост. Это станет лозунгом а, возможно, когда-нибудь паролем к власти.
В ночь на среду дела пошли хуже, так как полиция была деморализована, а хулиганы и бандиты вышли на тропу войны. Они разбили окна магазинов на Рю де Риволи и на других модных улицах и разграбили все, что попадало в их поле зрения. Для посетителей в Париже приятное время закончилось. Робби отбыл в Амстердам по делам, а Ирма и Ланни запрыгнули в машину и помчались домой.
Но нельзя было спрятаться от классовой войны во Франции. Различные реакционные группы были организованы по всему Югу Франции, и они тоже получили свои приказы на выступления. Различные иностранные колонии им симпатизировали, лишь бы они подавили красных. Рик, выслушав историю от Ланни, сказал, что la patrie ожидает только одного, лидера, который сможет выиграть "маленького человека". Пока все фашистские группы были откровенно реакционными, а им надо бы взять левацкую программу, чтобы выиграть. Ланни возразил, что французский обыватель был намного хитрее, чем немецкий. Его не так легко обмануть.
Жизнь возродилась в Бьенвеню. Рик работал над своей пьесой, а Ланни, прочитав рукопись, ободрил его и добавил местного колорита. Оставшись одни в комнате, Ирма сказала: "На самом деле, ты соавтор и должен быть назван". Она размышляла, почему Ланни не напишет пьесу сам. Она решила, что у него не хватало стимула самоутверждения, сильного эго, в котором содержится убеждение, что в нём есть всё необходимое для благосостояния человечества. У дяди Джесса оно было, у Курта было, у Рика было. Бьюти безуспешно пытались разбудить его в сыне, и теперь без успеха попыталась Ирма. "Рик может сделать это намного лучше", - это было все, что она смогла получить.
Ирма немного разозлилась на этого хромого англичанина. Ей очень хорошо удалось вылечить Ланни от его розовости, но теперь Рик продолжал разжигать пожар. В Австрии произошли ужасные события, по-видимому, фашизм собирался распространяться от страны к стране, пока не покроет всю Европу. Австрия получила католического канцлера по имени Дольфус и католическую армию под названием Хаймвер, состоящую в основном из крестьянских парней во главе с низложенным молодым принцем. Это правительство сажало в тюрьмы или депортировало гитлеровцев, но с помощью Муссолини получило свой собственный бренд фашизма и теперь намеревалось уничтожить социалистическое движение в городе Вене. Эти красивые дома рабочих, огромные жилые кварталы, которые с такой радостью осматривал Ланни, были превращены в руины самоходной артиллерией Хаймвера. Погибли около тысячи мужчин, женщин и детей. Что было еще хуже, они убили рабочее движение, которое создавалось двумя поколениями.