- У английской короны на Северной Двине нет интересов, а раз нет интересов, то зачем же нам гробить своих солдат?
У Марушевского после таких речей опускались руки и пропадал голос.
Хоть и ожидал Миллер, что первыми уйдут англичане, но первыми погрузились в свои транспорты и отбыли в затуманенную морскую даль американцы. Вначале они покинули Архангельск, а ровно через месяц и один день - Мурманск. Англичане продолжали ещё держаться, но всё чаще и чаще Айронсайд делал неприступное лицо и с загадочным видом глядел на запад, где за ровную обрезь моря цеплялось своим краем закатное солнце, усы у него топорщились, шевелились смешно, будто у моржа, решившего жениться на курице, на глаза наползала предательская влага - генерал Айронсайд был обычным человеком и очень мечтал побывать дома.
Всякое внимание союзников в этой ситуации стоило дорого, поэтому Миллер так и обрадовался приходу в Архангельск обычного парохода "Тор", привёзшего на российский Север "дамский" груз...
Когда Миллер вернулся в штаб, его встретил хмурый Марушевский.
- Евгений Карлович, беда...
- Что случилось?
- Восстание в Онеге и в Чекуевском районе.
- Господи... - Радужное настроение, в котором пребывал Миллер, мигом исчезло. - Потеря Онеги - это для нас потеря сухопутной связи с Мурманском.
- Именно так, Евгений Карлович.
- Если мне не изменяет память, в Онежском районе сейчас находится наша экспедиция.
- Одна миноноска под командой лейтенанта морского флота и два монитора.
- Связь с ними есть?
- Сегодня связи нет. Вчера была. Места там совершенно глухие. Радиостанция у миноноски слабая, населённые пункты также не оборудованы связью.
- Надо готовить десант для освобождения Онеги - город этот нам терять нельзя. Соответственно экспедицию надо повернуть - она должна нанести удар по городу со стороны реки, мы нанесём со стороны моря.
- Евгений Карлович, повторяю, приказ повернуть мы можем передать, только когда будет связь с миноноской, раньше не получится.
Миллер вздохнул, развёл руки - вот и воюй в этих условиях...
Следующее сообщение, всколыхнувшее Архангельск, также было зубодробительным: в город пришла телеграмма из Лондона, в которой говорилось о снятии экономической блокады с Советской России.
Это означало, что белые теряли господствующую высоту - экономические тиски, с помощью которых Миллер часто добивался преимущества перед красными. Голодной, холодной, находившейся в изоляции Советской России воевать было невмоготу, не хватало ни хлеба, ни патронов. Дело доходило до того, что иногда в атаку красноармейцы ходили с голыми руками, без оружия, надеясь в бою захватить какую-нибудь берданку с ободранным стволом и стать полноправным воином... Сейчас же, после снятия блокады, красные могли легко купить оружие за границей.
На золото, которое они имели в своих подвалах, - это была половина всего золотого запаса, находившегося когда-то в распоряжении царского правительства.
Вторая половина находилась у Колчака, который также активно опустошал золотую заначку, приобретая винтовки, патроны, снаряды, амуницию.
Скоморохов, услышав о новости, довольно улыбнулся:
- Раз Совдепия получает поддержку Запада, то Северный фронт нам ни к чему. Мы теперь очень быстро договоримся с большевиками, разграничим полномочия и отныне будем жить-поживать да добро наживать без господина Миллера. Войну пора кончать.
Не считаться с такой точкой зрения Скоморохова Миллер не мог - у того вновь образовалось слишком много сторонников.
* * *
Вода в Онеге продолжала падать, из белёсо-светлой, глубокой она превратилась в мутную, рыжую от глиняной взвеси, вдоль берегов поднимались неопрятные, облепленные серовато-рыжей грязью камни.
Караван шёл всё медленнее и медленнее - приходилось постоянно промеривать фарватер, а это отнимало много времени. Лебедев был мрачен, с беспокойством оглядывал онежские берега.
- У меня дурные предчувствия, - сказал он Рунге. - Мне кажется, что отсюда мы уже никогда не выберемся.
Стычек с партизанами, которые случались в первые дни похода, сейчас почти не было, словно мужики здешние взялись за ум, винтовки закинули в сарай, поменяли их на плуги и лопаты, косы и серпы; есть-то ведь что-то надо, зубы должны работать, иначе они заржавеют и вывалятся изо рта - не всё ведь на заморского дядю надеяться.
Впрочем, разным пинежским, шенкурским да чекуевским мужикам всё равно от забугорных щедрот ничего не перепадало, какие бы дивные пароходы ни приплывали в Архангельск, - как питались мужики вяленой треской да жареной рожью, так и продолжали питаться.
Розовым безмятежным утром Лебедев пригласил к себе на завтрак двух командиров десантных отрядов - капитана Слепцова и поручика Чижова.
Слепцов в экспедиции отъелся, розовая физиономия его лоснилась, он был шумным, возбуждённым, размахивал руками, скрипел крагами, стучал стеком, много говорил, видно было, что человек этот уверовал в собственную значимость, был убеждён, что он способен вершить великие дела, Чижов же, наоборот, был молчалив, задумчив, бледен.
Цепкими глазами Слепцов оглядел кают-компанию, шлёпнул одной ладонью о другую, растёр там что-то невидимое.
- Богато живете, однако! - воскликнул он.
- Как получается, господин капитан, так и живём, - хмуря брови, отозвался Рунге - ему не нравился этот напористый хищный человек.
- Получается, судя по всему, очень неплохо. Я всегда догадывался, что флотские живут лучше армейских. Сейчас я это вижу своими глазами. - Слепцов вновь хлопнул ладонью о ладонь, остановился у гравюры, на которой юный обнажённый бог давил кисти винограда, готовя их для закладки в винный чан, хмыкнул одобрительно: - Ничего мужичок. В свободное от службы время боксом, наверное, занимался...
Рунге вздохнул и отвернулся от Слепцова. Ожидали командира миноноски - Лебедев задерживался в рубке, изучал промеры дна, взятые только что, и сопоставлял их со штурманскими картами.
Начинать завтрак без командира было не положено.
Когда Лебедев появился в кают-компании, лицо у него было тёмным, озабоченным, он щёлкнул кнопками перчаток, морщась, стянул их с рук.
- Пробовали связаться по радио с Архангельском - бесполезно. Сидим в дыре. Ни новостей, ни старостей. - Лебедев вздохнул. - Прошу садиться за стол.
Митька Платонов, стремясь угодить командиру, расстарался на славу - внёс поднос, на котором стояли небольшие фарфоровые тарелки, украшенные якорями и изображениями Андреевского флага, - объявил громко, очень торжественно:
- Жареный сыр "шавру" с рулетом из печёного сладкого перца.
В наступившей тишине было слышно, как капитан Слепцов от неожиданности даже икнул - о том, что здесь, в лютой комариной глуши, на дикой безлюдной реке, могут подать изысканное французское блюдо, он даже подумать не мог, но бывают же божественные перевоплощения, и блюдо было подано, а конопатый вологодский веник в поварском колпаке сумел даже кое-что изобразить по-французски. И плевать, что французский у него густо замешан на смеси нижегородского с вотяцким - главное, что он очень уверенно произнёс слова.
Слепцов, несмотря на своё дворянское происхождение, их даже выговорить не мог.
Капитана поджидало и новое потрясение: Митька Платонов вынес ещё один поднос и объявил:
- "Патэ из фуа-гра" "о торшон" с тостами и соусом из португальского вина.
- Португальское вино - это "портвайн", - тихо простонал Слепцов, ни к кому не обращаясь. Однажды он застрял на двое суток в Одессе, опившись местного "портвайна" в трактире одного армянина, страдающего базедовой болезнью, и потом целых двое суток в городской больнице Слепцову прочищали клизмами брюхо - едкое креплёное вино впиталось ему в кишки. С тех пор Слепцов стал избегать общения с "портвайном", считая, что напиток этот можно употреблять только в медицинских целях, когда болен насморком.
Среагировал на новое блюдо он слишком запоздало - передёрнул плечами, когда перед ним уже стояла тарелка с "патэ из фуа-гра". Собственно, это была обычная, хорошо прожаренная печёнка с тонко нарезанными хрупкими сухарями, политая горьковатым подгорелым соусом, Слепцов никогда бы не подумал, что рядовая телячья или поросячья печёнка может оказаться благородным блюдом "фуа-гра".
Ели молча, Лебедев сидел, сосредоточенный, погруженный в себя, разговор не заводил - что-то обдумывал.
На третье Митька Платонов предложил кофе с консервированными английскими сливками и гренками. Лебедев, словно бы очнувшись, приподнял чашку, поглядел на неё с сожалеющей улыбкой и проговорил, ни к кому не обращаясь:
- Вот напиток со сложным напористым характером - ещё вчера никому в России не был ведом, а сегодня в Архангельске не найдёшь чиновника, который свой день не начинает с чашки кофе. Мда-а...
Лейтенант выглянул в иллюминатор. Миноноска стояла на якоре посредине реки. Слева на невысоком кривом берегу гнездилась зубчатая строчка молодых тёмных ёлок, справа виднелись голые камни, поблескивающие то ли от пота, то ли от тумана, приползшего из верховьев.
Пороги, дальше которых миноноска не могла двигаться, находились совсем недалеко.
Лебедев допил кофе, отставил чашку в сторону, до хруста размял пальцы.
- Значит, так, дорогие друзья, - начал он совершенно по-штатски, не по-уставному, поглядев вначале на Чижова, потом на Слепцова. - Дальше мы пройти не сможем. Вода всё уходит и уходит. Скоро река станет такой мелкой, что мы даже не сможем вернуться назад - нас просто-напросто закупорит здесь. Дорога, ведущая в Кожозерский монастырь, находится примерно в двенадцати километрах отсюда. Предлагаю вашим отрядам покинуть мониторы и в монастырь двигаться самостоятельно. - Лебедев взял со столика колокольчик, несколько раз встряхнул его. - Дневальный!
В дверях кают-компании незамедлительно появился матрос с белой повязкой на рукаве.
- Попросите ко мне кока, - попросил лейтенант.
Через несколько мгновений в дверях возник Митька Платонов.
- Кофе с консервированными сливками - это, конечно, вкусно, - сказал ему лейтенант, - но это не русский напиток. Кофе у нас пьют только чиновники, стремящиеся жить на французский манер - с прононсом, не выговаривая "р". Принесите нам хорошего крепкого чая.
- Есть! - Митька так стремительно наклонил голову, что с неё чуть не слетел колпак.
Рунге с улыбкой покосился на командира.
- Игорь Сидорович, вежливость необыкновенная. С этими людьми надо быть грубее, такого обращения, которого император Николай Александрович удостаивает своих подчинённых, они не понимают...
- В чём же провинился покойный государь, Иван Иванович?
- Со всеми людьми он был на "вы", только к троим обращался на "ты".
- Кто же были эти трое?
- Дмитрий Шереметьев, князь Анатолий Барятинский и ещё один человек, не помню его фамилии...
- Генерал-майору свиты Барятинскому я имел честь быть представленным. Светлый человек. Герой Японской войны - за бои под Мукденом получил Георгия. В него прицельно били японцы, а он стоял в это время перед осколком зеркала, укреплённом на ветке, и брился...
Когда Митька Платонов принёс чай, лейтенант обеими руками обхватил кружку.
- Вот это по-русски, - похвалил он, - это наш напиток. - С удовольствием отхлебнул из кружки. - Крепкий чай. Чёрный, как дёготь.
- Главное - вкусный, - подал голос молчаливый поручик Чижов.
- Сутки вам добираться до монастыря, двое суток - на наведение порядка в окрестностях, и ещё сутки - на дорогу обратно. Я вас буду ожидать здесь. Какие будут суждения? - Лебедев вновь отпил из кружки, довольно качнул головой. - Прошу высказываться.
- Значит, ещё немного пройти вверх не удастся? - спросил Слепцов.
- Не удастся. Сядем на киль. Тогда нам отсюда вообще не уйти.
- Жаль. Что касается остального, - на лысом темени Слепцова собралась лесенка морщин, - добавьте ещё один резервный день. Мало ли что у нас может произойти...
Лебедев согласно кивнул, отпил ещё из кружки чая.
- Предложение принято.
Чижов первым поднялся из-за стола.
- Пора!
Через десять минут на реке завозились, шумно зашлёпали плацами мониторы, подгребая к берегу. Над мониторами двумя тёмными шевелящимися облаками висели комары. Арсюха смотрел на комаров, лениво похлёстывал себя веткой и думал о том, что, с одной стороны, неплохо бы с пехотой совершить пробежку по окрестным деревням и раскидать свой товар - не тащить же его, в конце концов, назад в Архангельск, а с другой стороны - в тайгу очень не хотелось лезть.
Пока Арсюха размышлял, прикидывая все "за" и "против", на баке раздался крик:
- Баринов!
Следом выкрикнули Андрюхину фамилию:
- Котлов!
Матросов вызывал к себе боцман, но задачу ставил не он, а старший офицер Рунге. Оглядел вызванных, снял с седой головы фуражку, протёр её внутри платком.
- Значит, так, - сказал он, - пойдёте с отрядами на Кож-озеро для связи. Один - с отрядом капитана Слепцова, второй - поручика Чижова. Задача ясна?
Вот и не осталось никаких сомнений, вот всё и определилось. Арсюха повеселел, кивнул:
- Так точно!
На воду сбросили шлюпку - к берегу решили не подходить, не рисковать, проще было доставить связных на шлюпке, - Андрюха проворно спрыгнул в неё, сел на скамейку, гордо именуемую банкой, пристроил на коленях небольшой сидор с едой, Арсюха замешкался - сидор у него, не в пример Андрюхиному, был в несколько десятков раз больше.
- А багаж тебе такой громоздкий зачем? - полюбопытствовал Рунге. - Ты чего, упаковал все свои манатки и на миноноску решил не возвращаться?
Арсюха угрюмо молчал, Рунге покачал головой. Виски его на мутном утреннем солнце отливали благородным серебром.
- Куда груз такой, спрашиваю? - Рунге повысил голос. - Ты чего, матрос, не слышишь?
- Слышу, - наконец отозвался Арсюха.
- Не дотянешь ведь. В походе будет трудно.
- Дотяну, - угрюмо пробормотал Арсюха. - Своя ноша плечи не тянет.
Рунге с сомнением покачал головой.
- Ну, смотри. Ежели что - вываливай содержимое своего мешка в канаву.
"Фига тебе, - мысленно откликнулся на этот совет Арсюха, губы у него дрогнули, поползли в сторону и замерли. - Чтобы своё да выложить в канаву? Никогда! Это же своё, а не казённое".
Он с трудом перелез через леер и опустился в шлюпку. Следом перетянул за собой мешок.
- Поехали! - скомандовал он белогубому, со светлой курчавой головой пареньку-матросу. Тот покорно сдвинул набок бескозырку и взмахнул вёслами.
Андрюха зацепил в пригоршню воды, слил обратно в реку. Вода была мутная, желтоватая.
- Нехорошая вода, - сказал он, - много ила соскребает со дна, несёт с собой.
- Ну и что? - раздражённо рявкнул на него Арсюха. - Тебе-то, недоделанный, чего до этого? Прорицатель хренов! Химик! Менделеев!
Андрюха усмехнулся и покачал головой: он не понимал причин раздражения Арсюхи.
Через несколько минут шлюпка мягко ткнулась носом в берег - белогубый матросик причалил мастерски, касание с твердью было едва приметным, но Арсюхе это не понравилось, и он заорал на матроса:
- Кормой разверни к берегу, губошлёп! Учить вас, учить, дураков, - не переучить.
Арсюхе хотелось сойти на берег, как адмиралу - важно, с комфортом и не замочить ноги.
Прошло ещё полчаса, и две пешие колонны, над которыми покачивались чёрные штыки винтовок, втянулись в лес.
От комаров не было спасения. Слепцов, громко шлёпая себя ладонью по шее, ругался:
- Вот гады! Хуже большевиков!
Забыл, совсем забыл капитан, что совсем недавно он воевал на стороне большевиков и ел их хлеб.
Тайга, по которой они шли, была сырая, тёмная, встречалось много гибельных мест, укреплённых брёвнами, положенными в несколько слоёв, и сама дорога в монастырь была поперёк застелена брёвнами, ровно обрезанными и тесно прижатыми друг к дружке. Полотно было, конечно, узкое, лишь для одной пролётки, но кое-где оно расширялось - были специально сделаны бревенчатые площадки, чтобы могли разъехаться две повозки.
Слепцов продолжал шагать во главе своего отряда и в такт шагам отчаянно шлёпал ладонью по шее: хрясь, хрясь, хрясь!
Глаза у капитана двигались, вращались по кругу, будто у лётчика, ведущего свой "ньюпор" над вражеской территорией - капитан старался засекать в лесу всякую мелочь, всякие неприметные детали - боялся засады.
Если отряд попадёт под огонь на деревянном полотне, среди топей, то от него ничего не останется - ни фуражек, ни ботинок, всё уйдёт на дно здешних болот, по которым проложена гать.
Но лес был спокоен. Громко трещали птицы, была слышна комариная звень.
Разведка уже донесла десантникам, что в монастыре на Кож-озере окопалась большая красноармейская часть - не меньше полка.
- Ать-два! - пришлёпнув на шее очередного летающего разбойника - на этот раз крупного овода с огромными зелёными глазами, скомандовал Слепцов. - Ать-два! Не отставать!
С собой отряд Слепцова тащил два пулемёта, два "максима" на железных станинах, колеса пулемётов глухо стучали по брёвнам, пулемётчики кряхтели, ругались - тащить "максимы" было трудно.
Ночевали в лесу. Выбрали сухую гриву на берегу небольшой говорливой речушки, свалили несколько трухлявых деревьев, подпалили их изнутри и в сизых душистых клубах дыма завалились спать.
На всякий случай Слепцов выставил усиленное охранение - вдруг в темноте на них нападут лихие таёжники в рваных папахах, перетянутых красными ленточками? Но ночь прошла спокойно - не раздалось ни одного выстрела, в расположении лагеря не показалось ни одного чужого человека.
Другое оказалось плохо - ночью всё окутал студёный, просаживающий до костей туман. Пришлось поднимать мужиков, которые были подюжее комплекцией - они свалили ещё несколько деревьев, подожгли их. И - комаров не стало совсем и сделалось теплее.
- Ты бывал раньше в этих краях? - спросил Дроздов у Сомова, притиснулся спиной к земле, натянул на голову шинель.
- Не бывал, - ответил Сомов, также натянул на голову шинель. - Южнее приходилось бывать, здесь нет. А туман... туман - это оттого, что море недалеко.
Лежавший поблизости поручик Чижов поднял голову:
- Эй, друзья закадычные! Угомонитесь, прошу вас...
Чижов оглядел деревья с повисшими на ветках рваными клочьями тумана, солдат своих, лежавших рядом, и укрылся шинелью. По профессии поручик был историком, окончил в Москве университет, перед войной работал в архиве и готовил к изданию свою первую книгу о происхождении северных монастырей. Война перечеркнула всё - и работу он оставил, и книга не увидела свет.
В книге той шла речь и о Богоявленском Кожозерском монастыре, куда сейчас направлялись два отряда - его и капитана Слепцова.