В листовках, украшенных подписями известных генералов, расхваливались условия службы в красноармейских частях - ну просто роскошные условия, Миллер, если верить переметнувшимся генералам, жил куда беднее, чем командир какого-нибудь красного батальона на Пинеге; на самом же деле несчастный комбат этот мечтал добраться до Белого моря и вволю поесть свежей трески, других высоких целей, связанных с торжеством мировой революции, у него просто не было...
В Архангельске издавались вполне легальные эсеровские газеты, где регулярно появлялись воззвания Троцкого и Ленина, а в Северном бюро - организации официальной, подведомственной правительству, под рубрикой "Вот так они собираются завоевать мир", в витринах вывешивали речи вождей мирового пролетариата. Без всяких сокращений.
У витрин с этими речами собирались целые толпы - люди с открытыми ртами читали призывы к свержению власти белых и в первую очередь - Миллера.
Вести с фронтов приходили неутешительные, ночью в Архангельске звучала стрельба.
* * *
Караван с десантом, возглавляемый миноноской, упрямо двигался вверх по Онеге. Отбивая нападения партизан, внезапно, будто из ничего появляющихся на онежских берегах и начинающих без разбора палить из всех стволов, причём бородатые, в рваной одежде люди эти часто палили с невыгодных позиций, с ущербом для себя, - ну, словно у них был специальный приказ на этот счёт, Лебедев лишь удивлялся:
- Мозги у этих людей, по-моему, находятся совсем в другом месте, не там, где им положено быть. Ну кто же лезет с деревянным пугачом против миноноски? Да ещё крапивой нам угрожают... Ан нет - лезут мужики.
Больше, чем партизаны, Лебедева беспокоила вода, исчезающая в реке, - она словно бы испарялась, всасывалась в дно, оставляя на берегах тёмные следы; если в Онеге будет мало воды, то караван не дойдёт даже до порогов. Если мониторы не достигнут порогов, то десанту придётся долго бить ноги, прежде чем он доберётся до Кожозерского монастыря.
Говорят, партизаны превратили монастырь в неприступную крепость.
- Охо-хо, грехи наши тяжкие, - кряхтел Лебедев и приказывал сделать очередной замер уровня воды.
Ночью десант сошёл на берег - время до утра решили провести в тайге, на просторе - ночевать на палубе пароходов было тесно.
Слепцов, очутившись на берегу, сорвал несколько веток, хлестнул ими себя, будто находился в бане:
- Комаров - что грязи в Архангельске.
Комаров, действительно, было много - мелкие, беспощадные, жёлтые, зубастые, с тонкими визгливыми голосами.
Сомов хлопнул ладонью по круглому, наголо остриженному темени. Задрал голову, осматривая макушки деревьев.
- Комары нас скоро обожрут до костей, - завопил панически Крутиков, выставил перед собой ногу, обтянутую штаниной, - штанина была сплошь покрыта комарами, будто шерстью. Шерсть шевелилась, пищала неприятно. Крутиков передёрнул плечами и завопил вновь: - А-а-а, сейчас обожрут!..
- Тебя обожрёшь, - критически оглядев слепцовского ординарца, заявил Сомов. - Рожу ты, брат, отъел такую, что если даже соберутся комары со всей тайги и усядутся на неё, всё равно места свободного будет столько, что спокойно сможет приземлиться аэроплан.
- А-а-а!.. - продолжал вопить Крутиков.
- Нечего орать, - осадил его Сомов. - Дуй-ка лучше за топорами... Проверь оба монитора. Тащи все топоры, что там найдутся.
Топоров нашлось два - по одному на каждом мониторе. Один из топоров Сомов взял себе, подкинул его в воздух и, крякнув, поймал - рукоять топора словно бы припаялась к его ладони, второй отдал Дроздову:
- Поработай-ка вместе со мною, брат!
Вдвоём они дружно застучали по стволу старой толстой ольхи. Через десять минут ствол дерева затрещал, с него посыпались гнилые лохмотья, сор и труха, кора лопнула до самой макушки.
- Поберегись! - громко прокричал Сомов, оттеснил плечом своего напарника в сторону, сделал несколько последних, завершающих ударов топором по ольхе, и дерево с грохотом рухнуло на землю.
- Какое рубим следующее? - спросил Дроздов, хлопнул по стволу высокой берёзы. - Это?
Он уже понял, что хочет сделать Сомов.
Артиллерист задрал свою лишаистую круглую голову, окинул взглядом макушку берёзы и пророкотал басом:
- Лет через десять можно будет рубить и это дерево, а сейчас рано.
Он выбрал сосну, росшую метрах в тридцати от поваленной ольхи.
- Фёдор, рубим этот ствол.
- Есть рубить этот ствол, - весело отозвался Дроздов, подражая напарнику, ловко подкинул топор, тот грозно сверкнул в воздухе чёрным лезвием, в следующее мгновение точно припечатался к руке.
Через полтора часа восемь поверженных деревьев лежали на земле. Были они старые, трухлявые, наполовину уже сдохшие - то самое, что требовалось Сомову.
Он послал напарника надрать с берёзовых стволов бересты, сам же, взяв несколько человек в помощь, растащил деревья по краям поляны в виде венца - получился большой квадрат. Крутиков, довольно похлопывая себя по животу веткой, встал на возвышенное место и теперь командно покрикивал, подгоняя людей.
- Быстрее, быстрее, быстрее! - в такт словам Крутиков хлестал себя веткой. Вот музыкант!
Содрав с ближайшей берёзы клок бересты - Дроздов что-то задерживался, - Сомов присел на корточки перед одним поваленным деревом, ловко, с первой же спички поджёг бересту и сунул её в дупло.
Из дупла повалил лёгкий прозрачный дым. Вторую берестяную скрутку, так же ловко подпалённую, Сомов сунул в следующее дупло. Напарник, густо облепленный комарами, тем временем приволок целую охапку берёзовой коры.
- Делайте, как я, поджигайте деревья, - громко скомандовал Сомов. - Без дымокуров нам комара не одолеть.
Солдаты, ожесточённо хлеставшие себя ветками, быстро разобрали бересту, кинулись к лежащим стволам.
Вскоре всю поляну заволок дым. Дышать, несмотря на дым, сделалось легче, комары поспешили оттянуться в сторону, сбились в густую кучу, повисли над лесом.
- Всё, - облегчённо проговорил Сомов, - теперь они сутки будут трепыхаться над деревьями, а сюда не сунутся.
- У нас в деревне были случаи, когда комары напрочь высасывали кровь из щенят. А однажды насмерть загрызли телёнка. Охо-хо... - Дроздов озадаченно поскрёб пальцами затылок.
Ночь мало чем отличалась от дня, была она светлая, прозрачная, прохладная, опасная; недалеко, около спуска к реке, голодно выли волки - попытались отжать от стада, пришедшего к воде, оленя, но попытка не удалась, вот волки и завыли возмущённо и голодно, потом смолкли разом, и постам, оберегающим ночующий лагерь, стало понятно: в тайге кто-то есть, кто-то подбирается к поляне.
Это засекла вахта, и на миноноске - мичман Рунге и матрос Андрюха Котлов.
- Давай-ка, друг, вытаскивай из рубки пулемёт, - скомандовал Рунге матросу, - в лесах здешних волки водятся не только о четырёх ногах.
Он как в воду глядел - через пятнадцать минут по лагерю грохнул винтовочный залп. Послышался крик Слепцова, пытавшегося организовать оборону, в ответ ударил залп из винтовок - ночующий народ быстро разобрался, что к чему. Андрюха засек среди деревьев огоньки партизанских выстрелов, притиснулся к пулемёту и дал длинную, в половину ленты очередь.
- Вот люди-нелюди, - Рунге выругался, - и чего им не спится?
Через десять минут партизан отогнали. Слепцов, держа в одной руке кольт, в другой стек, прошёлся по лагерю.
- Все живы?
Живы были все. Одного только, лопоухого неудачника, пуля обожгла по касательной - содрала клок кожи на голове и оставила дырку в крупном, твёрдом, словно бы выпиленном из фанеры ухе. Парень заорал на всю тайгу - сделал это с опозданием, когда прошёл страх, - начал визгливо, тонко, будто заяц, которого опалила дробь, выть.
- Хватит! - прикрикнул на лопоухого Слепцов, подошёл к нему. - Кто таков? Как фамилия?
- Ликутин. - Раненый щёлкнул от боли зубами. - Солдат я... Рядовой Ликутин.
- Крутиков, перевяжи этого несчастного, - велел капитан, - не то его крики даже в Мурманске слышны. Барабанные перепонки лопаются.
- Надо бы лес прочесать, - не обращая внимания на приказ капитана, озабоченно проговорил Крутиков.
- Тоже дело, - одобрил инициативу капитан. - Не мешает посмотреть - вдруг что-нибудь интересное осталось?
- Земеля, - позвал Крутиков Сомова - приметил, что этот мужик самый хозяйственный из десанта, с таким не пропадёшь, - поднимайся! Слышал приказ господина капитана?
Сомов подхватил винтовку.
- Пошли!
Перевязать Ликутина взялся Дроздов.
- Тебя бы в город, в госпиталь надо отправить, - сказал он раненому.
- А это ещё зачем?
- Как зачем? Лечиться. Голова - вещь кровянистая, вон как из тебя льёт. Будто из горшка. Остановить невозможно.
Ликутин поморщился, губы у него побелели.
- В живых бы остаться, - едва слышно пробормотал он.
- Останешься, куда ты денешься, - пренебрежительно произнёс Дроздов. - То, что крови много, - хорошо, это означает, что голова у тебя толковая, шурупит, как у дедушки Кулибина. Вот когда прилива крови к голове нет - тогда всё, ку-ку!
- Если меня отправят в город - там я пропаду.
- Не хочешь ехать в город - да ради бога! Никто тебя и неволить не будет. Сиди здесь, в тайге, песни пой, лапшу на костре вари. Можешь даже на этой поляне остаться.
Приговаривая успокаивающе, монотонно, увлекаясь собственной речью, Дроздов не забывал о деле - ловко перебинтовал голову Ликутину, поддел его рукой под тощие лопатки:
- Можешь, приятель, спать дальше.
Лагерь снова погрузился в сон.
Через двадцать минут вернулся Крутиков. Слепцов, лежавший на земле, на двух постеленных одна на другую шинелях, открыл глаза:
- Ну что там?
- Ничего, осмелюсь доложить. Только в одном месте кровь нашли - наверно, пулемёт, который бил с миноноски, зацепил кого-то из партизан.
- Наши тоже стреляли. Это наши зацепили.
- Там слишком много веток нарублено - бил пулемёт.
- Пулемёт так пулемёт, - вяло пробормотал Слепцов, губы у него слипались, он закрыл глаза. - Что в лоб, что по лбу - один дьявол.
* * *
Утром экспедиция двинулась дальше. Мимо миноноски и мониторов продолжали проплывать пустые, совершенно безлюдные берега, солдаты угрюмо поглядывали на них, выставляли перед собой стволы винтовок, хмуро цеплялись глазами за кусты и деревья и готовы были стрелять.
Белёсое солнце, пустым тряпичным мячиком повисшее в небесах, освещало им путь своим скудным светом, над судами тучами вились комары; чтобы кровососы хоть немного отстали, на палубах мониторов зажгли несколько трухлявых пней. Гореть пни не могли - только тлели, плевались искрами и окутывали пространство сизым горьким дымом.
Без дымящихся пней плыть было бы невозможно - комары плотно запечатывали ноздри, набивались в рты, свет делался совсем серым, люди ворчали раздражённо, хлопали губами, выплёвывая кровососов, вода становилась тёмной, по ней, казалось, плыли кровяные сгустки, а может, это и не казалось, может, это так и было.
Обеды в кают-компании миноноски проходили при запечатанных иллюминаторах. Митька Платонов выставлял на стол таз, в котором вонюче тлела еловая труха, разгонял дым еловой веткой - только тогда можно было что-нибудь съесть.
За столом часто заводили речь о России - откуда у заморённых, холодных, голодных Советов берутся силы, чтобы бороться? Неужели это сидит в людях с рождения или это появилось совсем недавно, внушено силой, которой враждебны мир и покой? Откуда? Не было на этот вопрос ответа.
К обеду офицеры выходили в белых мундирах, с начищенными до сверка золотыми пуговицами. В манжетах также, сверкало золото - запонки, украшенные жемчугом, - покупали вместе в одном магазине, когда приплыли в Архангельск из Мурманска, очень уж приказчик хвалил товар, объяснял, захлёбываясь восторженной слюной, что запонки эти изготовлены по заказу испанского монаршьего двора для подарков преданным людям и лишь несколько коробок попали на сторону и очутились в Архангельске.
Легенда была красивой, офицеры миноноски купились на неё и приобрели товар - в общем-то он был очень добротным, - и теперь щеголяли одинаковыми форменными запонками.
По пути уже сделали шесть остановок - наводили порядок в сёлах. Лебедев запретил команде миноноски сходить на берег.
- Ещё не хватало участвовать в карательных операциях, - процедил он брезгливо и щёлкнул кнопками перчаток, снимая их с рук. - Отбить нападение с берега, ответить выстрелом пушки на выстрел из тайги - это одно дело, а наказывать баб с детишками да жечь избы - дело совсем другое, оно не наше. Не богоугодное, если хотите, господа.
Рунге поддержал командира:
- На берег - ни одного человека!
Арсюха Баринов заныл первым:
- Дозвольте провести разведку.
Старший офицер миноноски посмотрел на него осуждающе.
- Разведку проведите в трюме! - велел он. - Возьмите с собой ещё одного человека и - марш вниз! Проверьте, нет ли течей. Утром, при маневрировании, мы царапнули корпусом дно.
Конечно, течей могло и не быть, но проверить надо обязательно. А вдруг, как говорится! На всякую старуху бывает ведь проруха.
- Ну ваше благородие, - сильнее заныл Арсюха.
- Марш в трюм, кому я сказал! - рявкнул Рунге. Тон его был опасный. Торговая миссия Арсюхи по облагодетельствованию забитого населения Онежской волости срывалась, в спёртом затхлом воздухе кубрика прокиснуть могла не только консервированная клубника, но и презервативы, а банки с говяжьей тушёнкой - вспухнуть и лопнуть. Озабоченность Арсюхина достигла наивысшего предела, он даже перестал спать по ночам, только бегал в гальюн да стонал, держась за челюсть.
- У тебя чего, зубы болят? - пытался выяснить у него Андрюха Котлов. - Если болят, то их надо лечить настоем ромашки.
- Пошёл ты со своей ромашкой! - вызверился на доброхота Арсюха, взмахнул кулаком, Андрюха невольно отшатнулся от него.
На этот раз Арсюха, размахивая кулаком, выдернул Андрюху из кубрика.
- Полезли в трюм, - проговорил он недовольно. - Рунге приказал.
- Зачем?
- Проверить, нет ли трещин в корпусе... Миноноска зацепила за камни. Слышал утром скрежет?
В кают-компании тем временем продолжали обсуждать вопрос, чем же живут и чем питаются Советы.
- Воздухом, что ли? - недоумевал мичман Крутов, выразительно чмокая губами. - Не такая уж это и сытная штука. Хлеба нет, угля нет, мяса нет, электричества нет, дров нет... Чем живут?
Этого не знал никто.
* * *
На рейде Архангельска появился новый пароход - он невесомо вытаял из белёсой дали, обратился вначале в некую морскую тень, в призрак, который парил над водой; казалось, что призрак этот поднимется выше, сольётся с облаками и растает в выси, но нет, призрак этот, напротив, материализовался и через несколько часов величественно подгрёб к берегу, к грузовому причалу.
На корме парохода полоскался шёлковый французский флаг. Огромный нос украшала золочёная надпись "Тор".
На главной набережной Архангельска немедленно появились толпы фланирующих дамочек.
- Говорят, пароход "Тор" привёз последний парижский парфюм, - восхищённо щебетали они.
Пароход, действительно, привёз парфюрмерию, дамское бельё, наряды и вино. Всё - в огромных количествах.
- Какая роскошная нас ожидает жизнь! - радовались дамочки.
Знали бы эти милые воздушные существа, умеющие порхать, словно бабочки, и звонко смеяться, какая жизнь их ожидает, не стали бы вообще ничего говорить - погрузились бы в скорбное молчание.
Но на небе не было ни одного облачка, в море безмятежно купалось вечернее солнце, в воздухе витал сладковатый одуряющий дух парижского парфюма, и жизнь была хороша. Очень хороша.
Одна была неприятность - во время разгрузки с крюка крана сорвался большой ящик и всадился в деревянные сваи причала. Сам ящик особо не пострадал, а вот содержимое, начинка его - вдребезги.
Из щелей в углах потекли благовония - одна струйка пахла розами и цвет имела под стать запаху - розовый, из противоположного угла вынеслась проворная зелёная струйка и благоухала она фиалками...
- Парижский о’де колон! - огорчённо защебетали дамочки. - О-о-о!
Вечером того же дня несколько ящиков о’де колона были увезены в парфюрмерные магазины, чтобы утром оказаться у клиенток.
Миллер не выдержал, заехал на автомобиле за Натальей Николаевной, необыкновенно моложавой, очень красивой в сером шёлковом платье, и они вместе отправились в порт, на причал, где стоял гигантский французский пароход.
- Тебе, милая, надо купить всё лучшее, что привёз этот большой корабль, - сказал Миллер, коснулся губами виска жены. - Я люблю, когда твои волосы пахнут цветами, растущими на склонах Монмартра.
Настроение, в котором находился генерал, с одной стороны, было приподнятое, но, с другой стороны, радоваться-то было нечему. Стало окончательно ясно, что англичане скоро покинут Север России, правда, когда генерал впрямую задал этот вопрос Айронсайду, тот ответил отрицательно. С англичанами из этих мест уплывёт часть спокойствия, но Северная область не пропадёт, когда тут находятся другие союзники - верные своему долгу французы, американцы, бельгийцы, датчане. Вон какой пароход пришёл под французским флагом... Миллер заложил руку за борт френча - сам того не заметил, как скопировал жест Наполеона.
Генерал-лейтенант Марушевский давно уже пытался внушить Миллеру мысль о том, что Север совершенно не нуждается в англичанах. В огромном Онежском районе давно уже не было ни одного английского солдата, и ничего - русская армия справляется и без них, может даже обойтись без хвалёных "долгоиграющих" консервов, способных сохраняться месяцами, - в районе полно рыбы, дичи, грибов, крестьяне охотно продают солдатам говядину и поросятину. И при этом Йокширский полк во время боев на Пинеге вообще отказался идти в атаку - вместо этого офицеры собрали солдат на митинг и потребовали, чтобы им выдали жидкость от злых беломорских кровососов. Такой жидкости в Англии не было в природе, и йокширцы под канонаду красных пушек стали выяснять у офицеров, когда же такая жидкость появился.
- Появится, - пообещал йокширцам командир полка, - вонючая донельзя. Дух её будет рвать ноздри клещами. Будете похожи на древних рабов.
Так йокширцы в атаку и не пошли.
Марушевский часто жаловался Миллеру, что англичане вообще не планируют наступательных операций - ни одной, словно бы такого вида военных действий, как наступление, не существует вовсе. Для бравых английских парней самое милое дело - отсидеться в тёплом хлеве, тиская толстые телеса какой-нибудь пропахшей навозом бабы и употребляя на завтрак свежие куриные яйца. Всякие там атаки, перемещения по пространству, броски вперёд и вбок, стрельба из пулемётов - это удел конопатых русских мужиков. Каждому своё.
Марушевский же теребил англичан, требовал, чтобы они разработали хотя бы одну наступательную операцию - в частности, на Двинском либо Мурманском направлении - и осуществили её. Англичане же равнодушно отворачивались от генерала:
- Не наше это дело!
- Но почему-у? - возмущался экспансивный Марушевский.