- Всё это - сатанинское. И деньги сатанинские, ворованные, с чистыми монастырскими деньгами их мешать нельзя. Грех.
Летняя дорога из Архангельска в Онегу этим летом бездействовала, в нескольких местах она ушла в болото, казалось, провалилась в преисподнюю, в заросших кугой низинах квакали лягушки, шипели расплодившиеся в невероятном количестве гады - на каждой кочке, на каждом маленьком взгорбке грелись змеи... И вообще, дороги здесь бывают надёжными только зимой - проложенные по озёрному льду, по топям и целине, санные колеи действуют с середины декабря до середины апреля - устойчивые, бесперебойные, они не требуют ни ухода, ни ремонта... А летом - беда. Летом посуху до многих мест просто не доберёшься - только водой.
Поэтому, не дожидаясь, когда вернётся экспедиция с Кож-озера, в Онегу из Архангельска отправили отряд, только что созданный Марушевским, - отправили по морю.
Во время очередного сеанса связи с миноноской - связь по-прежнему была худая, но в часы морских отливов эфир словно очищался от лишних звуков, вместе с пеной и грязью уползала всякая накипь, и с миноноской можно было связаться по радио... Впрочем, связь эта зависела от лунных течений, ветров, магнитных колебаний Земли и настроения радистов, так что на самом деле шансов связаться с каким-нибудь объектом было меньше, чем шансов не связаться.
Миноноска получила указание немедленно следовать в Онегу, в город, поддержать огнём высадившийся архангельский отряд и вообще подсобить ему своим присутствием, ведь корабли умеют одним своим видом наводить страх на берегу. Лебедев снял с рук перчатки, подержал перед лицом радиограмму и швырнул её на стол:
- У меня же двое людей ушли с отрядами в монастырь...
- Придётся оставить их в отрядах, - с сожалением проговорил Рунге. - Когда Слепцов с Чижовым возвратятся - вернут нам наших мореманов. - Ямочка на подбородке Рунге покраснела.
- Дайте команду поднять якорь, - сказал ему Лебедев, - идём в Онегу.
Через полминуты корпус миноноски задрожал - внутри, в глубоком чреве, заработала машина, шевельнулись, трогаясь с места, стали вращаться шестерни, втягивая в корабельное нутро тяжёлую якорную цепь. Вскоре неуютные онежские берега стали тихо уползать назад.
Офицеры собрались в кают-компании: наступило время обеда.
- Что хоть за люди, которых мы оставили на Коже? - спросил Лебедев у старшего офицера. - Одного я знаю - сигнальщик. А второй?
- Сигнальщика-то как раз и жалко - очень толковый мужик. А второй - так себе, - Рунге не выдержал, поморщился, как будто на зуб ему попало что-то твёрдое, - даже если мы и потеряем его - горевать не будем. А первого - жалко.
Лебедев достал из прикрученного к стенке шкафчика из-за блестящей проволочной оградки большую чёрную бутылку.
- У нас сегодня на обед - мясо, - сказал он. - Это вино будет в самый раз к жареному мясу.
На бутылке красовалась большая красная этикетка, Рунге вытянул голову и прочитал:
- "Кюве Парти-Кюльер". Красное вино, изготовленное в долине реки Роны. Дорогое, между прочим.
- "Кюве Парти-Кюльер" - одно из лучших вин Франции. - Лебедев прочитал, переводя текст с французского на русский: "Вино изготовлено из винограда сорта "Сира", имеет темно-рубиновый, почти непрозрачный цвет. Обладает сложным ароматом засахаренных фруктов - сливы, вишни, а также пряностей, кожи и сухой листвы". Вона! - Лебедев в восхищенном жесте поднял указательный палец. - Кожи и сухой листвы. Интересно, какую кожу имели в виду господа французы? Опоек, шевро, козлину, хром? - Он приподнял бутылку. - "Вкус имеет насыщенный, интенсивный, с округлыми и мягкими танинами. Подаётся к блюдам из красного мяса и дичи". Что ж... Нам кок сегодня как раз собирается подать красное мясо.
Жизнь на миноноске совсем не походила на жизнь земную, ту, что текла на берегу - быт морских офицеров напоминал светлое небесное существование, со стороны он вообще казался беззаботным, и это хорошо понимали и Рунге, и Кислюк, и Крутов...
Командир миноноски первым сел за стол, заткнул за воротник мундира салфетку. В то же мгновение, словно бы почувствовав нетерпение начальства, на пороге кают-компании возник кок. На картинно вытянутой руке его покоился поднос с фарфоровой бадьёй, накрытой крышкой.
- Мясо жареное, а потом - тушёное с травами, перцем и корицей, - торжественно объявил Митька Платонов, развернул поднос так, чтобы его видел командир миноноски.
- Браво! - Лебедев похлопал в ладони. В следующее мгновение он оттянул рукав мундира, посмотрел на часы. - Иван Иванович, время прибытия в Онегу рассчитали?
- Так точно! Должны прибыть туда через полтора часа после прихода десанта из Архангельска, - ответил Рунге.
- Надо бы поднажать и прийти туда одновременно.
- Сделаем всё, Игорь Сидорович, но в Онеге мало воды и слишком много мелей.
Командир миноноски с досадой поморщился.
- Мы будем выглядеть, Иван Иванович, совершенно нелепо, если придём в Онегу позже десанта. - Лебедев снова поморщился, взял со стола штопор и начал вкручивать его в горлышко бутылки - пробка была тугой, старой, спрессовавшейся, больше походила на грубую деревянную затычку, чем на нежную винную пробку. - Не люблю интервентов, будь они неладны, - ворчливо проговорил Лебедев, - но одно хорошо: вино и круассаны они нам поставляют первоклассные.
- Круассаны жёсткие, - не преминул вставить Кислюк. О зачерствевший круассан он два месяца назад умудрился сломать зуб.
- Архангелогородские кондитеры научились оживлять их на пару - круассаны делаются нежными, будто только что из печи. - Лебедев хлопнул пробкой, восхищённо повёл носом из стороны в сторону. - Аромат у вина - м-м-м...
Он разлил вино по тонким певучим бокалам - бокалы были отлиты из хрусталя и, когда в них оказывалось хорошее вино, призывно пели, - поднял свой бокал:
- За нашу с вами победу! За Россию!
Выпили молча. Мясо Митька Платонов приготовил такое, что лучше, наверное, в Париже тамошние спецы не приготовят - мясо таяло во рту.
- Молодец шельмец! - не удержался от похвалы мичман Кислюк. - Умеет готовить!
- Кстати, нигде этой науке не обучался, - сказал Лебедев, - обычный деревенский парень... Но покажи ему сырые трюфели, ни на что в России не похожие, и прикажи сготовить - сготовит.
- Талант! - громко произнёс Кислюк.
Рунге и Крутов молчали, каждый из них был занят своими думами, и думы эти не пересекались, но судя по одинаково встревоженному выражению их лиц, думы мичманов были грустными.
Тревога - штука такая, что может, подобно электричеству, насытить колючими ощущениями, опасностью всё пространство. Ни Крутов, ни Рунге, ни сам Лебедев, ни Кислюк не знали, что с ними будет завтра-послезавтра, потому и чувствовали себя так беспокойно, неуверенно. Такое бывает со всеми, психология есть психология... Человек - существо уязвимое, каким бы кремнёвым характером он ни обладал.
- Да, кок у нас - талант, - запоздало согласился с Кислюком командир миноноски.
Городом ещё и не пахло: по правому борту миноноски тянулся угрюмый тёмный сосняк, над которым кружились вороны, ни жилья, ни людей не было видно, но вот неожиданно среди сосен поднялся острый ровный шпиль Свято-Троицкого собора, и Рунге доложил командиру:
- Игорь Сидорович, подплываем к Онеге.
Лебедев наклонил голову и щёлкнул кнопками перчаток:
- Приготовиться к бою!
Словно откликаясь на команду лейтенанта, вдалеке послышался задавленный, едва различимый треск - в городе стреляли.
Кислюк присвистнул и произнёс с усмешкой:
- Нас встречают по высшему разряду. - Он достал из кармана тёмный, хорошо отшлифованный камешек, подкинул его в руке.
- Что это? - спросил Рунге.
- Талисман. Чтобы нам повезло, Иван Иванович. Гранат. Вообще, ещё гранат называют камнем честности - ни одни хитрец, если в кармане у человека лежит гранат, не сумеет его обмануть.
- Вот не знал.
- У северных народов вообще все камни делятся на хорошие и плохие, все без исключения, хорошие помогают человеку жить, плохие гробят его. - Кислюк достал из кармана яркий квадратный кремешок. - Вот это, например... Это очень хороший камень. Сердолик. Отводит от человека злых духов, оберегает от ссор и колдовства, очищает мозги - голова работает как часы. - Кислюк опустил камень в карман, достал ещё один - небольшой зеленоватый катыш, украшенный мелкими разводами. - Это - нефрит, камень, который придаёт человеку жизненные силы.
- Не знал, что ты коллекционируешь камни.
- Не все. Только очень немногие. Добрые и имеющие силу.
- Какой камень самый сильный?
Кислюк неожиданно усмехнулся, облик его сделался зубастым, хорошо защищённым от невзгод, от дурного глаза и напастей.
- Бриллиант, - ответил он.
- Очень дорогой камень.
- Зато обладает бесценным качеством - притягивает к хозяину деньги. Ещё - обеспечивает долголетие. Недаром бриллиант называют "царём камней".
Стрельба в Онеге усилилась.
- М-да. Мы нарисовались очень кстати, - сказал Рунге.
Кислюк вновь усмехнулся.
- Без нашей миноноски ни одна драка не обходится.
С моря к онежскому берегу подошли две баржи, которые тянули чумазые портовые буксиры, на палубах барж стояли пушки. Пушки рявкали одна за другой, подпрыгивали и изрыгали пламя, снаряды ложились на берегу, взмётывали под самые облака столбы желтоватой, перемешанной с песком земли.
- Однажды для нас это очень плохо кончится, - сказал Кислюк.
- О плохом - не надо, - попросил Рунге.
- В таком случае прошу прощения, - вежливо извинился Кислюк и, громко топая каблуками по железу палубы, побежал к артиллеристам, разворачивающим в сторону берега пушку, освобождённую от цепей, с ослабленной проволокой. - Ребята, что же вы разворачиваете орудие, как корыто для свиньи? - прокричал он на ходу. - Это же пушка, артиллерийское орудие, а не таз для мытья картошки!
Кислюк уселся в небольшое железное креслице, предназначенное для наводчика, и призывно щёлкнул пальцами, будто капельмейстер, дирижирующий оркестром:
- Снаряд, пожалуйста!
Низенький пухлощёкий матрос, совсем ещё юный - на плотных розовых щеках у него гнездился весёлый золотистый пушок, - проворно засунул снаряд в пушечное нутро, щёлкнул замком:
- Готово!
Мичман пригнулся к прицелу, поработал колесом, выправляя ствол, и, выкрикнув "Залп!", потянул ремешок выстрела.
На берег с воем ушёл первый снаряд.
- Следующий снаряд, пожалуйста! - с убийственной вежливостью, словно бы дело происходило на балу, попросил Кислюк.
Матрос быстро и ловко подал второй снаряд, загнал его в пушечный ствол и, громко лязгнув затвором, доложил:
- Готово!
Ахнул второй выстрел. Снаряд тёмной бултыхающейся тенью прорезал пространство и накрыл примыкающую к реке площадку, на которой суетились небольшие, похожие на муравьёв человечки - восставшие солдаты Онежского полка.
С моря, из самого центра безбрежного серого пространства также донёсся раскат, за ним - второй. Это били пушки, стоявшие на баржах.
- Ещё снаряд! - потребовал Кислюк, и матросик поспешно подтащил к орудию небольшую, но увесистую чушку, загнал её в ствол.
- Выстрел! - скомандовал сам себе мичман.
Городская площадь, по которой стрелял Кислюк, расцвела светлыми светящимися дымами. Пулемёт, державший под прицелом всю улицу - бил он часто, кучно, не давал возможности высунуть носа из-за домов, сдерживал десантировавшихся с мониторов солдат, - умолк.
Мичман привстал на сиденье, огляделся. Он искал новую цель.
Из города донеслось слабое, сплющенное расстоянием "Ура-а-а!".
- Снаряд, пожалуйста! - потребовал Кислюк, вновь садясь в неудобное кресло наводчика - он засек острый злой огонёк, выплескивавшийся из тёмного чердачного оконца одного из домов.
Юный матрос поспешно подал снаряд, загнал его в горячий пушечный ствол, плюющийся дымом и сгоревшей краской. Кислюк, мастер своего дела, завращал рукоять колеса, направляя орудийный ствол прямо на чердачное окно, потянул ручкой за ремешок - снаряд прошёл мимо; Кислюк выругался, не стесняясь матросика, шея у него напряжённо покраснела, белыми оставались лишь мочки ушей, вернул ствол назад, поправил его по высоте другим колесом, потребовал снаряд, прицелился и просипел натуженно:
- Залп!
Пушка отплюнулась пламенем, светящийся снаряд унёсся в город, просвистел над несколькими крышами, прошёл в нескольких метрах от окошка, из которого бил пулемёт, и растворился в сыром вязком от дыма воздухе.
Через несколько секунд до миноноски донёсся далёкий глухой взрыв. Кислюк с досадою поцокал языком, попросил матросика:
- Ещё снаряд, пожалуйста!
Матросик стремительно, будто пружина, метнулся к ящику со снарядами, загнал в ствол очередную чушку.
- Готово!
Кислюк, не отрывая глаз от окуляров, энергично завращал рукояти наводки - вначале одну, потом другую, - замер на мгновение и, скомандовав себе "Залп", выстрелил.
Спина у него дёрнулась и согнулась - движение было красноречивым, Кислюк с досадою покачал головой: снаряд опять прошёл мимо.
Умолк пулемёт только после четвёртого выстрела. Спалив впустую третий снаряд, Кислюк крякнул, будто мужик, одним махом осушивший четверть хлебного вина, согнулся ещё больше, шея у него стала совсем красной, с полминуты мичман занимался тонкой работой и лишь потом скомандовал, обращаясь к матросику:
- Снаряд, пожалуйста!
Матросик послушно подал снаряд.
- Готово!
Громыхнул выстрел, лица людей обдало едкой кислой вонью, матросик, хватив этого взвара с избытком, захлебнулся, закашлялся, словно в припадке, снаряд со свистом проткнул пространство и вломился точно в чердачное окно.
Пулемёт вынесло наружу через пролом в крыше, на лету у него отломились оба колеса - плоские, как щитки, самодельные, некрасивые - унеслись в разные стороны, следом из пролома выбросило изжульканное, смятое в тряпку тело стрелка...
Мичман откинулся от окуляров, бросил победный взгляд на город и довольно потянулся.
- Фейерверкер! - зычно выкрикнул он, призывая к орудию наводчика. - Занять своё место!
Орудие продолжило стрельбу.
... К вечеру Онега была взята, а через пару дней от остатков мятежного полка очищен и весь район.
Всего в операции по очистке со стороны Миллера приняло участие шестьдесят офицеров и сто солдат. Отборная воинская часть, участвовавшая в подавлении мятежа, получила название Волчьей сотни.
* * *
Поручик Чижов вывел остатки двух отрядов к реке. По дороге на него пробовали навалиться красные, но Чижов умело организовал защиту и каждый раз сбрасывал противника в топь. Двигаться можно было только по бревенчатому настилу - слишком много встречалось болотистых мест, которые невозможно было пройти без настила...
Когда лес разредился и впереди завиднелся простор - река была близка, это она расчистила себе пространство, - на колонну Чижова налетел красный отряд.
Поручик быстро сообразил, как надо действовать - выставил два пулемёта, людей уложил за брёвна настила и длинными очередями отогнал красноармейцев к реке, потом бросками, швырнув вперёд сразу несколько групп, стараясь, чтобы одна группа страховала другую, достиг воды. Красноармейцы поспешно исчезли в лесу.
- А где же мониторы, господин поручик? - подступил к Чижову лишаистый круглоголовый солдат. - Куда они подевались?
Чижов, усталый, небритый, сидел на пне и держал на коленях карту.
Солдату - это был Федька Дроздов - поручик не ответил: сам не знал, где находятся мониторы с миноноской. Судя по тому, как упала вода в реке, корабли побоялись оставаться в сомнительном месте, отошли вниз. И отошли, видимо, на несколько километров, раз сюда наведался целый красноармейский отряд.
На глаза поручику попался Анд рюха Котлов, выглядевший в серой солдатской толпе белой вороной - слишком уж выделялась его чёрная матросская форма с широкими клёшами и блином-бескозыркой, - Чижов шевельнулся устало, позвал Андрюху:
- Матрос!
Котлов поспешно вытянулся перед поручиком, козырнул - это понравилось Чижову, не признающему расхлябанности, вольности, анархии, неподчинения: как историк он хорошо знал, что всякое войско, где нет дисциплины, всегда проигрывало свои сражения, и потери у таких вояк бывали гораздо больше, чем у других. Одобрительно кивнув, Чижов испросил:
- Куда могли уйти ваши корабли, матрос?
В глазах Андрюхи возникли растерянные тени, метнулись в одну сторону, в другую...
- Если бы я знал, ваше благородие, - он покосился в мутноватую рябую воду, - скорее всего, отлив согнал их на более глубокое место.
Поручик вновь кивнул и отпустил матроса. Засунув карту в полевую сумку, скомандовал сиплым севшим голосом:
- Даю тридцать минут отдыха, после чего идём дальше. Все слышали?
- Все, - прозвучало несколько голосов в ответ.
Всё-таки был поручик сугубо штатским человеком, слишком вежливые речи произносил перед солдатами, а язык в разговоре с этими людьми должен быть жёстким, как тёрка, которой скоблят железные крыши, счищая с них ржавь. Любой другой язык солдаты, прошедшие войну, считают языком слабости и офицеров, говорящих этим языком, презирают.
Это Чижов знал.
После отдыха колонна двинулась берегом Онеги вниз по течению реки.
Чижов шёл чуть в стороне от колонны с озабоченным мрачным видом и размышлял о том, что происходит, и о бардаке, творящемся в войсках. Над его головой вился прозрачный комариный рой, тонкий пронзительный писк врезался в уши, причинял беспокойство, поручик взмахивал веткой, сбивал пищащее облако в сторону, перепрыгивал с камня на камень, двигался дальше.
Невдалеке кричали чайки. Они водились здесь везде, даже в глухих лесных местах, в медвежьих углах, в вонючей чаще, где водой даже не пахнет, орали оглашенно, гадили, плодили птенцов, а когда бывали голодны, то, наверное, могли бы напасть и на людей.
Прошли километра полтора, углубились немного в лес и наткнулись на остатки "ньюпора", свалившего в падении несколько худосочных, выросших на гнилой почве сосенок и распластавшегося на земле.
Сквозь сломанные, в дырах, крылья на поверхность пробилась трава. Несколько незамысловатых приборов, имевшихся в кабине, оказались сломаны. Кабина была просечена пулемётной очередью - очевидно, "ньюпор", неосторожно снизившийся, был сбит с земли ловким пулемётчиком. Чей это самолёт - белых ли, красных ли, англичан или чей-то ещё, - понять было невозможно.
Самолёт, как живое существо, расставшееся с жизнью, вызывал ощущение одиночества, печали, беды. Сколько ещё таких бед имеется в России, сколько ещё людей будет убито? Кто это знает?