Строй сбился, солдаты окружили самолёт, но Чижов задерживаться и ротозейничать людям не дал, махнул рукой призывно, уходя от "ньюпора" и уводя их за собой.
- За мной! Не останавливаться, не останавливаться!
Подул ветер, ленивый, слабый, но его хватило, чтобы сбить комарье в сторону, отряд спустился в низину, залитую чёрной жидкой грязью.
Через низину был переброшен длинный, не менее пятидесяти метров, сосновый ствол. "Не дерево, а настоящий мост, по нему на телеге можно ездить", - отметил про себя Чижов, огляделся внимательно - нет ли засады? Уж очень хорошее для неё место.
Засады не было. Чижов поймал себя на мысли, что усталость притупила в нём все чувства, сгладила мысли, ощущения, он даже боль ощущает по-иному - это не боль, а что-то ещё...
Ленивый, едва передвигающийся между соснами ветерок набрал силу, пробежался по макушкам деревьев, согнал с веток несколько крикливых ворон; из белёсого, плотного, совершенно лишённого облаков неба неожиданно посыпалась водяная пыль. Хоть и слабая это была пыль, а земля от неё мигом сделалась влажной, неуютной, мозготной, потянуло холодом.
Впереди, между деревьями завиднелась радуга. Широкая, цветастая, яркая, она подрагивала знобко, неторопливо ползла по земле, цеплялась за стволы. Водяная пыль перестала сыпать с белёсой, лишённой облаков верхотуры. Чижов, оскользаясь на влажных пятаках земли - очень некстати вымочил её мелкий противный дождь, - поглядывал на идущих рядом. Всё это были случайные люди, чужие, которым совершенно нет дела до поручика и его забот, как, собственно, и ему нет дела до их забот... Объединила их война плюс приказ генерала Миллера, велевшего совершить профилактический поход в Кожозерский монастырь.
Колонна вползла на взгорбок, поросший тёмными елями. Радуга, играя с людьми, подрагивая, курясь разноцветьем - словно была слеплена из химического дыма, тоже взобралась на взгорбок, застыла там на несколько мгновений, упёршись в еловые стволы, и вскоре растворилась в лесу.
Следом за радугой в лесу растворилась и колонна.
Через полтора часа вновь выйдя к реке, солдаты увидели стоящие на якорях мониторы.
* * *
Марушевский приехал к Миллеру в конце рабочего дня, когда приёмная генерал-губернатора была уже пуста.
Дежурный адъютант, лощёный, в тщательно отутюженном кителе штабс-капитан, склонился перед Марушевским:
- Может быть, чаю, ваше высокопревосходительство?
- Не надо. Я попью с главнокомандующим.
- Вас понял, - штабс-капитан склонился ещё ниже, - приготовлю вам два чая, крокеты и бутерброды.
Марушевский, с неприязнью глянув на штабс-капитана - лощёные хлыщи ему никогда не нравились, упёрся взглядом в его взгляд и поспешно отвёл глаза в сторону. Стряхнул невидимую пылинку с погона.
Дежурный исчез беззвучно, будто был бестелесной тенью.
Через пять минут Марушевский и Миллер сидели за круглым, украшенным резьбой и цветными деревянными вставками столиком, сосредоточенно прикладывались к стаканам с чаем, ели сухое невкусное печенье английского производства, бутерброды с заморской ветчиной и молчали.
- Скоро зима, Евгений Карлович, - наконец не выдержав, прервал молчание Марушевский.
Миллер усмехнулся:
- Очень точное наблюдение, Владимир Владимирович, а за зимой - весна.
Марушевский смутился.
- Я не о том, Евгений Карлович. Зима в здешних краях бывает лютая, птиц сшибает на лету, медведи замерзают до смерти в своих берлогах, не говоря уже о людях, а главное - она каждый раз наваливается внезапно.
- Зато на фронте обстановка будет спокойнее.
- Раз на раз не приходится. По данным разведки, красные зимой намерены активизировать свои действия. - Марушевский погрел ладони о бок стакана, жест этот бывает присущ, пожалуй, только северянам, на юге народ так не поступает, там, наоборот, на чай дуют.
- Не только разведка, но и простая логика подсказывает: зимой красные должны активизироваться, - вздохнув, произнёс Миллер. - Дела у Александра Васильевича не ахти какие, у Антона Ивановича ещё хуже, - Миллер назвал Колчака и Деникина по имени-отчеству, - у красных освободятся силы, и они со всей яростью навалятся на нас... Вы это имели в виду?
- Так точно, это.
- Одновременно бросьте на костяшки счетов чисто зимние факторы, Владимир Владимирович. Снега, морозы, деревни, запечатанные по самые трубы, бездорожье - всё это свяжет красным руки. Отсюда - вывод от обратного: они активизируют свои действия... Ну и что из этого, собственно, выходит? Они даже могут покинуть свои позиции, которые сейчас занимают. Такое, насколько я знаю, уже было.
- Было, - подтвердил Марушевский. - Но слишком уж у нас гнилой тыл, Евгений Карлович... Скоморохов вновь начал заигрывать с большевиками.
- Что вы предлагаете, Владимир Владимирович? - нетерпеливо спросил Миллер.
- Заранее разработать план отхода наших войск.
- Отхода куда? - поинтересовался Миллер. В его голосе прозвучала насмешка. А может, Марушевскому это только показалось.
- В Мурманск, - сказал тот.
Миллер оставил в сторону чай, побарабанил пальцами по столу.
- План отступления надо иметь всегда, во всех случаях жизни, - наконец проговорил он. - Хороши не те генералы, которые умеют наступать, а те, которые умеют отступать. А ещё лучше - те, что могут делать и то и другое.
К слову, самые последние победы, которые были одержаны русской армией в семнадцатом году на германском фронте, - это были победы частей, которыми командовал Миллер. Миллер вспомнил об этом, и лицо у него посветлело, он вновь взялся за стакан с чаем, отпил немного. Время то было другое, люди были другие, цвет знамён, под которыми они ходили в атаку, был иным, и в стране они жили иной... Губы Миллера тронула сожалеющая улыбка.
В следующее мгновение эта улыбка погасла, лицо посерело, сделалось озабоченным.
Иногда Миллеру казалось, что у него под ногами плывёт, уползает куда-то вбок земля, он пробует удержаться на ней, но это не получается, ноги оскользаются, едут в разные стороны, сердце бьётся встревоженно, гулко, оглушает его... Иногда бьётся так гулко, что Миллер перестаёт слышать собственный голос и ему делается плохо.
Он искал ответ на один вопрос и никак не мог найти, для него было загадкой, откуда же красные черпают свои силы, где берут мощь: что ни новый день - то у них новые успехи. Что ни поход - то победа. У белых этого нет. Поговаривали, что Германия выделила красным своих опытных военных советников, но Миллер отлично знал, что это чушь. Немцам сейчас не до России - справиться бы с тем, что происходит в самой Германии, внутри.
- Значит, фронтовые части должны будут отойти в Мурманск, - задумчиво произнёс Миллер, прикидывая что-то про себя, на лице его вновь возникло сомнение, проступило очень отчётливо, под глазами образовались светлые "очки".
Для того чтобы эвакуировать несколько полков, допустим, с Пинеги, нужно иметь более-менее сносные дороги... Дорог на Севере нет, и построить их Миллер не сумеет. Эвакуировать войска по воде тоже не удастся - очень скоро реки встанут. Посылать ледоколы - дело очень дорогое и бессмысленное. Обычная трата угля, и больше ничего. Ледоколы нужны для другого - для подвозки топлива в Архангельск...
Выходит, полки будут обречены. Это первое. И второе. Вряд ли Мурманский фронт, где сосредоточены самые ненадёжные части Северной армии, будет крепче фронта, скажем, Печерского. Хотя оборону держать там проще, чем, допустим, в Емцах, в Средь-Мехреньге, на Двине или в Мезени - природные условия Мурманска к этому подходят более, чем в других местах.
Но для этого оборону ещё надо слепить, сколотить, кое-где положить свежие латки, а кое-где и новые пуговицы пришить...
- Да, фронтовые части должны будут отойти в Мурманск, - спохватившись, запоздало подтвердил Марушевский.
Ни Марушевский, ни Миллер ещё не знали, что во многих полках их армии офицеры, чувствуя гибель Белого движения, стали сколачивать надёжные группы, участники которых могли положиться друг на друга. Это означало, что люди уже ни на что не надеялись, они перестали верить начальству, воинской удаче, судьбе и теперь верили только самим себе. Примечателен был и тот факт, что в эти группы входили не только офицеры, но и рядовые солдаты.
- Какие-нибудь новые сведения из Онежского района есть? - неожиданно спросил Миллер.
- Район - наш.
- С Кож-озера что?
- Монастырь сильно укреплён. Кругом пулемёты. Пришлось отступить.
Миллер поморщился.
- Досадно.
- Собственно, в стратегическом отношении монастырь особой роли не играет, Евгений Карлович, - сказал Марушевский, - он находится в стороне от главного направления. Часть людей из состава экспедиционного отряда погибла. Среди них... - Марушевский достал из кармана записную книжку, глянул в неё, - среди них - капитан Слепцов.
- Не помню такого, - равнодушно произнёс Миллер.
- Был вначале у белых, потом у красных, затем снова перешёл к нам. Не бог весть что, но наган держать в руках умел. Оставшиеся на мониторах вывезены в Онегу, сейчас находятся там.
- Офицеры в отряде ещё есть?
- Один. В чине поручика.
Миллер немного помолчал. Потом поднялся.
- Ну что ж, Владимир Владимирович... Действуйте!
* * *
Андрюха Котлов на миноноску не вернулся. Когда мониторы пришли в тихую, скорбно пахнущую пожарищами Онегу, миноноски там уже не было, она срочно отбыла в Архангельск; растерянный Андрюха поправил на себе моряцкую форму, чтобы выглядеть пофорсистее, и предстал перед Чижовым:
- Ваше благородие, поспособствуйте отправке меня в Архангельск... Мне же надо догнать миноноску.
Чижов развёл руки в стороны:
- Не могу. Пешком ты не пойдёшь, на машине туда не добраться. Да и нету у меня авто, чтобы скатать в Архангельск. Мониторы до города просто не дойдут... Им вообще нельзя выходить в море. Так что извини, служивый...
Андрюха опечалился:
- Меня же боцман съест вместе с ботинками, и старший офицер по головке не погладит - миноноска осталась без сигнальщика.
- Ничем не могу помочь, служивый.
- Вот мать честная, - горько вздохнул Андрюха. Вспомнил, что преподносил азы сигнального дела Мамонову - пареньку в надраенных до зеркального сверка башмаках, но сможет ли Мамонов работать самостоятельно - большой вопрос. - Вот мать честная!
- По всем правилам экипажи должны дождаться отставших, в том, что не дождались - нарушение, - неожиданно нудным учительским голосом произнёс Чижов.
- Мне-то от этого не легче, ваше благородие.
- Всё понимаю, но помочь ничем не могу, - сказал поручик. - Держись пока нас, а там видно будет.
- Есть держаться вас, а там видно будет, - без особого энтузиазма отозвался Андрюха, козырнул.
Через два часа Чижов получил задание выдвинуться вместе с отрядом на реку Тамицу, в одно взбунтовавшееся село, расположенное в двадцати пяти километрах от Онеги, погасить разгоревшийся там "пожар".
- Не люблю я этого дела - усмирять мужиков и сечь кнутами голые мужицкие задницы, - Чижов в сердцах сжал кулаки. - Не солдатское это дело, а жандармов у меня в отряде нет. Вот незадача! - Он с шипением втянул в себя воздух, будто обжёгся горячим чаем, и удручённо покрутил головой. - Да потом, история не раз подтвердила, что нет ничего более жестокого и бессмысленного, чем мужицкие бунты.
Но приказ есть приказ. Приказы положено выполнять, а не обсуждать.
Прошло ещё два часа, и отряд Чижова выступил из Онеги в сопровождении трёх телег, на которых стояли пулемёты да на одной из телег горбилась простуженно шмыгающая носом сестра милосердия.
* * *
Ночью на землю упал заморозок, первый в этом году - разбойный, украсивший деревья снежной бахромой. Один из солдат, улёгшийся спать слишком далеко от костра, отморозил себе уши - слишком нежными они оказались у него, побелели и свернулись в рогульки.
- Эх ты, дуралей, - увидев несчастного солдата, запричитал Андрюха Котлов, отгрёб ладонью белую накипь с травы, швырнул бедолаге на одно ухо, ожесточённо растёр её, потом сгрёб ещё кучку, швырнул на другое ухо. - Отмёрзнут у тебя твои заячьи, отвалятся, что тогда делать будешь?
Солдат только морщился от боли да охал, на лбу у него выступил пот.
После первого растирания уши не отошли, Андрюха пробормотал что-то удручённо про себя, снова зацепил ладонью снеговой пороши, швырнул её солдатику в голову.
- В следующий раз будешь знать, как спать в мороз с открытой репой, - проворчал он по-стариковски, - ещё одна такая ночёвка, и ты себе не только уши, а и всё, что растёт ниже носа, отморозишь.
- Век живи - век учись, - просипел надсаженно солдат.
- И всё равно дураком помрёшь. - Андрюха помял пальцами уши солдатика - отходят или нет, почувствовал, что отходят, и лицо его распустилось в улыбке: - Ну, слава Богу...
- Что, жив буду? - неуклюже пошутил солдат.
- А куда ж ты, голубь, денешься? Но на будущее имей в виду, что ты очень теплолюбивый, кожа у тебя такая... Сам-то откуда будешь?
- С Кубани. Есть такая река на юге.
- Далеко тебя занесло, однако.
В полдень добрались до взбунтовавшегося села. С ходу, не останавливаясь, пустили телеги с пулемётами в объезд домов, беря их в кольцо слева и справа. Чижову важно было окружить село, поставить солдат около розовой, курящейся тёплым дымком реки, чтобы никто не мог уйти, но завершить окружение поручик не успел - из села, с чердаков, из-за поленниц ударил винтовочный залп.
Чижов выругался, нырнул за высокий, неровно обрезанный пень, увидел, что недалеко от него головой в землю воткнулся лишаистый, с оттопыренными ушами солдат, захрипел надсаженно; поручик вспомнил, что этот солдат - большой мастак по части стрельбы из пушек, и если он жив, то его надо спасти, - выметнулся из-за пня, ухватил солдата за воротник, втащил его за пень.
Винтовка выпала у артиллериста из рук. Чижов вновь выскочил из-за пня, подхватил винтовку.
Следом за первым залпом ударил второй, потом третий. Деревня окуталась вонючим пороховым дымом.
Недалеко от Чижова стонал старый, с седыми висками и глянцевым шрамом на шее унтер. Пуля всадилась ему в горло, вырвала клок гортани, унтер прикрыл дыру обеими руками и теперь огладывался беспомощно на своих товарищей, моля, чтобы они помогли ему...
Передёрнув затвор винтовки, Чижов загнал в ствол патрон, засек рыжий промельк, перечеркнувший черноту чердачного окна в одном из домов, и, почти не целясь, выстрелил в окно.
Из чёрного проёма, кувыркаясь, вылетела винтовка. Поручик стрелял метко. Гораздо лучше, чем мужики.
На окраине села заработал пулемёт. Из тех, что стояли на телегах.
К вечеру село было взято. Часть мужиков - бывших солдат, знакомых с законами войны, умевших наступать и отступать, вгрызаться в землю и колоть штыком врага, - прорвалась сквозь цепь окружения и ушла в лес. Другая часть была взята в плен.
К Чижову подкатился Крутиков, добровольно взяв на себя муторные обязанности ординарца - он был ординарцем у Слепцова, теперь "по наследству" перешёл к Чижову, сделал это добровольно:
- Ваше благородие, что будем делать с мужиками?
- Сам ломаю голову... Не знаю.
- А я знаю, ваше благородие.
- Ну и что?
Крутиков провёл себя пальцем по шее.
- Секир-башка им надо делать. В расход их! Иначе это племя снова возьмётся за винтовки и выступит против нас.
- "Секир-башка" - не слишком ли, Крутиков?
- Никак нет. Совершенно не слишком.
Глухое село это, как ни странно, оказалось приобщённым к цивилизации - в нём имелся аппарат телеграфной связи... Чижов по телеграфу соединился с Онегой, со штабом. Задал вопрос, который интересовал Крутикова: что делать с пленными?
Ответ пришёл короткий и жестокий: "Расстрелять!" Чижову показалось, что узкая телеграфная лента с ответом, которую он держал в руках, горит красным вонючим пламенем, обжигает пальцы.
- Я вам говорил, ваше благородие... - глянув в телеграфный свиток, громко произнёс Крутиков.
- Сколько у нас пленных? - неожиданно резким тоном поинтересовался Чижов.
- Сейчас посчитаем, - ответил Крутиков и, гулко бухая сапогами, понёсся к амбару, в который загнали пленных мужиков. Через три минуты он вернулся. - Шестнадцать человек.
Через два часа пленные были расстреляны у толстой бревенчатой стены амбара, в котором они до этого сидели.