Описав в воздухе широкую дугу, лариска спланировала было на набережную, но не дотянула и шлёпнулась в воду.
Стояло жаркое лето тысяча девятьсот двадцатого года.
- Утю-тю-тю, дуй сюда! - пригласил Арсюха очередную крысу на корабль. - Здесь тебя ждёт сладкое угощение. - Он покрепче сжал руками палку. - Слаще не бывает. Гы-гы-гы! - В следующую минуту на его лбу возникли недоумённые морщины. - И кто вам имя такое красивое придумал: лариска? А? Зовут, как расфуфыристых господских кухарок и дворничих.
Словно ободрённая приглашением, крыса вскарабкалась на канат и поползла на миноноску, задумчиво пофыркивающую водоотливкой - трюх-трюх, трюх-трюх...
Через минуту крыса получила сильный удар по жирному телу - Арсюха не рассчитал силу, вложил в удар больше, чем положено, крыса шмякнулась не в воду, а на набережную, перемахнув через весь причал, приземлилась на камни, обрызгала их кровью.
- Ты чего! - предостерегающе закричал Андрюха. - За это нам старшой может в одно место фитиль вставить и запалить его. Рванёт так, что мужское достоинство превратится в обычную яичницу.
- Собаки подберут, - лениво отозвался Арсюха, - через двадцать минут набережная будет чиста, как стол в кубрике после обеда.
- Держи карман шире. Собаки ныне даже английскими консервами стали брезговать, не то что сомнительной свежениной. Собака крысу есть не станет.
Печальный кот проводил взглядом крысу, совершавшую последний полёт, и вновь перевёл взор на треску, плавающую в воде.
Жарко было в Архангельске. Так жарко, что днём на камнях можно было печь картошку.
* * *
В доме Миллера звучала музыка - Наталья Николаевна сидела за роялем. Евгений Карлович, светлоглазый, с хорошей выправкой и поджарой фигурой, с тщательно остриженными усами, благоухающий лондонским парфюмом, приехал домой на обед.
Щёлкнув кнопками белых парадных перчаток, положил их на столик в прихожей, глянул на себя в зеркало. Остался доволен - не стыдно показываться Тате. Можно было, конечно, пообедать и в штабе, в гостевом зале, куда генерал-губернатор Северной области иногда наведывался с гостями - в основном иностранными, но хотя бы немного времени Евгению Карловичу хотелось провести с женой.
Уже двадцать три года они вместе, у них уже подросли дети, сын стал ростом выше отца, большая часть жизни осталась позади, а Евгений Карлович до сих пор при виде жены ощущает молодое воодушевление и иногда, обронив неловкое слово, краснеет перед ней, как мальчишка. Он прислушался, стараясь угадать, что же играет Наталья Николаевна. Нет, не угадал... Да и играла жена на этот раз не по памяти, а по нотам, скованно. Когда она играет по памяти, звук у рояля бывает совсем другой - какой-то игривый, убыстрённый, усиленный, что ли.
Более полугода уже Миллер живёт в этом доме, а привыкнуть к нему не может, как не может привыкнуть и к природе здешней, к снегам выше крыши, розовому воздуху и морозам, легко разваливающим вековые гранитные валуны на несколько частей.
В Витебской губернии, где Миллер родился, таких морозов нет - там о зверствах стужи даже не слышали. В родном городе Миллера Динабурге зимы всегда бывали мягкими, каждый год на главной площади города заливали водой снежную гору, на которой с утра до вечера густо лепилась малышня.
Собственно, зима в Архангельске - тоже не самая суровая, на севере есть места, где из жилья вообще нельзя носа высунуть, вода, вылитая из кружки на снег, до земли не долетает - вместо неё шлёпаются звонкие ледышки. Лето в Архангельске стоит жаркое. Короткое и жаркое, с несметью света, в котором плавают тонкие серебряные паутины.
В Архангельск семья Миллеров прибыла из Парижа, где Евгений Карлович безуспешно пытался сформировать из остатков Русского экспедиционного корпуса армию, но дело это было заранее обречено на провал: уставшие солдаты не хотели умирать на чужбине, рвались в Россию, домой, и генеральские уговоры на них не действовали.
В конце концов Миллера пригласил к себе русский посол Маклаков, вальяжный, с длинной душистой сигаретой, засунутой в изящный, с точёными колечками, свободно висящими на узорчатом теле, четвертьметровый мундштук - мундштук был восточный, выточен в Индии из слоновой кости и привезён в Европу...
За окном уютного тихого кабинета кружились крупные невесомые снежинки.
- Что-то рано ныне полетели белые мухи, - озабоченно глянув в окно, проговорил Маклаков, - для Парижа это явление совсем нетипичное. - Маклаков не сдержал вздоха - он скучал по России. И Миллер тоже скучал, очень скучал. - Поздравляю вас, Евгений Карлович, - сказал посол.
- С чем?
- Сегодня утром мировая бойня, которую мы в нашей печати именовали Великой войной, закончилась.
- Господи... - Миллеру показалось, что он услышал собственный стон; он глянул на роскошный календарь, висевший на стене кабинета. Было одиннадцатое ноября. Перекрестился.
- Вчера подписаны последние документы с Германией о перемирии. На фронтах перестали стрелять пушки. Больше они стрелять не будут. - Маклаков помял пальцами седеющие виски, потом сделал гостеприимный жест, указывая на стул, прислонённый к игральному столику. - Садитесь, Евгений Карлович! В ногах правды нет.
Миллер сел на стул, оглядел столик, стоящий рядом, - Маклаков любил всё восточное, и это был не стол, а произведение искусства, изящный, резной, сделанный на Востоке, - и не увидел его броской красоты. Лицо у Миллера было ошеломлённым.
- Господи, наконец-то, - проговорил он тихо, - наконец-то! - Снова перекрестился.
- Я тоже считаю - наконец-то! - грубовато проговорил посол. - Эта война искалечила землю, вместо сердца у планеты - дырка. В таких войнах не бывает победителей - бывают только побеждённые, да и те в основном калеки.
- Сейчас мы ещё не можем подсчитать потери, - прежним тихим голосом произнёс Миллер, он всё ещё не мог прийти в себя, - подсчитаем лет через пять и ужаснёмся! - Он посмотрел выжидательно на посла, словно искал у него поддержки.
Посол промолчал. Он перебирал бумаги, лежавшие на игральном столике. Отложил в сторону вначале одну бумагу, потом другую.
- Из России пришли две телеграммы, Евгений Карлович, - сказал он. - Вас просят срочно выехать в Архангельск. По всей стране развернулась нешуточная борьба с большевиками. Вам предлагают возглавить эту борьбу на Севере.
Миллер согласно наклонил голову:
- Я готов.
- Точных сведений о том, что там происходит, у меня нет, - сказал Маклаков, - да и те новости, которые мы получаем из России, доходят сюда с двухнедельным опозданием. Ясно одно: Россия в огне. - Сигарета, венчавшая длинный мундштук Маклакова, погасла, посол выдернул её коротким, очень ловким движением, опустил в пепельницу. - Ленин пытается создать государство, которое бы работало, как некая бездушная железная машина: все граждане должны трудиться и сдавать свою продукцию на приёмные пункты. Взамен получать еду и одежду... Этакая всеобщая трудовая повинность на государственных предприятиях. Полное исключение частной собственности. Свободной торговли, конкуренции товаров нет и не будет. Любой бунт подавить в таких условиях - всё равно что муху пришлёпнуть газетой. Во главе этой пирамиды стоят вооружённые рабочие вместе с Лениным, они дёргают рычаги и управляют всем движением. В основе всего - тоталитаризм, жестокая подчинённость, стальная диктатура, рассчитанная на чугунные умы. Вот так, Евгений Карлович.
Маклаков знал не больше, чем Миллер. То, о чём сейчас рассказывал посол, Миллер тоже знал. Не позже, чем вчера, за ужином, он объяснял Тате, что большевики разложили, превратили в гниль фронты и превратили вчерашних умелых солдат в разбойников. Сколотившись в банды, они меняли власть в городах, будто сбрасывали соломенные шляпы - одним взмахом штыка. Так в России пришли к власти большевики - на разбойных штыках. Этих людей надо было осадить, а остальным - дать еду, работу, одежду, зарплату, жильё, но ничего этого большевики дать не могли. Ни сил, ни возможностей у них для этого не было. Но они нашли выход - дали людям войну. Гражданскую.
Наталья Николаевна, выслушав мужа, долго молчала. Молчание её было подавленным.
- Я никогда не думала, что это может быть так примитивно, Эжен, - сказала она.
- Увы!
- Господи! - Наталья Николаевна прижала пальцы к вискам. - Бедная Россия!
- Я и сам не думал, пока в этом не разобрался. Пришлось прочитать речи революционных вождей - Троцкого и Ленина.
И вот - повторение разговора у посла. Одни и те же слова, одни и те же мысли. Даже интонации те же - всё повторилось. Миллер поднялся со стула, сжал одной рукой другую. Услышал хруст костей.
- Я готов! - повторил он.
- Добираться придётся морем до Мурманска, - сказал Маклаков, - а там будет уже просто: в Мурманск из Архангельска за вами придёт судно.
- В Архангельске уже зима, - заметил Миллер.
- Значит, придёт ледокол, - блеснул своими познаниями северной жизни посол. - Но советую вначале заглянуть в Лондон, к военным. Англичане, насколько я знаю, готовы информировать вас о своих планах. В Архангельске и в Мурманске у них стоит несколько батальонов.
- Это что, оккупация? - не выдержав, спросил Миллер.
- Нет, бескорыстная помощь добрых союзников. Ну, - Маклаков протянул ему руку, - счастливого пути вам. Главное - на море сейчас нет этих ужасных немецких субмарин. От подписанного перемирия до мира с Германией осталось сделать всего четверть шага.
Миллер послушался совета русского посла и завернул в Лондон, где встретился с начальником Генерального штаба британских вооружённых сил генералом Вильсоном. Разговор шёл на английском, который Миллер знал очень хорошо, поэтому мог в лающей речи Вильсона засекать не только тона, но и полутона, и полутона для него значили гораздо больше, чем общий, слишком бодрый настрой речи красноглазого британского вояки: глаза у Вильсона были красными, словно бы он пытался промыть их керосином.
Гораздо чаще Архангельска в речи Вильсона звучал Мурманск - бывший Романов-на-Мурмане.
В Мурманске стояли два английских крейсера "Глори" и "Конкрен", а также французский крейсер "Адмирал Об", сухопутных же сил было немного - несколько батальонов. Капля в море - только на зайцев охотиться.
- А если усилить ваше воинское присутствие в Северной области, генерал? - аккуратно предложил Миллер. Перед отъездом он получил телеграмму из Архангельска за подписью некого Чайковского, о котором раньше ничего не слышал, с предложением занять кресло генерал-губернатора, и теперь, таким образом, говорил от имени огромной территории - всей Северной области.
- Не можем, - отрицательно качнул тщательно причёсанной головой Вильсон, уголки губ у него раздражённо дёрнулись.
- Это почему же? - поняв, в чём дело, насмешливо поинтересовался Миллер.
Миллер знал, что у англичан существовал план - перебросить несколько корпусов на Волгу, Дон и создать таким образом новый фронт против Германии, вторгшейся на украинские земли. При такой постановке вопроса Север англичанам был совершенно не нужен, он только отвлекал внимание. Но план сгорел, а отрыжка от него осталась.
Кстати, по причине открытия нового фронта "самостийную Украину" спешно признала Франция - произошло это пятого декабря семнадцатого года, а зимой, в начале восемнадцатого года "самостийную" признала и Англия.
Впрочем, планам союзников не суждено было сбыться. Из-за Японии. Англичане имели непростительную наивность предполагать, что на Волге окажутся интересы у Японии - богатый ведь кусок земли... И совершенно бесхозный. Но Волга оказалась интересна японцам не больше, чем река Миссисипи или мутный Заир, протекающий в Африке, в Токио на планы англичан даже головы не повернули.
Гораздо больше Японию интересовала, например, Камчатка.
Страна восходящего солнца была готова работать своими железными челюстями сколько угодно, лишь бы получить приглянувшийся кусок России.
Но Камчатка приглянулась и Америке. Вообще, Штаты начали с раздражением ощущать, что Япония набрала слишком большую силу и может теперь вздыбить в Тихом океане, где Америка считается единовластной хозяйкой, слишком крупную волну.
Словом, обстановка была неспокойная. Отовсюду валил вонючий чёрный дым и выплёскивался огонь.
- Ситуация изменилась, немцы подписали мир, - сухо заметил Вильсон.
- Не мир, а перемирие.
- Это одно и то же. - Вильсон повысил голос, который сделался скрипучим, каким-то режущим: говорил - будто бумагу кромсал. - Да и наши крейсеры, стоящие в Мурманске, заняты будут в основном охраной английских грузов, находящихся на полуострове. Сил - достаточно.
Мурманск был забит английскими товарами, это Миллер знал. Как знал и другое: местная власть во главе с Юрьевым, бывшим кочегаром, лихим человеком, балагуром и разбойником, сочинявшим, кстати, неплохие стихи, живёт с "мурманскими англичанами" довольно сносно, в ладу и согласии, - они не трогают друг друга, стараются помогать; если кто-то в пьяном виде норовит улечься в грязную канаву, не дают этого сделать.
Миллеру, однако, стало понятно и то, что англичане, несмотря на малые свои силы, постараются задержаться на Русском Севере как можно дольше - и совсем не для того, чтобы воевать с большевиками (самого Вильсона и его патронов устраивает любая тамошняя власть, независимо от цвета, красная она или белая или же ещё какая-то - полосатая либо клетчатая), цель у англичан другая - установить над Северной областью свой контроль. Причём контроль не только экономический, но и политический.
А так они готовы ужиться с кем угодно, даже с тресочьими душами и очёсками-лешими, пригнанными из печорских чащоб, лишь бы им покорно смотрели в рот и с зачарованным видом слушали английскую речь.
Это было грустное открытие. Такая политика могла в конце концов привести к окончательному захвату Северной области.
Десятого января 1919 года Миллер прибыл в Мурманск, где, не мешкая, пересел на ледокол "Канада". Ледокол взял курс на Архангельск.
Тринадцатого числа - чёртову дюжину Евгений Карлович обычно старался избегать, только не всегда это удавалось, - он прибыл в Архангельск, где его встречали высшие чины Северной области. Несмотря на мороз и то, что мундштуки медных труб прилипали к губам музыкантов, оркестр исполнял бравурные мелодии. Музыканты сплёвывали на снег лохмотья кожи с окровавленных губ. Председателя Временного правительства Северной области Чайковского в Архангельске не было - он отбыл в Париж.
В голове Евгения Карловича мелькнула усталая мысль о том, что Чайковский попросту сбежал из Архангельска... Вот только почему он это сделал? Кто ответит на этот вопрос? Миллер выбросил сомнения из головы - и без них разламывало череп.
В комнату заглянула Наталья Николаевна, всплеснула руками:
- Боже! Ты здесь? Я и не слышала, как ты пришёл. Что же ты не сказал, что появился?
- Ты так хорошо, так вдохновенно играла, что я просто не решился тебе помешать. - Миллер взял ладони жены в свои руки, поочерёдно поцеловал. Проговорил виновато: - Прости меня.
Со времени их женитьбы прошло много лет, а он продолжал любить эту женщину как в юности, с тем же жаром. Она нежно коснулась пальцами его щёки, улыбнулась понимающе.
- Сегодня повар собирается угостить нас северной сёмгой свежего посола.
Сёмга таяла во рту. На столе красовался графин водки с плавающими внутри лимонными корочками. Миллер хоть и не одобрял разные стопочки, рюмочки и вообще крепкие напитки, если их было много, но пару рюмок водки, настоянной на лимонных корках, за обедом мог выпить. Здоровью две стопки повредить никак не могли, а вот настроение поднимали на весь день.
Кроме графинчика на столе было кое-что ещё: две бутылки французского вина, белого и красного, в тарелке высилась горкой крупно нарезанная английская консервированная ветчина, мясо - тоже из английских запасов, исландские шпроты, норвежская селёдка, а также несколько блюд с продуктами, взятыми на складах у союзников. Только хлеб, лежавший на большом расписном подносе, пшеничный и ржаной, был родным, отечественным, да ещё великолепная сёмга, тающая во рту...
Миллеру сделалось грустно. Не хотел он пить водку, но одну стопку, чтобы поднять себе настроение, придётся выпить.
Он придвинул к себе рюмку. Произнёс спокойным, чуть хриплым голосом (утром выходил в море - там сильно штормило, дул холодный северный ветер, и генерала просквозило):
- Сегодня в Архангельск вернулся отряд поручика Жилинского. Привёз документы от Александра Васильевича Колчака. Я распорядился, чтобы Жилинскому досрочно присвоили звание штабс-капитана.
- Сколько же времени он потратил, чтобы добраться до Архангельска? - спросила Наталья Николаевна.
- Из Омска он выехал двадцать восьмого мая, в Архангельск прибыл сегодня. Прошёл полторы тысячи вёрст.
- Месяц, - задумчиво произнесла Наталья Николаевна, - и полторы тысячи вёрст.
Ещё в марте, восьмого числа Миллер отправил к Колчаку так называемый Сибирский экспедиционный корпус во главе с есаулом Мензелинцевым, который в Омск прибыл в мае. Идея Миллера связать все белые фронты - Северный, Южный, где главенствовал Деникин, Сибирский и Дальневосточный, находящиеся под крылом Колчака, понравилась адмиралу.
Мензелинцев даже сделал подробный доклад в Ставке адмирала, изложил план совместных действий войск Колчака с Северной группой Миллера, сорвал овации, а потом влился со своим отрядом в одну из сибирских армий: Мензелинцеву не терпелось очутиться на фронте.
В экспедиционном корпусе, кроме русских, были англичане - один офицер и два солдата, - в Архангельск они вернулись вместе с Жилинским.
Наталья Николаевна была очень далека от всех этих перемещений, но тем не менее мужа выслушала с вниманием.
- И что будет дальше? - опросила она.
- Мы начнём наступать по Двине на Котлас, потом повернём на Вятку. Под Вяткой и произойдёт соединение с войсками Колчака, - лицо Миллера осветилось изнутри, сделалось мягким, - а это... ты даже не представляешь, что это такое. Единый фронт против большевиков - это победа, Тата. Победа, за которую следует выпить.
Миллер налил себе вторую стопку водки. Это не понравилось Наталье Николаевне, она укоризненно посмотрела на мужа. Произнесла тихо:
- Эжен...