- Я понимаю, что в отличие от русских мужиков имею совершенно другую конструкцию и не могу пить водку из горлышка, лихо раскрутив бутылку и опрокинув её вверх дном. Но я же живу в России...
- Ну и что?
- Россия пьёт. И много пьёт. - Миллер вздохнул и перевёл разговор в другое русло. - Из Мурманска в Архангельск доставлены большие запасы оружия, патронов и обмундирования для передачи частям Колчака...
- В таком случае ты попадёшь в подчинение к адмиралу.
- Ну и что? - Миллер махнул рукой, жест был беспечным. - Чего-чего, а этого я как раз не боюсь.
- Может, ты напрасно не принял предложения Временного правительства?
Тридцатого мая курьер привёз Миллеру пакет из канцелярии Временного правительства Северной области. В пакете находилась важная бумага - решение правительства о производстве генерал-лейтенанта Миллера в полные генералы, а точнее, исходя из рода войск - в генералы от кавалерии. Формулировка производства была мажорная - "За особые заслуги по воссозданию русской армии".
Прочитав документ, Миллер отрицательно покачал головой:
- Нет, нет и ещё раз нет! Носить эти погоны мне ещё рано. Вот возьмём Москву, тогда и наденем новые погоны.
Взятие Москвы - достойная цель не только для разрозненных Белых армий, но и для союзников. Для этого надо будет взять Вятку и Казань и, чтобы не зависеть от "колесухи" - Сибирской железной дороги, которую то партизаны пытаются оккупировать, то Блюхер с Тухачевским, - наладить регулярное движение. Идею Колчака начать поход на Москву поддержали и генералы, и союзническое начальство. Москва перед объединённой силой не устоит, как пить дать шлёпнется на колени. В этом Миллер был уверен твёрдо.
Правда, английский генерал Айронсайд, командовавший всеми союзническими силами на севере России, в Архангельске этого здоровенного верзилу постоянно знобило, и он даже в самые жаркие дни кутался в меха, - человек трезвый, осторожный, запросил своё начальство на Темзе, как ему вести себя в такой ситуации.
Лондон ответил генералу, что вмешиваться в большую драку не стоит и вообще надо готовиться к эвакуации подопечных частей - пора, мол, собираться домой.
Этот намёк обрадовал Айронсайда - русский север ему изрядно надоел.
Следом Лондон сделал запрос: а устоит ли Белая армия, если союзники покинут Мурманск и Архангельск?
Айронсайд дал честный ответ: "Не устоит". Джентльмены на Темзе от такой откровенности только рты пооткрывали да недовольно почесали складчатые затылки: "Это не есть хорошо".
Ориентация англичан не на ведение успешных боевых действий, а на эвакуацию войск ничего хорошего не сулила - союзники и без того вели себя вяло, берегли снаряды, мелочились, фыркали по любому поводу и делали вид, что просьб не слышат. Чтобы монитор, плавающий по Северной Двине, мог сделать пару выстрелов, запрашивали Темзу, а если уж речь шла о трёх выстрелах, то нужно было едва ли не решение парламента. Союзниками англичане оказались плохими, французы, американцы, финны - ещё хуже.
Надеяться, как понимал Миллер, можно было только на самих себя. Очень важны были успехи колчаковцев - если Александр Васильевич сумеет накостылять большевикам на своём фронте, Евгений Карлович с "северными территориями" справится - так по зубам надаёт, что командирам Красной армии даже печорские вороны будут сочувствовать. Миллер с надеждой смотрел на Колчака. Десятого июня девятнадцатого года адмирал Колчак, как Верховный правитель России, подписал указ о назначении Миллера "Главнокомандующим всеми сухопутными и морскими вооружёнными силами России, действующими против большевиков на Северном фронте".
По этому поводу Миллер собрал части, находящиеся под Архангельском, и выступил перед ними с бодрой патриотической речью.
- Поздравляю вас с первым шагом по осуществлению объединения России в лице единой армии под главенством одного Верховного главнокомандующего!
Войска так громыхнули "Ура", что с окрестных деревьев на землю попадали оглушённые воробьи.
Всё это было, было, было... Только успехов особенных на фронтах так и не дождались, вот ведь как, и это Миллера здорово угнетало.
- Эжен, а что за катер стоит у причала недалеко от нашего дома? - спросила Наталья Николаевна.
- Это не катер, а канонерка, - поправил жену Миллер, - боевой корабль.
- Не может этот боевой корабль случайно пальнуть из пушек по нашим окнам?
- Совершенно исключено, - твёрдо произнёс в ответ Миллер.
- Эжен, у тебя же добрые отношения с генералом Айронсайдом...
- Очень добрые.
- Нельзя ли поговорить с ним по душам, чтобы он помог тебе, помог Колчаку... Ведь осталось совсем чуть-чуть, и вы погоните большевиков.
- Во-первых, англичанам совсем неведомо, что такое разговор "по душам" - у них этого понятия даже в природе не существует, во-вторых, любой свой чих Айронсайд согласовывает со своим министерством в Лондоне... Проснётся ранним утром и тут же - депешу по радио в Лондон - можно ли ему надеть тапочки и сходить, пардон, в туалет; сходит в туалет и снова запрашивает Темзу: а можно ли ему позавтракать? Это же англичане, люди, которых мы знаем несколько сот лет и несколько сот лет не можем понять. Мы могли бы смять красных ещё в мае, когда на фронте у них были огромные дыры, дезертировали целые полки, но ни Нокс, ни Жанен, - английский и французский генералы, сидящие в Сибири, - палец о палец не ударили, чтобы помочь нам. Хотя Нокс разослал по частям телеграмму о том, что Казань и Вятка будут заняты Сибирской армией к такому-то сроку, после чего одно подразделение будет направлено в Архангельск для соединения с нами - тогда начнётся наступление на Москву. Телеграмма так и осталась телеграммой. Хотя её довели до сведения всех русских командиров.
За окном послышался грохот, затряслась земля. Тучка воробьёв, мгновенно умолкнувшая, снялась с дерева, растущего во дворе дома, занимаемого Миллером, и низом унеслась в сторону. По двору пробежало несколько встревоженных солдат из комендантской роты.
- Что это? - спросила Наталья Николаевна.
- Английский танк, - спокойно пояснил Миллер. - Совершает манёвры по улицам города.
- Я представляю, что будет, когда это страшилище появится где-нибудь около Онеги.
- Там появиться страшилищу не дано - утонет в вязкой земле.
Через пятнадцать минут Миллер вновь отбыл к себе, в роскошный тихий кабинет, украшенный картинами, со старой дорогой мебелью, с огромными напольными часами в углу. Говорят, часы эти когда-то украшали царский кабинет в Зимнем дворце, но потом кто-то вывез их из Питера... Так это или не так, Миллер не знал, он просто многозначительно помалкивал, когда речь заходила об этих часах.
В приёмной к генералу шагнул дежурный адъютант. Лицо его было расцвечено улыбкой. Вид его был такой радостный, как у боевого корабля с праздничными флагами.
- Добрые вести, Евгений Карлович, - сказал адъютант, протягивая Миллеру кожаную папку. - Из Лондона.
Миллер неторопливо прошёл к себе, открыл папку. Новость действительно, была доброй - вместо эвакуации военное министерство Великобритании предписывало Айронсайду начать широкое наступление на большевиков.
Генерал улыбнулся. В тёмном, толково и дорого обставленном кабинете его, кажется, сделалось светлее.
- Ну что ж, - произнёс Миллер громко и довольно потёр руки - у него возникло ребяческое настроение, - теперь дело сдвинется. Надоело топтаться на одном месте: ни мы большевиков, ни большевики нас... Спать на позициях можно.
Он побрякал в валдайский колокольчик, стоявший на аккуратном подиуме, вызывая адъютанта. Тот незамедлительно возник в дверях.
- Милейший, а что за канонерка стоит в городе у причала? - спросил Миллер.
- Не канонерка, а миноноска, ваше высокопревосходительство.
- Я знаю, что миноноска, но суть от этого не меняется. Что за корабль? Зачем он там?
- Протокольное присутствие. По договорённости с англичанами. Как символ мощи нашего флота...
- Да уж, мощи, - Миллер не выдержал, усмехнулся, - такой мощи, что я каждый раз путаю её с мощами. Распорядитесь от моего имени, чтобы эту посудину убрали с самого видного места в Архангельске. Пусть лучше займётся делом и пройдётся по Двине или Онеге, по сёлам, которые недавно бунтовали, - пользы будет больше.
Адъютант поспешно вытянулся.
- Будет исполнено, ваше высокопревосходительство!
- Максимум, что может сделать команда такого дежурного корабля - обрюхатить пару кухарок из ближайших домов, да ещё - поточить лясы на набережной.
Миллер знал, что говорил, он и сам, можно сказать, пострадал от какого-то слишком расторопного матроса - тот сумел начинить икрой миллеровскую кухарку Авдотью. Пришлось Авдотью, румяную девушку с толстыми репчатыми пятками и завидной соломенной косой до пояса, отправить в деревню - "на созревание" и, пока в доме не появился повар-мужчина, переходить на обеды из офицерской столовой. Это Миллеру не понравилось. Особенно вкусно Авдотья пекла северные пироги с сёмгой и свежей треской - во всём Архангельске не было человека, который мог бы с ней сравниться в этом мастерстве.
Жалко было Авдотью. Но ничего не поделаешь - природа взяла своё. Миллер пробовал узнать у несчастной кухарки, кто же папаша будущего дитяти, и по доброте душевной помочь Авдотье, приволочь ловкого малого за ухо в сенцы, поставить его на колени перед женщиной, чьё лицо распухло от слёз, но Авдотья не выдала его.
Через десять минут к Миллеру приехал генерал Марушевский, с которым он душа в душу проработал уже полгода - Марушевский командовал Северными войсками до прибытия Миллера, был очень опытным штабистом, а после приезда Миллера стал его заместителем в войсках.
Миллер поднялся с кресла и пошёл навстречу Марушевскому.
- Слышали новость, Владимир Владимирович?
- Слышал. - Глаза Марушевского обмахрились мелкими морщинками-лучиками. - Это означает, что дни большевиков сочтены. Кстати, Евгений Карлович, предлагаю съездить в лагерь военнопленных, поговорить с перебежчиками. Из Красной армии начался массовый отток солдат.
Миллер чуть приметно усмехнулся.
- Для нас это - лишние рты.
- Прокормим, - убеждённо произнёс Марушевский. - Такие лишние рты нам - не помеха. Прокормим. Они - не в тяжесть.
- Съездить, посмотреть на перебежчиков надо, - сказал Миллер, - вы правы. Сделаем это сегодня же, в перерыв между заседаниями штаба и правительства.
Заседание правительства было назначено на вечер, заседание штаба - на половину четвёртого дня. Время спрессовалось, сделалось жёстким, как металл и, как металл, упругим. Миллер радовался тому, что многое успевал сделать, хотя ещё вчера он и не предполагал, что ему придётся заниматься вопросами, о которых он даже сегодня утром не имел никакого представления, решать судьбы не только подчинённых ему солдат, но и ведомств, о предназначении которых он мог только догадываться.
Оказалось, что у какого-нибудь министерства по ловле трески столько функций, что можно сломать ноги только в одном перечне их, единственное, чем не командует это ведомство, так направлением ветра над Белым морем и густотой дыма, выползающего из пароходных труб.
Позиция Марушевского на этот счёт была Миллеру хорошо известна: Марушевский считал, что вся власть в Северной области должна принадлежать только военным, а дело гражданских - сидеть на своих шестках и помогать армии. Миллер же был в этом отношении более гибок, он оставлял часть функций за гражданскими...
День был яркий, солнечный, в розовом небе, будто сыр в масле, купался яркий жёлтый диск; по улицам, словно опасные свинцовые пули, носились тяжёлые слепни, врезались в ветровое стекло машины, на которой ехали Миллер с Марушевским, размазывались по прозрачной тверди, будто жирные лепёшки, стекали вниз, на лаковый капот "паккарда".
На берегах Двины сидели мальчишки, таскали из воды синих сорожат, шустрых жирных рыбёшек, одуревших от света и тепла; попадая на берег, сорожата вели себя буйно - сминали лопухи и былки осота, взбивали пыль и ловкими лепёшками скакали назад в воду. В местах более южных сорога была известна под другим названием - плотва.
У плотвы по весне бывает хороша икра; когда эта рыба идёт на нерест - плотвой не брезгают даже выдающиеся рыбаки, в остальном же плотва - обычный корм для кошек, и ловцы, знакомые с вкусом сёмги, миног, зубатки и трески, просто-напросто вышвыривают её из сеток. Миллер косился на голоногих пацанов и - если быть откровенным - завидовал им. Мы вообще часто завидуем тем, кто не успел ещё испортить свою жизнь, не покинул страну детства, завидуем даже самим себе, оставшимся в детстве, вот ведь как.
Генерал Миллер не был исключением из правил. До его пятидесятидвухлетия оставалось два месяца - он родился двадцать пятого сентября 1867 года в дружной обедневшей семье дворян, исповедовавших лютеранство. Немцы Миллеры и в России сохранили это вероисповедание, не качнулись ни влево, ни вправо. Детство запомнилось ему катанием на санках, походами в старинные пещеры, а также выездами на охоту, самыми азартными видами которой были травля зайца борзыми и ночные бдения на овсах в ожидании косолапого. Ещё - гимназическими балами в дворянском собрании. Те светлые дни иногда снились Евгению Карловичу, и утром он просыпался с влажными глазами... Это стало у него уже правилом: сны из прошлого обязательно вызывали благодарные слёзы.
Раньше время тянулось медленно, каждый прожитый день был равен целой эпохе, а месяц - столетию, сейчас же время бежит стремительно, как этот вот "Паккард", только верстовые столбы мелькают, косо заваливаясь назад и исчезая в пространстве... Говорят, великий Толстой, подметивший эту особенность времени, вывел и некую формулу такого поведения. Раньше, в восьмилетием, скажем, возрасте, один прожитый год составлял всего одну восьмую часть оставшейся позади жизни, а в пятидесятилетием возрасте один прожитый год составляет уже одну пятидесятую часть.
Одна пятидесятая промахивает в шесть с лишним раз быстрее, чем одна восьмая.
Деревянный мост, ведущий в Соломбалу, был запружен подводами - на мосту, в самой серёдке, сцепились оглоблями две телеги, закупорили узкое пространство.
Конвой, сопровождавший машину генерал-губернатора, тесно окружил машину, не давая к ней приблизиться - всякое ведь может быть, из такой толкучки очень легко стрелять в генералов, сидящих в автомобиле. Несколько человек на лошадях, во главе с корнетом, протиснулись вперёд, завзмахивали нагайками, расталкивая пробку.
Миллер поморщился - не любил, когда конвой работал нагайками.
Через двадцать минут машина Миллера затормозила перед высокими зубчатыми воротами, за которыми был спрятан некий загон, сколоченный из толстых необработанных досок-дранок. Дранку на Севере щепили из высоких, обрубленных и сверху и снизу обабков, она была сплошь в опасных длинных остьях-занозах.
В сопровождении конвоя Миллер прошёл на территорию лагеря. И хотя лагерь располагался под открытым небом, насквозь продувался ветрами, в каждом углу его жило по нескольку сквозняков, всё равно в ноздри генералам ударил спёртый дух. Это был запах немытого тела и вшей. Миллер достал из френча платок, поднёс к лицу - сделал вид, что сморкается.
Охрана плотно окружила его и Марушевского. Впереди всех встал корнет, положил руку на расстёгнутую кобуру, из которой выглядывала рукоять кольта. Глаза корнета грозно ездили то в одну сторону, то в другую. Миллер на выдержал, улыбнулся - корнет в его конвое был человеком новым, потому так себя и вёл. Правда, жизнь и самого Миллера, и Марушевского зависела от таких людей, как этот корнет, и генерал ощутил в себе невольную благодарность к корнету, покосился на него с симпатией.
Перебежчики, угрюмо набычившись, смотрели на генералов - ждали, что те скажут.
Миллер пожалел, что оставил в кабинете стек - подарок генерала Айронсайда, ткнул пальцем в ближайшего пленного, высокого, с военной выправкой человека, с независимым видом отвернувшегося от генералов.
- Кто таков? - спросил Миллер.
Пленный вытянулся, отчеканил:
- Бывший поручик Чижов.
- Почему бывший?
- Раненым попал к красным, те и переоформили меня в свою гвардию, дали под начало батальон...
- К нам перешли добровольно?
- Так точно! Ждал удобного момента, ваше высокопревосходительство. Момент представился, но не сразу...
- Взять в руки оружие и повоевать за матушку Отчизну готовы?
- Так точно!
Миллер перевёл взгляд на следующего пленного.
- Кто таков?
- Дроздов Фёдор Николаевич.
- Где служил?
В рыжеватых глазах Дроздова мелькнуло смятение. Он помял рукою горло, перевязанное серой замызганной тряпкой.
- В Онеге, в красногвардейском отряде, охранявшем переправу через реку. Там сложная переправа, а без неё дороги нет никуда, господин генерал.
Конечно, экземпляр этот был примитивнее поручика, хотя подкупали рыжеватые живые глаза, блеск, трепетавший в них.
- А по воинской специальности кто? - спросил Миллер.
- Сапёр.
Миллер оживился.