* * *
Стоя на причале, Миллер кутался в тёплую, подбитую мехом шинель и вглядывался в неясные, растворившиеся в морозном воздухе крыши домов. Губы у него предательски подрагивали - генерал был расстроен.
Он ждал, когда подъедет автомобиль с Татой и детьми. Невдалеке растворялся в дрожащем сером воздухе ледокол "Минин", на котором Миллеру предстояло отбыть с семьёй из Архангельска.
Власть в городе Миллер официально передал рабочему исполкому.
Невдалеке стояла цепочка солдат с винтовками наперевес, охраняла причал. Миллеру сообщили, что по городу ходят толпы рабочих и матросов с красными флагами, громят лавки и богатые дома, вопят о том, что война окончилась, и ищут выпивку и съестное, чтобы отметить это событие. Иногда, как донесли генералу, кое-где вспыхивают перестрелки - задавленные расстоянием хлопки слышны даже здесь в порту. Однако остановить происходящее уже не был способен никто.
Ледоколов, на которых можно было бы вывезти людей, в Архангельске оказалось три: "Канада", "Сусанин" и "Минин", причём последний, шедший в Мурманск, был отозван с половины дороги... Развернули его прямо в море, дали недовольному капитану приказ срочно взять курс на Архангельск, тот в ответ покачал осуждающе головой: "Пирует начальство, не знает, что делать", но приказу подчинился и развернул стальную громадину на сто восемьдесят градусов.
"Канада" и "Сусанин" в это время находились в Экономии, в шестидесяти километрах от Архангельска, на топливном причале, заправлялись там углём.
Команды на "Канаде" и "Сусанине" были ненадёжными - как, собственно, и на "Минине". Это знала и контрразведка, знали и Марушевский с Миллером, поэтому решили произвести замену, но команды на ледоколах, заправляющихся углём, не трогать, - да и столько людей не найдётся, чтобы заменить, - а вот команду на "Минине" сменить полностью, вплоть до кочегарки и машинного отделения. Иначе всем будет гибель.
А тут ещё "Чесма" - броненосец, способный несколькими залпами смести с земли и Архангельск, и Мурманск, - подняла на мачте красный флаг. Те, кто находился сейчас на пристани, крестились, думая о том, что было бы, если б на "Чесме" оставался запас снарядов, который находился там ещё совсем недавно. К счастью, запас этот успели выгрести. Иначе бы броненосец одним плевком снёс бы половину пристани и утопил запыхавшегося, тяжело хрипящего "Минина", лишь недавно закончившего разрубать своим корпусом ледовое поле, прилипшее к берегу.
Покидать Архангельск решили на "Минине" и военной яхте "Ярославна". Яхта тем отличалась от гражданских судов, что на ней стояли орудия и она при случае могла постоять за себя.
Автомобиль привёз семью Миллера: Наталью Николаевну - бледную, с тенями под глазами и скорбно сжатыми губами; дочерей и сына - сумрачного, неразговорчивого, угрюмо поглядывавшего из-под насупленных, плотно сведённых бровей на толчею, царившую на берегу. Генерал обнял жену, прижал её к себе.
- Что происходит, Эжен? - спросила она едва слышно. - Что случилось?
- Случилось то, что и должно было случиться, - ответил тот нервным дрожащим голосом, прижал её пальцы к своим губам, - судьба отвернулась от нас, Тата. - Он приподнялся, оглядел баулы, которые адъютант вынес из машины и рядком расставил на причале, проговорил облегчённо: - Слава Богу, вещей набралось немного.
- Я взяла с собой только самое необходимое. И не больше того, Эжен. Как ты и велел.
- Правильно, Тата, - одобрил действия жены генерал, - живы будем - наживём ещё, а если нас не будет, то и вещи не понадобятся.
В ответ Наталья Николаевна всхлипнула.
- Не думала, Эжен, что прощание с Родиной будет таким скоротечным и страшным, - прошептала она.
- Большевики прорвали фронт. Времени у нас в обрез. Между Архангельском и Красной армией - пустота. Есть места, где на триста километров нет ни одного нашего солдата, Тата.
- Куда же они подевались? - тихо спросила Наталья Николаевна.
Наивный человек - Таточка. На этот вопрос можно было даже не отвечать, но тем не менее Миллер ответил - не стал кривить душой и сказал правду:
- Разбежались.
- Значит, очень скоро в Архангельске могут оказаться большевики? - неверяще спросила Наталья Николаевна.
- Они уже здесь, Тата, - коротко произнёс Миллер.
Наталья Николаевна вздрогнула. Проговорила тоненьким, совершенно беспомощным девчоночьим голоском:
- Как же это произошло?
На это Миллер не мог ответить. Отстранил от себя жену, оглянулся. Причал был забит людьми. Но уезжали не все, многие оставались, в том числе и офицеры в полковничьих чинах, решившие остаться уговаривали отъезжающих последовать их примеру.
- Митя, что ты будешь делать в этой разлюбезной загранице, где никто тебя не ждёт? Зачем ты уезжаешь? - Пожилой полковник в длинной артиллерийской шинели держал за плечи юного прапорщика с восторженным, почти детским лицом и время от времени встряхивал его. - Митя, очнись!
- Да, дядя!
- Это наваждение. - Полковник откидывал голову назад, стараясь вглядеться в Митино лицо, потщательнее рассмотреть его, запомнить черты, но это ему не удавалось, и старый артиллерист морщился жалобно; влажные, с проседью усы у него плаксиво съезжали то на одну сторону лица, то на другую. - Никто там тебя не ждёт. Ни один человек... А что ждёт? Нищета, холод, голод.
- Но это будет и здесь, дядя, - пробовал убедить старика в необходимости отъезда прапорщик Митя.
- Большевики обещают: ни один человек не будет ими тронут - ни один. Я не слышал, чтобы они репрессировали кого-нибудь из оставшихся. Таких нет.
- Это сегодня нет, а завтра обязательно будут, дядя, - терпеливо внушал полковнику свои мысли догадливый Митя.
Это уговаривание было противно слушать. Миллер отвернулся. Сын, стоявший рядом с ним, тоже отвернулся.
Воздух искрился от мелкой снежной сыпи, падающей сверху, по пространству словно бы перемещались широкие жемчужные волны, создающие безмятежное праздничное настроение, но над пристанью стоял горький слёзный стон: многие из тех, кто собрался уезжать, плакали.
К Миллеру подошёл капитан второго ранга, принявший на себя штурманские обязанности на "Минине" - в рубке ледокола он был старшим по воинскому чину. Приложил руку к виску:
- Запасов угля на ледоколе - на три часа хода.
- До Экономии дойдём? - спросил Миллер.
- До Экономии дойдём.
- Там заправимся.
- Есть заправиться на Экономии! - Кавторанг вновь приложил руку к виску и исчез.
Но заправиться в угольных бункерах Экономии не удалось. Как не удалось присоединить два ледокола "Канаду" и "Сусанина", заправлявших там свои погреба первоклассным английским кардифом - на ледоколах уже развевались красные флаги. Миллер невольно выругался.
- Ч-чёрт! Куда же смотрел комендант Экономии?
А комендант Экономии, бывалый прапорщик, известный на побережье тем, что, ориентируясь на ломоту в собственных костях, умел давать долгосрочные прогнозы погоды, заболел русской болезнью - ушёл в запой. Поражение белых он воспринял как личную беду и решил утопить эту беду в спиртном.
Когда об этом доложили Миллеру, он спросил:
- А расстрелять мерзавца нельзя?
- К берегу не подойти... Не дадут.
- Жаль. Комендант не выполнил приказа, данного ему, - не заменил экипажи "Канады" и "Сусанина" на офицерские команды. За это достоин пули...
- Если попадёт в наши руки, так оно и будет, господин генерал, - пообещали контрразведчики.
На льду тем временем появились люди. Они бежали с берега к "Минину".
Миллер насупился.
- Кто такие?
Адъютант, умевший оказываться в нужную минуту рядом, поспешно вскинул бинокль, покрутил колёсико наводки:
- Наши. Это офицеры уходят от продавшихся солдат.
- Надо их забрать, - сказал Миллер.
В бутылочно-черной прозрачной воде плавали небольшие льдины, иногда между ними на дымящуюся поверхность выскакивали блестящие шары, и любопытные глаза рассматривали людей. Блестящими, лоснящимися шарами были тюлени. В бухте, которую часто утюжили ледоколы, их было шесть голов.
На берегу громыхнуло несколько выстрелов - били по уходившим офицерам.
- Сволочи! - выругался Миллер, попросил адъютанта: - Голубчик, передайте-ка мой приказ на "Ярославну" - пусть ответят.
Адъютант исчез. Через несколько минут на военной яхте рявкнуло одно орудие, потом другое...
* * *
В заснеженном, неряшливом, в следах солдатской мочи окопе, - пехотинцы, не в пример матросам, старавшимся в этих условиях оставаться чистоплотными, вели себя так, будто всю жизнь отирались на задворках, среди помоек, - находились пятеро с миноноски: лейтенант Лебедев, осунувшийся, с прихваченными морозом скулами, мичман Рунге, примчавшийся из Архангельска на фронт к своим, и трое матросов... Всё, что осталось от экипажа миноноски. Лебедев вздохнул:
- Так и не удалось нам, друзья, больше поплавать вместе... Извините, в этом виноват я. - Он снова сыро вздохнул, щёлкнул кнопками перчаток - так эта привычка и не отстала от него, сколько он с нею ни боролся, и так пробовал, и этак - ничего не получилось. - Проклятое время, - произнёс он горько, опустил голову.
Рунге поднял серый казачий башлык, никак не сочетающийся с его чёрной морской шинелью, и промолчал.
В пустых окопах, кроме них, пятерых тружеников моря, никого не было. Лебедев посмотрел в одну сторону окопа, в другую, рот у него невольно задёргался.
- Да-a, попали мы, братцы, - проговорил он, покрутил головой, - как караси в суповницу со сметаной. Припечатали нас знатно. Никто даже знать не будет, где наша могила.
Рунге, соглашаясь с командиром миноноски, едва приметно кивнул.
- Ваше благородие, надо уходить. - Мамонов, похудевший, с постаревшим мальчишеским лицом и обмороженными щеками, нагнулся над лейтенантом. - Здесь мы погибнем... Все погибнем!
- Куда уходить, юноша? - Лебедев усмехнулся. - Куда? Если только в нети, в которых правит старый лодочник Харон...
- К родным... В Санкт-Петербург.
- В Петроград, - жёстким тоном поправил Лебедев, уткнул лицо в воротник шинели, подышал внутрь. - Нет там у меня никого. Не осталось. Летом, когда мы плавали по Онеге, у меня умер отец. Больше не осталось никого. И ничего не осталось, если говорить, юноша, откровенно. Ничего такого, что роднило бы меня с этим светом, держало тут, не осталось. - Лебедев вновь подышал в воротник шинели.
- Говорят, на фронте должен появиться сам Миллер, - неожиданно проговорил Рунге. Он присел на корточки, упёрся рукой в дно окопа, чтобы не упасть, и теперь смолил самокрутку, зажатую в кулаке. Лицо у Рунге было усталым, отчуждённым, спокойным.
Лейтенант высунул нос из-за воротника.
- Ну и что он сделает, Миллер этот? А, Иван Иванович? Возьмёт в руки хлыст и пойдёт разгонять красных? Исключено. Скорее всё произойдёт наоборот. Наводнит окопы своими людьми? Тоже исключено. - В тоне Лебедева послышались раздражённые нотки. Горечь в голосе проступила сильнее.
На окопы налетел ветер, поднял жёсткую, остро режущую кожу крупку, швырнул несколько горстей на головы людей, заблажил пьяно, забормотал, будто ненормальный, сбежавший из больницы, загоготал и унёсся в поле, стараясь на ходу выдрать торчащие из снега былки. Лебедев протёр перчаткой слезящиеся от мороза и усталости глаза.
- Даже если тут появится десяток Миллеров, то и в этом случае они вряд ли что сделают. Если только устроят психическую атаку, но красным на все психические атаки наплевать. А потом, я не верю, что Миллер появится на фронте.
Лебедев был прав, хотя и он не догадывался о том, что штаб северных войск, чтобы не создавать панику на фронте, запретил сообщать об отъезде Миллера из Архангельска; тем, кто спрашивал, отвечали, глядя ясными глазами прямо в лицо:
- Генерал-губернатор выехал на фронт.
Но слишком многие из тех, кто оставался в Архангельске, видели Миллера на причале... С вещами.
- Ваше благородие, - вновь наклонился над лейтенантом Мамонов, - уходить надо.
- Куда? - с беспощадным равнодушием спросил Лебедев.
- Мы здесь погибнем, господин лейтенант.
- А мы и так погибнем, и этак. Все. И живые, и мёртвые - все! Нас, Мамонов, предали. - Губы у Лебедева болезненно задёргались, он щёлкнул кнопками перчаток и приложил ко рту ладонь: - Уходите, Мамонов! Оставьте нас с Иваном Ивановичем одних.
Мамонов вздохнул жалостливо, потом протестующе покрутил головой:
- Нет.
- Уходите, Мамонов! Все, кто ещё остался, можете уходить!
- Нет! - на лице Мамонова проступило сложное выражение: смесь потерянности и одновременно великодушия. Он тщетно пытался понять лейтенанта, проникнуть в его мысли, но все попытки были пустыми.
Один из матросов - товарищей Мамонова - настороженно приподнялся над окопом, вгляделся в поле, по которому носился гогочущий ветер, задирал до самых облаков снежные хвосты, хрипел разбойно, - увидел там что-то опасное и выставил перед собой ствол винтовки.
- Уходим, Мамонов, раз господин офицер просит, - сказал он. - Просьбы надо уважать, Мамонов.
- Нет. - Мамонов привычно тряхнул головой.
- Не "нет", а "да". Уважь господ офицеров! Пошли отсюда, Мамонов!
Казалось, что в мире совсем не осталось мест, где бы ещё жили люди, всё кругом было пустынно, дико, словно вселенский мор прокатился по миру, ничего после себя не оставил, только пустоту.
Не знал Лебедев, что уже три фронта перестали существовать, что Миллер со своим семейством находится далеко в море, плывёт в Норвегию, что престарелый генерал Квецинский, за которым с совком и веником неотступно следует ординарец, подгребает песок, сыплющийся из старца, сменил деятельного Марушевского на его посту. Максимум, на что оказался способен Квецинский, - лихо сморкаться в пальцы и быть объектом насмешек у офицеров-фронтовиков. Едва сменив предшественника, он проиграл всё, что можно было проиграть. Не оправдал надежд...
Всё тихо и безудержно покатилось в преисподнюю. Ничего этого лейтенант Лебедев не знал - просто не мог знать, - но он имел отличное чутьё и всё это хорошо ощущал.
* * *
Конечно же, Миллер мог совершить организованное отступление, мог спасти свои войска, но не сделал этого. Даже противники Миллера, в частности комиссар фронта Кузьмин, и тот удивился странной лёгкости, с которой Миллер сдал занимаемые позиции.
- Расстояние между нами и отступающими белыми частями исчислялось десятками вёрст, - говорил Кузьмин, докладывая обстановку на заседании Реввоенсовета фронта, - преследовать их мы не могли - у нас на это не было ни сил, ни боеприпасов, ни питания. Белые могли совершенно спокойно совершить переход на великолепно укреплённые мурманские позиции, но этого не сделали. А после бегства штаба и самого генерала Миллера подразделения белых стали расползаться, как гнилая бумага, - солдаты их уже везде и во всём стали видеть измену. Не стало людей, которые координировали бы отступление, штаб белых практически прекратил своё существование. Бездействие его было преступно.