Орудие рявкнуло устало, подпрыгнуло на палубе, но, окороченное цепями, всадилось колёсами и станиной в железный лист. Сильно запахло горелым.
На "Минине" каждый такой выстрел противника ждали с содроганием: брони ведь на ледоколе никакой, защиты - тоже, всё обнажено. К тому же народу полно, кричат женщины, плачут дети. Одно попадание может вызвать пожар, панику, катастрофу. Люди, находившиеся на палубе, невольно сжимались, когда с "Канады" доносился очередной пушечный хлопок.
- Ы-ы-ы, - не сдержал себя кто-то из стариков-купцов, завыл - умирать не хотелось.
Снаряд черкнул по льду метрах в пятидесяти от "Минина", взбил длинный сноп огненных брызг, дал "козла" - взлетел над торосами метров на сорок, приземляясь, всадился в твёрдый надолб и отпрыгнул в сторону. Мог совершить опасный прыжок к ледоколу и всадиться в его борт, но рука Всевышнего отвела опасность - снаряд ушёл в противоположную сторону.
Громыхнул взрыв. Вверх гигантским фонтаном полетело искристое ледяное сеево.
Пушки, снятые с "Ярославны", были необдуманно поставлены на нос, чтобы ответить "Канаде", надо было развернуться к ней носом, что во льдах не всегда можно сделать. Кроме того, из одного орудия нельзя было стрелять: когда его поднимали на борт "Минина", оказался свёрнутым замок.
- Сбросьте повреждённую пушку за борт! - раздражённым тоном приказал Миллер.
Покалеченное орудие сбросили на лёд, чинить его всё равно было некому, вторую пушку с трудом перетащили на корму и, чтобы она не подпрыгивала при выстреле по команде "Пли!", прикрутили толстой проволокой к двухтавровым металлическим балкам, которыми была укреплена палуба.
Руководил работами седой артиллерийский подполковник со спокойным, каким-то застывшим лицом - это был след контузии на германском фронте; офицеры, собравшиеся на палубе, подгоняли его, но на все понукания подполковник не обращал никакого внимания.
"Канада" тем временем дала ещё пару залпов и взяла "Минина" в вилку.
Фронтовые офицеры, хорошо знавшие, что такое "вилка", удручённо замолчали. В трюмах, где находились люди - в основном нижние чины, началась паника.
- Заряжай! - скомандовал подполковник своим помощникам.
Помогали ему два артиллериста - прапорщик и подпоручик с двумя солдатскими Георгиями, пришпиленными к шинели. Со стороны "Канады" пришёл ещё один снаряд, лёг недалеко от "Минина" в лёд, срубил толстый, похожий на огромный сейф надолб и нырнул в забитую снегом глубокую трещину.
Подпоручик с солдатскими Георгиями проворно подхватил из ящика снаряд, передал его прапорщику, тот ловко загнал чушку в ствол орудия.
Подполковник на глаз прикинул расстояние, разделявшее два ледокола, поправил прицел и, подав самому себе команду, дёрнул пушку за кожаный шнур.
Раздался выстрел.
* * *
Когда с беззащитно невооружённого "Минина", который можно было взять голыми руками, раздался выстрел, Дубровский даже вспотел от неожиданности - залп этот прозвучал очень уж внезапно, - комиссар выругался и стёр пот со лба. Снаряд пронёсся над мачтами "Канады" и шлёпнулся в чёрную дымящуюся воду, взбил её пенистым шипучим столбом.
- Вот белые сволочи! - выругался Дубровский. - Откуда у них пушка взялась, а? Вот скоты!
Орудие на "Минине" ударило вновь. Белый расчёт стрелял точнее, чем красный, - второй снаряд лёг к "Канаде" ещё ближе, и был он страшнее, чем первый, Дубровский на этот раз присел и закричал на артиллеристов:
- Вы чего телитесь, мазилы? Заряжайте скорее пушку, не телитесь!
Если уж в спокойной обстановке, когда в "Минин" можно было попасть плевком, расчёт не мог взять верный прицел, то в суматохе он тем более мазал. Очередной снаряд ушёл в сторону настолько далеко, что не было видно даже взрыва. Лишь дрогнул лёд да с нескольких надолбов слетели непрочные снежные шапки.
- Мазилы! - отчаянно запричитал Дубровский. - Руки у вас такие кривые, что вы, наверное, даже ложку мимо рта пронести можете. Заряжай орудью снова!
Артиллеристы поспешно зарядили пушку.
- Пли! - истошным командным голосом прокричал Дубровский.
Пушка, словно бы отзываясь на команду, послушно рявкнула, приподнялась над железной палубой "Канады" и со всего маху хлобыстнулась колёсами в металл. Вслед за рявканьем послышался печальный звон.
С "Канады" было видно, как раскалённый снаряд проткнул пространство, оставил в нём тёмную длинную полосу и шлёпнулся на ледяную площадку, скрытую грядой высоких торосов. Взрыва не последовало - снаряд оказался бракованным, не взорвался.
Следующий снаряд также ушёл в сторону.
- Бабы вы, а не пушкари! - прокричал Дубровский, содрал с себя бескозырку - он модничал и ходил в мороз в бескозырке, которая никак не сочеталась с романовским полушубком. - У вас что, руки из зада растут? Пехальщики!
Что такое "пехальщики", артиллеристы не знали, дружно насупились и сказали Дубровскому:
- Знаешь что, комиссар, попробуй сам стрелять из этой дуры! У неё ствол кривой!
- У самих у вас кривые стволы! - проорал в ответ комиссар и скомандовал вновь: - Заряжай!
- Не будем, - угрюмо проговорили артиллеристы.
Дубровский лапнул себя за бок, где висел маузер.
- Заряжай!
Артиллеристы нехотя загнали снаряд в ствол орудия. Вполне возможно, что именно эта разобщённость, несогласованность в действиях красного расчёта сыграла свою роль, и "Минину" удалось уйти; возможно, что сыграло роль и другое: белый расчёт под руководством профессионального артиллериста-подполковника стрелял много точнее красных.
Вскоре с "Минина" принёсся снаряд, срубил на "Канаде" кусок мачты, вдребезги разнёс на баке железный сундук с боцманским имуществом, ровно топором срезал поручень, скрутив его в гигантский бублик, и, проломив палубу, взорвался внутри.
- Ай-ай-ай-ай! - вновь запричитал Дубровский. - Откуда у этих гадов взялось орудие? На "Минине" же не было орудия!
Из пролома в палубе повалил чёрный маслянистый дым.
- Откуда у них взялось орудие? - продолжал горестно вопрошать Дубровский.
Второй комиссар, Николаев, предпочитал действовать - с двумя вёдрами воды, взятыми на камбузе, он кинулся к пролому, с лёту опрокинул прямо в дым одно ведро, потом - второе.
Маленький шустрый матросик, смахивающий на смышлёного проворного черта, вытаял откуда-то из-под палубы, притащил брандспойт, крепко держа в руках латунный наконечник, похожий на большую спринцовку, направил струю воды прямо в пролом, разнёс чёрный дым в клочья.
- Что-нибудь горючее там есть, не знаешь? - прокричал матросику Дубровский. - Не взорвётся?
- Не взорвётся, - весело проорал тот в ответ. - Если только ветошь машинной команды.
Через несколько минут пожар был потушен. Дубровский с сожалением посмотрел на растворяющийся в серой мути силуэт "Минина" и почесал пальцами затылок: с одной стороны, упускать беляков не хотелось, а с другой - если они снова засадят снаряд в "Канаду"? Так ведь и потопить могут.
Такой исход не устраивал Дубровского - а он был старшим среди трёх представителей революционной власти, - и комиссар махнул рукой разрешающе:
- Ладно, нехай плывут, куда хотят, гады белые! Дальше Мурманска всё равно не уплывут.
Комиссар был прав - конечной точкой движения "Минина" был намечен Мурманск, а не заграничный порт, поправку эту внесли прямо в море.
- В Мурманске их встретят достойно, - пообещал Дубровский, - они запомнят эту встречу на всю оставшуюся жизнь.
"Канада" отстала от "Минина". На "Минине" по этому поводу дружно прокричали "Ур-ра!", несколько человек пальнули в воздух из револьверов. Миллер прошёл в капитанскую каюту, которую занимал, достал из сумки бутылку английского джина, налил в стакан, сверху плеснул немного воды и залпом выпил.
- Эжен, ты пьёшь, как городской мусорщик, - заметила Наталья Николаевна, поморщилась. - Так нельзя.
- Ты права, - согласился с женой Миллер, - так нельзя. Я даже вкуса напитка не почувствовал. - Он налил себе ещё джина.
- А зачем налил снова, раз не почувствовал вкуса?
- Затем, чтобы почувствовать его, - ответил Миллер и выпил второй стакан.
* * *
Дубровский, вернувшись в Архангельск, немедленно отбил телеграмму в Мурманск: "К вам направляется ледокол "Минин" с руководителями белогвардейского движения на борту. В числе прочих на "Минине" находится и генерал-губернатор Северной области Миллер. Всех, кто находится на борту "Минина", надлежит арестовать немедленно и переправить в Архангельск для суда".
Боясь, что телеграмма не дойдёт либо вообще попадёт в руки к председателю Мурманского совдепа Юрьеву, который якшался и с англичанами, и с бельгийцами, и с французами и особенно ценил американцев, считая их высшей нацией, матюками ругал Ленина и никому, кроме себя самого и американского президента, не верил, через некоторое время Дубровский послал ещё одну телеграмму. Такого же содержания, что и первая.
За второй телеграммой направил третью, требуя выслать навстречу "Минину" пару боевых кораблей, способных ходить во льдах. Главное, чтобы на этих кораблях были пушки.
События в Мурманске развивались так же стремительно, как и в Архангельске.
К Мурманску подошли голодные, обмороженные, измотанные красные части, отбить их натиск, кажется, ничего не стоило, но дрались они так яростно, с таким упорством, что белые не выдержали.
В Мурманске, не говоря о больших запасах оружия, патронов, бомб и пороха, остались немалые запасы английских консервов, американской ветчины и галет, французских компотов, сухого яичного порошка и редкой молочной сгущёнки, произведённых в Бельгии.
На "Минине" по мере возможностей старались быть в курсе того, что происходит в Мурманске: радист неотрывно следил за эфиром, спал, не выключая радио, перехватывал сообщения, в том числе и шифрованные, и поскольку у него имелся ключ к шифрам, быстро приводил их в нормальное состояние и нёс в рубку к капитану второго ранга.
Тот прочитывал перехваты и передавал их Миллеру. Генерал каждую такую бумажку принимал с хмурым лицом. Время было такое, что лучшей новостью было отсутствие всяких новостей. Прочитав очередной перехват, Миллер невольно сжимал кулаки, нервно дёргал пальцами воротник кителя, расстёгивая крючки, и наливался кровью.
И - молчал.
"Минин" шёл во льдах медленно, часто останавливался, пятился назад, разгонялся, врезался в очередную глыбину, крушил её, трясся всем корпусом так, что из палубы то и гляди могли вылететь заклёпки. Когда ледокол заползал на макушки льдин, тряска усиливалась, капитан второго ранга осенял себя благодарным крестом, если упрямую льдину удавалось расколоть, скорость движения "Минина" иногда не превышала двух сотен метров в час.
За кормой ледокола оставалась чистая чёрная полоса, в которой плавали шустрые мелкие льдинки. Вскоре в этой чёрной дымящейся канаве показались три судна с высокими, плюющимися яркими искрами трубами.
- Кто такие? - встревожился Миллер и направился в ходовую рубку, к капитану второго ранга.
- Ледоколы "Русанов", "Таймыр" и "Сибиряков", - ответил тот, - догнали нас.
Лицо у кавторанга было усталым, глаза - красными, он не спал уже несколько ночей подряд.
- Команды там, помнится по прошлой нашей встрече, не очень надёжные... Не вздумают ли они на нас напасть? - встревоженным тоном поинтересовался Миллер.
- Не думаю. На ледоколах ведь нет орудий. Не думаю, чтобы они могли их достать где-то по дороге.
- Остаётся на это надеяться, а то я пообещал Татонке, что стрельбы больше не будет.
- Точно не будет, ваше высокопревосходительство. Просто эти ледоколы идут быстрее "Минина", поскольку у них - чистая вода. А у нас - лёд. Если бы им пришлось бить лёд - они бы шли гораздо медленнее нашего "Минина". - Кавторанг любовно провёл рукой по дубовой панели, которая была проложена по смотровому краю рубки.
Радист тем временем перехватил ещё две радиограммы, посланные из Архангельска в Мурманск. Отправитель требовал немедленно перехватить ледокол с беглецами.
"Высылайте вооружённые корабли, не дайте им уйти", - истошно вопил Архангельск. Похоже, Дубровский сумел как следует накрутить тамошнее начальство.
- Сволочи! - прочитав радиограммы, коротко резюмировал Миллер. - Судя по всему, наша армия в Мурманске бросила фронт.
Он был прав, но команды изменить курс пока не дал - для этого надо было окончательно убедиться, что Мурманский фронт перестал существовать, "Минин" продолжал проламываться сквозь льды на северо-запад.
Вскоре ледоколы, выстроившиеся за "Мининым" и державшиеся чёрного дымящегося канала, исчезли. Они отстали. Может быть, сделали это специально, поскольку их радисты также перехватывали радиограммы, которыми Архангельск забрасывал Мурманск.
"Минин" остался один.
Появились белые медведи - неуклюжие, с плавной, словно бы переливающейся походкой, ловкие и очень опасные - не дай бог столкнуться с ними человеку: белые, в отличие от бурых, жалости не знают.
Медведей пришло двое, скорее всего это была семья - он и она. Самец - солидный мордастый папаша со сладостно оттопыренной нижней губой, с которой под лапы стекали слюни, будто по некому водостоку, - пошёл по левому борту ледокола, самка - поменьше, поизящнее, помудрее своего повелителя, - обходила "Минин" с правой стороны. На правой стороне ледокола сгрудилось много женщин и детей, медведица будто знала это - через несколько минут с борта на лёд шлёпнулась половинка шоколадной плитки, медведица с довольным рявканьем подскочила к ней, ловко ухватила лапой, высоко подкинула вверх - шоколадка взвилась, словно птичка-жаворонок, вертикально, медведица открыла пасть, и лакомство всадилось прямо в распахнутый зев.
Люди, находившиеся на борту "Минина", дружно зааплодировали - не ожидали от зверя такой цирковой ловкости.
Следом на лёд полетела банка сгущёнки - редкая, дорогая штука, но тем не менее мамаша, приготовившая сладость для своего ребёнка, не пожалела её...
Медведица проворно подкатилась к банке, подцепила её лапой, осторожно поднесла к длинному чёрному носу, понюхала - с таким продуктом она ещё не сталкивалась.
Кто-то из женщин, прильнувших к борту, вздохнула жалеючи:
- Пропала банка. Лучше бы её с чаем распить.
- Ничего не пропало, - успокоил офицер в морской форме, пробегавший мимо. - Здесь медведи приручённые и вкус сладкого знают очень хорошо.
- Но что такое качественные бельгийские консервы, могут не знать.
- Знают. Хорошо знают.
Медведица покрутила головой, будто пыталась решить непосильную задачу, снова понюхала банку, взревела ушибленно, в следующую секунду поняла, что надо делать, рёв её угас, она ухватила банку обеими лапами и сдавила её.
Прочная банка не поддалась. Медведица издала недовольный рык и надавила сильнее. Банка с костяным щёлканьем треснула, в ломине показалась сладкая белая гуща. Медведица стремительно слизнула её языком, ещё раз надавила на банку лапами.
Сладкое тягучее молоко полезло из всех щелей. Медведица проворно забрякала языком, загремела банкой - расправлялась с молоком она ловко, в течение нескольких мгновений опустошила её, ни одной капельки не осталось.
Поняв, что в банке ничего больше нет, медведица рявкнула, зажмурилась обиженно, отбила банку от себя, как мячик, потом решила всё-таки ещё раз проверить жестянку - а вдруг там что-то осталось?
Ничего, увы, не осталось, и медведица злобно пихнула банку лапой. Банка громыхающим мячиком покатилась по льду, задребезжала, уткнувшись в твёрдый заструг, подпрыгнула игриво. Медведица поднялась на задние лапы - рост у неё был гигантский, людям, наблюдавшим за ней с "Минина", показалось, что головой своей она поравнялась с бортами низко просевшего ледокола, - вновь рявкнула и ловко поддела банку лапой.
Банка взлетела вверх, легко перемахнула через крупный, с потемневшей шапкой торос и нырнула в обнажившуюся, попыхивающую парком трещину.
Медведица остановилась, вновь глянула на ледокол.
Простая вещь - представление, которое устроила людям медведица, было хоть и незатейливым, однако напряжение, в котором находились пассажиры "Минина", спало, у людей даже лица сделались другими.
Как всё-таки мало надо человеку, чтобы прийти в себя. Так же мало требуется для того, чтобы человек вышел из состояния равновесия, вылетел из колеи: один маленький удар - и кувыркается уже Ванек в придорожной канаве, сапогами пыль сгребает, давится в истерике...
Получив ещё несколько шоколадок, медведица что-то прорявкала - судя по тону, довольное, и, проворно обежав ледокол спереди, переместилась на левый борт, к своему супругу, не обладавшему такими артистическими способностями, как его жёнка.
Льды делались всё прочнее и толще. Из промороженных просторов приносился резкий ветер, пробивал людей до костей, обваривал им лица, сдирал с чёрного курящегося следа дым, скручивал его в клубы и превращал в звонкое стеклистое сеево; вода в проломах, оставленных "Мининым", также покрывалась чёрным звонким льдом.
Капитан второго ранга встревоженным голосом переговаривался с машинным отделением - машина работала на пределе, шатуны расхлябанно громыхали, один из офицеров, занявший место кочегара, был обварен паром. Бед и забот становилось всё больше, а скорость движения "Минина" во льдах, наоборот, делалась меньше.
Двадцать первого февраля началось восстание в Мурманске, а двадцать второго "Минин" остановился во льдах - идти дальше было нельзя.
Миллер помрачнел: это походило на плен. Попрочнее, потяжелее, чем красный плен - из красного плена хоть убежать можно, а из ледового плена не убежишь.
- Нам надо сменить маршрут, ваше высокопревосходительство, - сказал Миллеру капитан второго ранга. - В Мурманск нам идти нельзя.
- Что вы предлагаете?
- Идти в Норвегию.