- Хорошая идея, - одобрил предложение кавторанга Миллер. - Только вначале надо выбраться из ледяной ловушки, в которой мы находимся.
- Надежда одна - смена ветра, - сказал кавторанг. - Ветер сменится, раздвинет льды... Нам-то и надо всего ничего, ваше высокопревосходительство, чуть-чуть только одолеть, а дальше машина сама справится.
Однако льды давили всё сильнее и сильнее, уже затрещали борта "Минина"; кавторанг с тревожным видом облазил трюмные помещения, каждый угол осветил электрическим фонарём - нет ли где течи?
Течей не было, хотя трюмы попахивали заплесневелой сыростью, на металлических балках поблескивали капельки влаги. Влага эта могла образоваться от разницы температур - в трюмных помещениях, особенно примыкающих к машинному отделению, где температура иногда поднималась так высоко, что люди, работающие там, раздевались до нижнего белья.
Миллер теперь каждый час наведывался в рубку и задавал один и тот же тревожный вопрос:
- Ну как, ветер не сменил направление?
Кавторанг с печальным видом качал головой:
- Нет.
По лицу Миллера пробегала тревожная тень, и он, озабоченно сгорбившись, покидал рубку. На сакраментальный вопрос командующего кавторанг давал половинчатый ответ, вторую половину он не озвучивал, придерживал, впрочем, делать это можно было до поры до времени - льды продолжали нагромождаться, крепнуть, обстановка становилась всё хуже и хуже.
Так продолжалось до ночи. Ночью ветер стих. Это был добрый знак, означающий, что силы в старом ветре поистощились, нарождается новый ветер, и у него может быть совсем другое направление.
Ночью Миллер пришёл в рубку.
- Ну как?
- Ветер меняется.
Миллер перекрестился, лицо его задрожало, делаясь мягким, каким-то женским.
- Слава Богу! - пробормотал он.
Где-то глубоко внизу тихо работала машина, сопели, пропуская пар в дыры, незнакомые механизмы, к этим живым звукам добавлялся звук мёртвый, рождавший невольное оцепенение - тихий назойливый треск... Ну словно в трюме лопалась обшивка, словно она сделана из картона, а не из металла. Миллер насторожился, вытянул голову:
- Что это?
- Льды, - коротко пояснил кавторанг.
Вот треск раздался в другом месте - в противоположном конце "Минина". Вот дрогнул весь корпус ледокола, будто в него всадили каменное ядро. По металлу пошёл звон, тусклые лампочки, неровно освещавшие ходовую рубку, потускнели ещё больше. Губы у Миллера зашевелились, как будто он хотел что-то сказать, но у него не хватило сил. Генерал повернулся и, понурив голову, вышел из рубки.
К десяти часам утра изменившийся ветер немного отжал льды от "Минина", и кавторанг дал команду двигаться вперёд.
"Минин" медленно пополз к чистой воде. Через несколько часов он выбрался из плена.
- Куда всё-таки держим курс, ваше высокопревосходительство? - поинтересовался кавторанг у Миллера. - В Мурманск или в Норвегию?
Миллер неприятно подвигал нижней челюстью, словно не смог защититься и получил прямой боксёрский хук в подбородок, подвигал, приходя в себя от боли, челюстью снова и произнёс хрипло, почти мученически:
- В Норвегию.
Ветер, ударивший в лица людям, находившимся в эту минуту на палубе, оказался неожиданно тёплым и влажным. Очень неожиданный ветер для суровых здешних широт. Люди, толпившиеся на палубе, стали недоумённо оглядываться, глаза у них заблестели.
Никто из них, ни один человек не подумал о том, что это был ветер Гольфстрима.
* * *
"Минин" шёл с потушенными огнями, держась подальше от берегов - из радиограмм, перехваченных ледоколом, было известно, что из Мурманска всё-таки вышли несколько кораблей на перехват; если переполненный ледокол попадётся им на глаза, то бой будет коротким - не пройдёт более пяти минут, как "Минин" пойдёт на дно. Спрятаться в скалистых фьордах было негде.
Через сутки с небольшим впереди увидели небольшой пароход, отчаянно пытавшийся увеличить скорость и оторваться от "Минина".
Когда судно ведёт себя таким образом, оно неопасно.
Кавторанг определил точку, в которой они находились, потом проверил и перепроверил её и не сдержал довольной улыбки - они уже плыли в норвежских водах. В этих водах "Минину" не был страшен никто. Кроме судов с норвежским флагом, естественно. Однако беглецы рассчитывали на радушный приём норвежцев.
Надпись на корме судна, идущего впереди, разобрать не удалось - сколько кавторанг ни наводил бинокль на резкость, сколько ни вглядывался - бесполезно.
Через полчаса выяснилось, что пароход этот - мурманский, "Михайло Ломоносов", на нём в самый последний миг - дальше было бы уже поздно - город покинули лётчики - англичане, отряд бельгийских добровольцев и большая группа русских офицеров.
Люди на "Ломоносове", увидев на "Минине" (корму ледокола продолжала украшать пушка с грозно ощупывающим пространство стволом) полосатый доброфлотовский флаг, едва не заплакали от радости - они думали, что их догоняет красный корабль, а оказалось - свои...
Миллер, который до последнего верил, что не всё ещё потеряно, что будет возможность вернуться назад и восстановить старые порядки, что городовые при виде его ещё будут щёлкать запылёнными сапожищами друг о дружку да скрести по земле ножнами, окончательно понял: потеряно всё... Абсолютно всё. Ничего от прошлого не осталось, только память. Генерал стёр с глаз слёзы и пошёл на нос "Минина" приветствовать пассажиров мурманского парохода.
Поскольку на "Ломоносове" имелись свободные каюты, часть людей с ледокола была переправлена на пароход, офицеры же на радостях устроили небольшую гулянку.
Грустно было на том веселье, очень грустно - не прозвучало ни одного обнадёживающего светлого тоста.
Миллер на эту офицерскую гулянку не пошёл - боялся услышать в свой адрес неприятные слова.
Впрочем, слова эти всё равно прозвучали - в отсутствие Миллера, - генерал был целиком виноват в том, что белые так бездарно покинули Русский Север...
* * *
Двадцать шестого февраля двадцатого года русские суда, носящие почётные русские фамилии "Минин" и "Ломоносов", вошли в бухту норвежского порта Тромсё. Предстояла швартовка.
Женщины с настороженными лицами вглядывались в тёмный скалистый берег, густо засиженный чайками, в черепичные крыши домов, увенчанные высокими - для хорошей тяги - трубами. Дома здешние были выкрашены в яркие цвета и радовали глаз, в Архангельске да Мурманске таких домов не было, там предпочитали некрашеное натуральное дерево. Пассажиры всматривались в неглубокие, совершенно пустынные улицы. Лица офицеров были замкнутыми - никто не мог сказать, какой приём ожидает непрошеных гостей.
Участь беженцев во всём мире горька - в большинстве стран их считают недочеловеками и не скрывают своего пренебрежительного отношения. Работу предоставляют неохотно и только чёрную, в лучшем случае - таксистов либо механиков асфальтоукладчиков, а у привлекательных женщин выбора ещё меньше - либо на панель, либо в содержанки к какому-нибудь богатому тузу.
Миллер, стараясь ни с кем не встречаться, прошёл в рубку и теперь стоял там, глядя, как на нос "Минина" надвигается деревянный, укреплённый бетонными стойками-тумбами причал.
- Радиограммы есть? - глухо спросил он кавторанга.
- Нет.
- С берегом связывались?
- Естественно. С диспетчером. Попросили разрешение на заход в порт.
- Как берег отнёсся к просьбе?
- Положительно. "Добро" дали без проволочек.
Миллер вздохнул, приложил ко лбу ладонь, вгляделся в берег. На причале произошли некоторые изменения. Словно на сцене среди неподвижных декораций появились "актёры": двое полицейских, мордастых, с нафабренными усами, очень похожих на русских держиморд. Заложив руки за спину, они с бесстрастным видом рассматривали медленно приближающиеся к причалам помятые, в ржавой накипи суда.
Что это за суда, полицейские, надо полагать, хорошо знали.
В руках одного из них появилась американская резиновая колотушка, полицейский громко хлопнул ею о ладонь, Миллеру даже показалось, что он услышал этот резкий неприятный звук, и генерал почувствовал, как по коже у него поползли мелкие противные мурашики. Миллер сжался.
Попытался отвлечься, думать о чём-нибудь другом, пусть даже неприятном. Например, о красных. Ну почему те, разутые, раздетые, холодные, голодные, плохо вооружённые, иногда вообще дерущиеся дубинами да зубами, не имеющие ни одного патрона, не обученные искусству командовать, сумели победить хорошо обмундированных, накормленных, обеспеченных оружием и деньгами белых? Что произошло, что сместилось на небесах, почему удача отвернулась от них, почему Миллер проиграл войну, которую вёл?
Как, впрочем, проиграли эту войну и Деникин, и Юденич, и Колчак, и атаман Семенов. Как проиграет и генерал Врангель, загнанный в последнее своё прибежище - в Крым. К этому всё идёт.
Миллер сгорбился ещё больше. Выглядел он несчастным и совершенно не был похож на генерала. Кавторанг покосился на него и ничего не сказал.
От дальнего причала к "Минину" устремился лоцманский катер. Кавторанг нагнулся, скомандовал в хорошо начищенную переговорную трубу:
- Механисьон, стоп-машина! На борт будем принимать лоцмана.
Грохот, стоявший в железном нутре ледокола, стих.
Через десять минут рядом с кавторангом уже стоял белобрысый, с кривыми ногами лоцман-норвежец. Команды он подавал на английском языке.
Ледокол вновь двинулся к бетонной строчке причалов. Следом за ним, будто привязанный, как на поводу, тяжело хрипя от усталости, шёл пароход "Ломоносов".
Когда на берег был брошен канат и проворный плечистый матрос, подхватив его, водрузил на чугунную тумбу, врытую в берег, пристань неожиданно начала заполняться людьми. У многих в руках были цветы и даже полосатые русские флажки.
- Ваше высокопревосходительство, - тихо проговорил кавторанг, тронул Миллера за плечо. - А, ваше высокопревосходительство!
Миллер встрепенулся, непонимающе глянул на кавторанга - глаза генерала были полны боли.
- Что случилось? - глухо спросил Миллер.
- Смотрите, как вас встречают! - Кавторанг показал рукой на берег. - Сколько тут народа!
- Нас встречают... Нас, - поправил кавторанга Миллер.
А народу на причале становилось всё больше и больше. Непонятно даже было, откуда в маленьком - от одного конца городка до другого, кажется, доплюнуть можно - Тромсё нашлось столько много людей.
Миллер выпрямился.
Несколько человек держали в руках плакаты. Два плаката были начертаны на русском языке. "Добро пожаловать!" - было написано на одном плакате, написано с грамматической ошибкой - в слове "пожаловать" отсутствовал мягкий знак; на втором плакате был начертан ещё более обширный текст: "Норвегия приветствует русских людей!"
Миллер распрямил плечи, осанкой своей, статью, поставом головы делаясь похожим на настоящего генерала - хотя только что выглядел, как сильно побитый жизнью солдатик. Дрожащими пальцами он разгладил усы, привёл в порядок растрёпанную, будто съехавшую набок бородку, отёр глаза - собственную слабость он не должен был показывать иностранцам.
С "Минина" на берег спустили трап, и Миллер первым сошёл на землю. К нему сделал шаг упитанный господин с лучащимися глазами, одетый в хорошо сшитое шерстяное пальто, протянул небольшой букет цветов, невесть откуда взявшихся в зимнем, хотя и не морозном Тромсё.
- Добро пожаловать, господин генерал Миллер, - сказал он по-русски вполне сносно.
Как потом выяснилось, в Тромсё, несмотря на зиму, было много живых цветов, городок окружали теплицы, небольшие, но очень прибыльные, комнаты многих домов здесь украшали букеты свежих, только что срезанных цветов.
- Я - мэр города Тромсё, - добавил господин в шерстяном пальто.
- Нам очень нужна ваша помощь, - сказал Миллер.
- Я к вашим услугам, господин генерал Миллер. - Мэр учтиво наклонил голову.
- У нас на ледоколе есть больные и раненые, - морщась от сочувствия к людям, о которых он сейчас вёл речь, произнёс Миллер. - Их нужно срочно перевезти в больницу.
- Нет ничего проще. - Мэр вновь учтиво поклонился, обернулся, подозвал пальцем молодого человека, стоявшего в толпе, что-то сказал ему по-норвежски.
Через десять минут на причале появились большие, схожие с вагонами "Форды" с красными крестами на боках. Из автомобилей выпрыгнуло несколько человек в белых халатах - в городе Тромсё работали хорошие врачи, раненых за полчаса развезли по разным больницам, у постели каждого поставили по корзине с фруктами и кувшины с водой.
- Благодарю вас. - Миллер, подражая мэру, также учтиво поклонился, мэр обратил внимание на этот жест, оценил его и улыбнулся.
Серые, низко ползущие над скалами облака зашевелились, раздвинулись; в проёме появилось солнце; дома, окрашенные в яркие тона, ожили; чистые, хорошо вымытые окна заискрились. Миллер не уходил с причала, наблюдал за разгрузкой, за тем, как по трапу на причал спускались женщины, дети, тащили баулы, чемоданы - небольшой багаж, который они смогли взять с собой, кроме него больше ничего взять не удалось. Мужчины сходили на берег с растерянными лицами; видя внизу Миллера с незнакомым господином, они невольно подтягивались, но растерянность с их лиц не исчезала.
Мэр задрал голову, глянул на сверкающий, оплавивший края облаков золотом диск, лицо его вновь раздвинулось в улыбке.
- Вы привезли нам солнце, господин генерал Миллер, - сказал он.
Миллер сделал рукой слабый взмах.
- Мы старались.
Никчёмные слова, никчёмный диалог - Миллер ощутил, как у него больно закололо сердце, он сунул руку под отворот шинели, под борт кителя, помял пальцами грудь. На борту увидел жену, махнул ей, она ответила едва приметным взмахом, и Миллеру сделалось немного легче дышать.
- Всех, кто прибыл с вами, господин генерал Миллер, мы расселим в хороших местах, - сказал мэр, - не тревожьтесь за ваших людей. Всех обогреем, окажем радушный приём, накормим, напоим. У кого нет тёплой одежды - дадим тёплую одежду.
- Жалоб на отсутствие тёплой одежды я не слышал, - сказал Миллер, - Люди наши - молодцы, держались великолепно. Все - северяне, знают, как вести себя в холодных условиях, - Миллер почесал пальцем переносицу, словно бы соображая, рассказать мэру о некоторых деталях перехода или не рассказывать, но об одном событии не упомянуть не мог и с сожалением произнёс: - В пути нас обстреливали из пушек.
- Кто посмел? - проявил недогадливость мэр.
- Большевики.
Мэр махнул рукой.
- Они пытались установить с нами контакт, но из этого ничего не вышло, - сказал он.
Генерал ощутил внутри холод: этого ещё не хватало! Если у норвежцев есть с большевиками договорённость о выдаче беглецов, то дела тех, кто приплыл в Тромсё, плохи. Тем не менее Миллер спросил:
- Что-то помешало?
- Да. Непомерное упрямство большевиков - это раз, и два - мы не разделяем их позицию.
Мэр уже несколько раз пробовал увести Миллера с причала, но тот не уходил, предупреждающе поднимал обе руки:
- Я должен видеть, как разгрузятся все мои люди.
Подумав немного, мэр согласился с генералом.
- Я понимаю, - сказал он, придавая своему лицу значительный вид, поправил борта пальто, - личный пример - это в данных условиях необходимость. Однако уверяю вас, ваши люди не будут ощущать себя в городе Тромсё брошенными. Мы не оставим их. Каждого, повторяю, устроим, каждого обеспечим всем необходимым.
Мэр не лукавил - русским беженцам отдали лучшие помещения и лучшие дома, которые имелись в Тромсё. Все местные продуктовые лавки были мигом опустошены - жители скупили в них всю еду, притащили её беженцам, а их детей, как свидетельствовал очевидец, "засыпали фруктами и сладостями".
От такого тепла, от такой заботы невозможно было не растаять. Многие женщины-беженки плакали от избытка чувств, от переполняющей их благодарности.
Заплакала даже Наталья Николаевна - человек не слишком сентиментальный.
- Перестань хлюпать носом, Тата, - строго произнёс муж. - Это только кухарки способны реветь так, что от слёз лопаются горшки.
- Фи, Эжен, как грубо, - сказала Наталья Николаевна. - Не ожидала от тебя. - Она перевела взгляд на сына, словно бы искала у него поддержки, но молчаливый сын, у которого от переживаний дёргался кадык, отвернулся от матери. Ему самому было непросто держаться в эти минуты - он поморщился от боли: будто неожиданно сломал зуб, разжёвывая твёрдое зерно и испытав острую боль.
- Прости, Тата, прости, дорогая. - Миллер поцеловал жену в висок. - Это всё нервы... - он вздохнул, - у меня здорово расшатались нервы.
В тот день не было ни одного русского, которого не обогрели бы участливые норвежцы, которые зашли в каждый дом, где остановились беженцы. Больше всех усердствовали рыбаки и рабочие местной фабрики. Мягкими, полными сочувствия голосами они спрашивали, не нужна ли помощь, приносили свежую рыбу, мясо, овощи, сахар и крупу, дарили посуду и постельное бельё, одеяла, пледы, обувь и удочки, чтобы русские - любители рыбной ловли - могли попытать счастья в тёплой дымящейся воде зимнего Гольфстрима и изловить крупную треску.
Утром пастор местной церкви произнёс на молебне проповедь "Вера без дела мертва есть", призвав прихожан жертвовать деньги и вещи в пользу русских беженцев.
Дело дошло до того, что в магазинах у русских отказывались брать деньги - плату за еду и одежду, - всё отдавали бесплатно.
Такой щедрости никто из переселенцев не ожидал - рассчитывали на скудный полуголодный приём, на нулевое внимание, при котором власть имущие обычно не замечают протянутых к ним рук, готовы были мириться даже с пренебрежительным отношением к себе, но душевность, щедрость, теплота хозяев, их желание помочь превзошли всё... Потеря Родины уже не воспринималась так горько - жить, оказывается, можно и в других местах...
Через несколько дней к Миллеру пришёл, густо оклеенный марками, пакет, при виде которого жители города вытягивались по струнке, будто солдаты, - на внушительном том пакете стоял правительственный штамп.
Правительство предлагало русским беженцам, если те пожелают, переместиться в город Тронхейм, более крупный, более значимый, чем Тромсё. Порт в Тронхейме там был более крупный и более обжитый. Там, в Тронхейме, несчастным беженцам будет лучше, чем в небольшом, пахнущем треской, селёдкой цветочным мылом Тромсё. Миллер ответил на предложение согласием. Конечно, Тронхейм - не столица Норвегии, но - очень крупный, очень приметный, по-настоящему европейский город.
- Там нам будет хорошо, Тата, - сказал генерал супруге.
Правительство Норвегии прислало новый запрос: сколько потребуется беженцам одежды и белья?..
Вскоре "Минин" в сопровождении верного "адъютанта" "Ломоносова" вышел в море - надо было сделать короткий бросок в Тронхейм.
Троинхейм был красив особо, по-северному: низкое тёмное небо, горы, покрытые толстым слоем снега, из которого выглядывали блестящие тёмные зубья вершин, похожие на солдат, несущих суровую охранную службу, берег был изрезан фиордами - узкими, тёмными, колдовскими - там жили знаменитые норвежские тролли, входы в фиорды охраняли гладкие, без единой зазубринки каменные клыки.