Её изумляла и восхищала эта смесь ума и наивности. И было даже немного стыдно за свою связь с Игорем. Ефросинья считает Агафью своей лучшей подругой и не догадывается о том, что та была, и довольно долго, любовницей её мужа.
"Впрочем, я ныне Игорю тоже неинтересна, - оправдывая себя, подумала Агафья, - у него теперь мысли о другой. Так вот почему он не смотрит в мою сторону. С крещёной половчанкой связался! Ну я ему это припомню!"
Манефа между тем всячески обхаживала Ольгу, "вою младшую сноху.
Хотя Ольга не распространялась про свою семейную жизнь, однако до Манефы доходили слухи, что Всеволод живёт с женой не очень дружно и не таясь путается с девками.
Ольга не жаловалась, но и не скрывала того, что не прочь уехать к брату в Переяславль.
Раздобревшие от вина боярыни принялись петь весёлые песни.
Манефа охотно присоединилась к слаженному женскому хору, взглядом приглашая Агафью и Ефросинью подтягивать распевки, как они это умели. Агафья откликнулась на этот призыв и тоже запела чистым, звонким голосом.
Ефросинья, как и Ольга, медов хмельных не пила и в общем веселье не участвовала, одолеваемая невесёлыми думами.
Игорь покинул душную шумную гридницу, чтобы подышать свежим воздухом на теремном дворе. За ним увязался Всеволод, уже крепко выпивший, но ещё державшийся на ногах.
По двору сновали челядинцы, обслуживавшие пиршество. Кто-то нёс кадь с мёдом. Кто-то звенел ключами, отпирая двери кладовых. Два холопа торопливо свежевали свиную тушу под навесом. С поварни доносились голоса служанок и хлопанье дверей.
День клонился к закату.
По сиреневому необъятному небу плыли величавые облака, подкрашенные лучами заходящего солнца в розоватый цвет. Было тепло и безветренно.
Игорь, шагая вдоль дворцовой стены по дорожке, выложенной каменными плитами, любовался облаками, расцвеченными яркими красками вечерней зари. В такие минуты хорошо мечтается...
Послушай, брат, что хочу сказать тебе, - заговорил вдруг Всеволод, приотставший на полшага.
Игорь замедлил шаг и оглянулся.
- Недавно мой огнищанин побывал в Козельске по своим делам, - продолжил Всеволод. - И знаешь, кого он там встретил?
На лице Игоря отразился молчаливый вопрос: кого?
- Вышеслава Бренковича, - ответил Всеволод. Брови Игоря удивлённо подпрыгнули.
- Твой огнищанин не мог обознаться?
- Не мог. Он разговаривал с Вышеславом.
- И что же поведал ему Вышеслав?! Как он оказался в Козельске?
- Вышеслав был с ним не больно-то разговорчив, - хмыкнул Всеволод. - Однако проговорился, что служит ныне козельскому князю. Вот так, брат.
- Странно, - пробормотал Игорь, - очень странно. Неужто поссорился с князем суздальским? Я поеду в Козельск, - решительно добавил он.
Дорога до Козельска пролегала через Трубчевск, поэтому по окончании торжеств Игорь отправил жену и часть своей свиты в Путивль, а сам с несколькими слугами и дружинниками присоединился к Всеволоду, отправившемуся домой. Ефросинье Игорь сказал, что желает посмотреть харалужные мечи, приобретённые Всеволодом у фряжских купцов.
Ефросинья знала, как ценит Игорь хорошее оружие, и ничего не заподозрила.
Всеволодов огнищанин, по имени Звяга, согласился сопровождать Игоря в Козельск, дабы помочь разыскать там Вышеслава.
До Козельска добрались к вечеру в Финогеев день: Игорь сразу отправился на подворье к тамошнему князю Василию Ростиславичу. Челядь рассказала, что князь вместе с семьёй пребывает в своём сельце неподалёку от Козельска.
Игорь стал расспрашивать про Вышеслава:
- Слышал я, что сей муж ныне вашему князю служит?
- Истинная правда, княже, - ответили слуги. - Князь наш пожаловал Вышеслава Бренковича тиунством.
- А где живёт новый тиун вашего князя?
Кто-то из челядинцев вызвался показать дорогу.
Было уже довольно темно, когда Звяга постучал в ворота высокого дома, обнесённого крепким тыном, стоявшего в нескольких минутах ходьбы от княжеского терема.
На стук из-за ворот раздался голос дворового человека:
- Чего надо?
- Вышеслав Бренкович дома ли? - громко спросил Звяга.
- Кому он понадобился? - развязно поинтересовался дворовый.
- Гость к нему именитый.
- Сейчас доложу. Как звать гостя-то?
- Игорь Святославич.
Протопали по дощатому настилу удаляющиеся шаги, и всё стихло. Прошло много времени, прежде чем где-то в отдалении скрипнула дверь, вновь зазвучали шаги, уже приближающиеся и торопливые. Стукнул засов, и в воротах открылась узкая дверца.
Тот же самый голос, но уже почтительный, произнёс из темноты:
- Милости просим, гости дорогие.
В тёмных сенях Игоря встретила служанка со светильником в руке. Она поклонилась Игорю и повела за собой, отворяя перед ним низкие двери переходов и комнат.
Вот служанка отворила ещё одну дверь и посторонилась, пропуская князя вперёд.
Игорь перешагнул через порог и оказался в просторной горнице, освещённой пятью свечами в медном подсвечнике. Подсвечник стоял на столе, покрытом белой скатертью. За столом сидел Вышеслав.
При виде Игоря он встал и властно сказал служанке:
- Домаша, собери-ка угощение для гостей.
Домаша молча поклонилась и скрылась за дверью.
Вышеслав приблизился к Игорю. Они крепко обнялись и несколько мгновений держали друг друга в объятиях. Затем заговорили оба враз:
- Ты как здесь оказался?
- Долго рассказывать. А ты как?
- Прознал, что ты здесь обретаешься, вот и приехал.
- Понятно.
- Сколько же мы не виделись?
- Без малого три года.
- Иль не ложилось тебе у суздальского князя, что ты к козельскому служить нанялся?
- Не ложилось... - При этих словах лицо Вышеслава омрачилось.
Игорь понял, что Вышеслав чего-то недоговаривает, и постарался перевести разговор на другое:
- Изольда небось уже родила тебе сына или дочь?
- Может, и родила, да только не мне, - сквозь зубы процедил Вышеслав. - Отнял у меня Изольду Всеволод Юрьевич, чтоб ему пусто было!
- Как так отнял? - обомлел Игорь. - По какому праву?!
- По праву сильного, - жёстко ответил Вышеслав. - По тому праву, по которому все князья живут. Приглянулась она Всеволоду Юрьевичу, вот он и сделал её своей наложницей. А мне путь указал на все четыре стороны.
- М-да, - только и произнёс Игорь, не зная, как утешить друга.
Храня мрачное молчание, Вышеслав уселся на скамью. Игорь опустился рядом.
Чувствуя, что гнетущая пауза затягивается, Игорь сказал, словно оправдываясь:
- Кто бы мог подумать, что Всеволод Юрьевич столь падок на женскую красу. Это я виноват, Вышеслав. Хотел как лучше, а получилось хуже некуда.
- Я тебя не виню. - Вышеслав печально вздохнул. - Верно сказано: чему быть, того не миновать.
- Отчего же ты в Козельск подался, а не ко мне? - спросил Игорь, обняв друга за плечи.
- Не хотел тебя с Олегом ссорить. Он, поди, до сих пор по Изольде вздыхает?
- У Олега теперь имеются наложницы не хуже Изольды, и не одна, а целых три. Видел я их - красавицы писаные! Все три басурманки.
- Падок твой брат на чужеземок, - усмехнулся Вышеслав. - Чем ему наши-то девицы нехороши?
- Кто его знает. - Игорь пожал плечами. - Может, кровь половецкая в нём играет: подавай тёмнооких да чернобровых. Ну что, поедешь ко мне в Путивль?
- Нет, не поеду. - Вышеслав отрицательно мотнул головой. - В Козельске я осел, здесь и жить буду. Уж не обессудь.
Горько было сознавать Игорю, что лучший друг не стремится к встрече с ним, но укорять этим Вышеслава он не стал. Может, тот лишь на словах не держит обиду на Игоря, а в душе наоборот. Да и от Олега всего можно ожидать, человек он злопамятный.
Невесёлая получилась встреча у когда-то закадычных друзей, невесёлым было и расставание.
Ранним утром собрался Игорь в обратный путь.
Вышеслав уговаривал его погостить несколько дней, но всё напрасно. Иначе представлял Игорь свою встречу с другом, надеялся, что в Путивль вернутся они вместе. Разочарование породило в нём обиду, а обида за ночь превратилась в глухое раздражение. С таким чувством Игорь и покинул Козельск, холодно простившись с Вышеславом.
"Он уже не тот, - мрачно размышлял Игорь, покачиваясь в седле и глядя отрешённым взглядом на пустынную лесную дорогу. - Да и я другим стал. Изменили нас время и невзгоды. И, стало быть, отныне у каждого из нас своя дорога".
Но напрасно пытался Игорь себя успокаивать, на сердце у него лежал камень. Больше всего на свете ему хотелось повернуть коня обратно или услышать за спиной топот копыт догоняющего наездника и чтобы тем наездником был Вышеслав.
Глава девятнадцатая
ЗАБОТЫ КИЕВСКОГО КНЯЗЯ
По окончании Успенского поста в Киеве состоялась свадьба старшего сына Святослава Всеволодовича и племянницы суздальского князя. Расчётливый Святослав, видя, что Всеволоду Юрьевичу удалось закрепиться в Залесской Руси и поприжать тамошних бояр, решил прежний их союз подкрепить родственным браком.
Суздальскому князю поддержка князя киевского была на руку, поэтому Всеволод Юрьевич охотно отдал дочь своего умершего брата Михаила за молодого Владимира Святославича. Благо не кто иной, как Владимир, водил рати из Киева на помощь Всеволоду Юрьевичу против его недругов. Суздальский князь даже просил Святослава отпустить к нему Владимира навсегда, обещая дать тому в удел богатый город. Святослав обещал подумать.
За свадебным столом во дворце Святослава собрались все Ольговичи и Ростиславичи. Был здесь суздальский князь со своими лепшими людьми. Был племянник Всеволода Юрьевича Владимир Глебович Переяславский. Давно не бывало в Киеве съезда именных князей, настроенных столь дружелюбно друг к другу. Всегда враждебные гнезда Ольговичей и Мономашичей ныне являли пример согласия и единодушия.
Святослав, ставя это себе в заслугу, в речах делал пространные намёки на то, что пора бы вернуться к обычаю дедовскому, когда вся Русь была собрана вокруг Киева, а князь киевский имел власть над всеми остальными князьями.
Обласканный Святославом, Владимир Глебович во всём с ним соглашался. Из Ольговичей также никто не выступал против. Суздальский князь не возражал Святославу, но и не выказывал горячее одобрение, отговариваясь тем, что на свадьбе надо веселиться, а не терзаться думами о переустройстве Руси.
- Одно другому не помеха, - мягко возражал Святослав, который, собственно, и затеял эту свадьбу, чтобы упрочить своё главенствующее положение.
- Кабы здесь были Ярослав Осмомысл и полоцкие князья, кои во все времена главенства Киева не признавали, тогда и об единстве Руси можно было бы потолковать, - резонно заметил Всеволод Юрьевич.
В свои двадцать пять лет сей князь имел взгляды и суждения убелённого сединами мужа. В образе его мыслей явственно угадывались трезвый расчёт и осмотрительность. Если Всеволод и выказывал почтение Святославу, то единственно из уважения к его летам, но никак не из признания безусловного главенства киевского князя. Святослав чувствовал это, но вида не подавал, делая всё, чтобы Ростиславичи, строптивцы, думали как раз наоборот.
В лояльности старшего из Ростиславичей - Романа, на сестре которого был женат Олег, Святослав мог не сомневаться. Зато младшие братья Романа Давыд и особенно Рюрик не скрывали того, что Ольговичи взяли себе слишком много власти и что им, Ростиславичам, потомкам Владимира Мономаха, не пристало кланяться Ольговичам.
"Главенство на Руси давным-давно зависит не от стола, а от рода, - утверждал Рюрик. - Уж коль в Залесской Руси прочно утвердились Мономашичи, то и в Южной Руси должно быть то же самое".
Самый младший из Ростиславичей, Мстислав, и вовсе на Новгород засматривался, не желая ходить в воле ни своих старших братьев, ни великого киевского князя. Дерзостью и ратолюбием Мстислав Ростиславич необычайно походил на своего тестя рязанского князя Глеба, так и умершего в плену у суздальского князя за отказ покориться ему. За это Мстислав втайне ненавидел Всеволода Юрьевича, который, по его словам, "только-только бородку отрастил, а седоусых князей жизни лишает, гноя в порубе как беглых холопов!".
Не мог подавить в себе неприязнь к Всеволоду Юрьевичу и Игорь, зная про обиженного им Вышеслава.
Всеволод при встрече крепко, по-дружески обнял Игоря, показывая, что не забыл его и не изменил к нему доброго своего отношения.
После обычных приветствий и расспросов о здоровье близких Игорь не удержался и спросил:
- Как поживает красавица Изольда?
Всеволод слегка переменился в лице и ответил, что Изольда жива-здорова. При этом он прокашлялся и сразу перевёл разговор на другое.
"Знает волк, чью овцу съел", - усмехнулся про себя Игорь.
Как ни сдерживал себя Игорь, но всё же, улучив момент, высказал Всеволоду своё недовольство тем, что тот отнял жену у его лучшего друга.
Всеволод ответил:
- Что же ты не приютил своего лучшего друга у себя в Путивле, а ко мне спровадил?
- Чем это ты меня попрекаешь? - возмутился Игорь. - Хочешь свою вину на меня переложить?!
- Я Изольду силком у Вышеслава не отнимал, - сказал Всеволод, - она сама пожелала во дворце моём поселиться. Не скрою, оказывал я ей знаки внимания, но разлучать с Вышеславом не хотел. Бог свидетель.
- Вышеслав иначе мне всё обсказал, - смутился Игорь.
- В нём обида говорит и ревность, - продолжил Всеволод. - Я предлагал Вышеславу отступное за Изольду, так он отказался. Да ещё вздумал обличать меня перед боярами моими! Вот я и прогнал его с глаз долой.
- Стало быть, ты чист и непорочен, брат, - язвительно промолвил Игорь, - а Вышеслав сам повинен в несчастье своём? Так?
- Повторяю, я Изольду за косы не тянул, - раздражённо повторил Всеволод, - своею волею она оставила Вышеслава, предпочтя моё богатство его бедности.
Больше об Изольде Игорь не заговаривал со Всеволодом. Оба после объяснения старались избегать друг друга.
Не обошлось на этой свадьбе и без скандала. Владимир Переяславский, некогда близко знакомый с невестой, доводившейся ему двоюродной сестрой, позволил себе с излишним пылом обнять и облобызать девушку. Это не понравилось жениху, молодцу сильному и горячему, который крепким ударом кулака опрокинул любвеобильного брата на пол. Завязалась потасовка, и гости кое-как растащили двух Владимиров, уже готовых схватиться за ножи.
Желая сгладить возникшее недоразумение, Святослав вдруг предложил брату Ярославу обручить его дочь с Владимиром Глебовичем.
- Тем самым мы привяжем Владимира к роду Ольговичей, - молвил киевский князь.
Ярослав, по своей привычке, не стал спорить со старшим братом.
После того как все князья разъехались по своим вотчинам, Ярослав повёз Владимира Глебовича в Новгород-Северский на смотрины. Милослава, дочь Ярослава, понравилась Владимиру, и он дал согласие взять её в жёны. Поскольку Милославе лишь недавно исполнилось двенадцать лет, было решено повременить со свадьбой.
Едва Олег вернулся после свадьбы в Чернигов, как за него опять взялся старый недуг. Лекари упрекали Олега тем, что он дал себе волю на свадебном застолье и пил вина заморские сверх всякой меры да к тому же не отказывался и от хмельного мёда. Олег, корчась от болей, обещал впредь пить только воду и квас. Лекари делали всё, что могли, но больному день ото дня становилось всё хуже.
На восьмой день своих мучений Олег повелел запрягать лошадей и везти его в Ильинский пещерный монастырь, уповая на чудодейственное искусство одного из тамошних монахов, лечившего наложением рук на больное место.
Княжеские конюхи живо исполнили приказание.
Невзирая на дождь и слякоть, чуть живого князя повезли в монастырь.
Агафья и Манефа поднялись на звонницу Спасо-Преображенского собора, чтобы поглядеть, как княжеский возок на перевозе преодолеет вздувшуюся от дождей речку Стрижень. Потом обе женщины спустились в храм и долго молились за избавление от хвори сына и мужа.
Олег не доехал до Ильинской обители. Он,умер по дороге, успев, однако, причаститься и завещав похоронить себя в построенной им каменной церкви в Новгороде-Северском.
Был год 1179-й от Рождества Христова.
После похорон Олега Святослав Всеволодович собрал в Чернигове всех своих братьев, чтобы заново распределить княжеские столы. По родовому укладу Чернигов отныне принадлежал Ярославу Всеволодовичу. Игорю достался Новгород-Северский. За ним же оставался Путивль и прочие города Посемья. Всеволоду, оставшемуся в Трубчевске, был прибавлен город Курск. Тринадцатилетнему сыну Олега Святослав не дал удела, посчитав отрока до поры до времени неспособным к управлению собственной вотчиной. Агафья пыталась возражать, но киевский князь был непреклонен.
Святослав хотел было оставить Агафью с сыном в Чернигове, но этому воспротивился Ярослав, который понимал, что в таком случае именно ему придётся наделять племянника уделом, когда тот возмужает. Наделять в обход своих сыновей, старшему из которых уже пора подыскивать княжеский стол. Поэтому Ярослав впервые отважился перечить старшему брату.
В результате Агафью с сыном согласился взять к себе Игорь.
Манефа пожелала остаться в Чернигове. Ярослав, к удивлению Святослава, не стал возражать, заявив, что Манефу влечёт в Чернигов память об её отце и муже, погребённых здесь. И он, как истинный христианин, не смеет отказать бедной вдове в гостеприимстве.
Игорь, понимая истинную причину такой благосклонности Ярослава, лишь усилием воли сдержал себя, не бросив в лицо Ярославу в присутствии матери обвинение в греховной связи с нею.
Уладив дела в своей родовой вотчине, Святослав Всеволодович возвратился в Киев.