Половецкие орды теперь не решались зимовать вблизи русских рубежей, уходя на Дон и к Лукоморью.
Святослав Всеволодович вынашивал замысел на следующее лето добраться до самых дальних кочевий степняков, дерзая сравниться славой с Владимиром Мономахом. Об этом киевский князь заводил речь всякий раз, встречаясь с другими князьями.
Глава одиннадцатая
БЕГСТВО КОНЧАКА
Из всех своих советников князь черниговским больше всего ценил боярина Ольстина Олексича.
Годами боярин Ольстин был ровесник Ярославу. Был так же дороден телом и падок на сладострастные утехи. Эти двое любили порой откровенно посудачить наедине о прелестях жён, сестёр и дочерей лучших черниговских мужей.
Окончательно охладев к супруге, располневшем сверх всякой меры, и пресытившись ласками рабыни, Ярослав через Ольстина пытался тайком соблазнять черниговских боярынь и их дочерей. Не брезговал князь и купеческими жёнами, если замечал среди них красавицу.
Ольстин, как и Ярослав, был от природы трусоват и поэтому во всяких делах проявлял величайшую осторожность. На войне никогда не лез на рожон, не подставлял грудь под стрелы, безоглядной храбрости и напору предпочитал численный перевес либо удар из засады. Кони у Ольстина всегда были самые лучшие, телохранители самые умелые. Ольстин желал жить долго и не скрывал этого. Он верил в рай, но не верил, что попадёт туда, из-за грехов своих.
Занимаясь сводничеством, Ольстин проявлял большую осторожность, поскольку ему надо было и честь князя не замарать, и самому остаться в тени, и иную гордячку не задеть нескромным предложением. Впрочем, изворотливый ум и льстивая манера общения помогали Ольстину в этом деле. К тому же он неплохо знал женщин, вернее, их слабости.
После того как Ярославу с помощью Ольстина удалось заполучить в свою постель одну неприступную, но очень привлекательную монахиню, тот стал пользоваться безусловным доверием князя.
В боярской думе Ольстин обычно помалкивал, выслушивая других. И только оставшись с глазу на глаз с Ярославом, начинал давать тому свои советы. Как правило, мнение Ольстина совпадало с намерением самого Ярослава, который не желал дразнить судьбу излишней дерзостью и во всём предпочитал золотую середину.
Со стороны могло показаться, что Ярослав живёт в согласии со своей боярской думой, на деле же он доверял только Ольстину, связанному с ним дружбой, основанной на плотских утехах. Часто, переспав с очередной облюбованной им женщиной, Ярослав тем уступал её Ольстину, то была плата ему за старания.
У боярина было одно по-настоящему ценное качество. Он никогда не бывал пьяным, хотя всегда присутствовал на пирах в княжеской гриднице. Опасение что во хмелю он может наговорить лишнего, удерживало Ольстина от частого прикладывания к медовухе. Со временем это перешло в привычку.
В окружении Ярослава даже сложилась поговорка: трезв, как Ольстин.
Зная о намерении брата Святослава и Ростиславичей будущим летом идти походом на лукоморских половцев, Ярослав всю зиму готовил войско к грядущим сражениям. Он верил в удачу Святослава после двух блистательных побед над огромными полчищами поганых.
В начале марта в Чернигов неожиданно пожаловали послы от хана Кончака.
Кончак просил Ярослава стать посредником в мире между ним и киевским князем. Кончак называл Ярослава чуть ли не своим крестным отцом и благодетелем его младшего сына.
"Я знаю, что князю черниговскому более других князей присущи мудрость и миролюбие, - говорил Кончак устами своих послов. - Если Святослав Всеволодович доказал силу русичей на поле брани, то пускай его родной брат станет образчиком христианской добродетели, главным в которой всегда было милосердие к заблудшим язычникам".
Такое самоуничижение Кончака растрогало Ярослава. К тому же Ольстин сказал ему, что появилась возможность возвыситься над киевским князем.
- Иной мир ценится выше любых побед ратных, ибо лучше всего избавляет от опасности без пролития крови. Ханы половецкие ныне сильно ослаблены и готовы любую цену заплатить за мир с Русью. Заплатить тебе. Это ли не возможность обогатиться без риска для жизни?
Алчный Ярослав ухватился за эту возможность. Но и он был осторожен, поэтому отправил Ольстина к Кончаку, дабы обговорить условия встречи с киевским князем:
- Гни к тому, что безопаснее всего устроить эту встречу в Чернигове, а не где-то в ином месте.
Проводив боярина, Ярослав без промедления послал гонца в Киев, чтобы поставить в известность Святослава о желании Кончака замириться с ним.
Ответ Святослава огорчил и раздосадовал Ярослава. Святослав в своём послании укорял брата недомыслием.
"Кобыла с волком помирилась, да домой не воротилась, - писал киевский князь. - Лёгок же ты, брат, на веру степным нехристям! Ханам не мир нужен, а передышка, так не видать же им её! Как снег сойдёт, пойду с полками в дальнюю степь. И тебе, брат мой, велю со мной идти".
Не понравилось Ярославу ни письмо брата, ни тон его. Он-то считал себя правой рукой киевского князя, а выходит, Святослав его в подручных держит, чуть ли не помыкает им!
Ярослав в сердцах швырнул письмо в горящую печь и нервно заходил по скрипучим половицам обширной горницы.
"Не зря Игорь Святославич обиду держит на Святослава, - думал Ярослав. - Игорь ещё раньше распознал в Святославе эту привычку поучать и распоряжаться братьями своими, как слугами. Ростиславичи вон на равных держатся со Святославом, и ничего: А Владимир Глебович, даром что молод, даже на своём настоять может".
"А я что же, воли своей не имею? - спросил самого себя Ярослав. И сам же ответил: - Имею! Отныне мне старший брат не указчик!" Едва стало пригревать мартовское солнце, русские рати стали собираться под Василевом, близ Киева. Пришли туровопинские князья с дружинами, пришли оба Ростиславича. Святослав ждал Ярослава, но черниговцы так и не подошли к назначенному сроку.
Святослав послал гонца в Чернигов.
Ярослав ответил старшему брату письмом, в котором заявил, что не может воевать с Кончаком, ибо его боярин отправлен к нему послом.
Святослав стал звать в поход на половцев северских князей, а Ярославу отправил грамоту, в которой обвинил того чуть ли не в измене:
"Не я буду судить тебя, но Господь, за то, что ты восхотел мира с погаными, когда прочие князья ополчились на них".
Однако Ярослав не изменил своего решения.
Игорь сразу спросил у Святославова посланца, участвует ли в том походе переяславский князь. И, услышав в ответ, что участвует, наотрез отказался поддержать Святослава.
Как и в прошлом году, Игорь замыслил отдельный поход.
Он уже исполнил свою дружину и поджидал брата Всеволода. С племянником Святославом Ольговичем Игорь намеревался соединиться близ Путивля.
Игорь собирался следовать в том же направлении, что и объединённое войско Святослава Всеволодовича, но с таким расчётом, чтобы быть от него в стороне. Когда сойдутся ханы в сече с русскими князьями, Игорево войско тем временем зайдёт в тыл к половцам и захватит их становища, лишённые защиты.
- Таким образом, Святославу достанется слава, а нам богатство, - хитро усмехаясь, сказал Игорь Всеволоду. - По-моему, это справедливо.
Всеволод пришёл в восторг от затеи брата.
- Где твой стяг, Игорь, там и мой! - воскликнул oн.
За вечерней трапезой Игорь разглагольствовал, поучая сына Владимира, которому тоже предстояло идти с отцом в поход:
- Без хитрости в этой жизни не прожить, сынок. Смелым простаком всякий хитрец помыкает, ища в том выгоду для себя. Но коль ты смел и хитёр, сочетая в себе льва и лисицу, то меч твой будет непобедим, так как вступит в дело лишь там, где разум твой разъединит врагов твоих, тем самым ослабив их. Богатство же само потечёт к тебе, ибо иных ты ограбишь, пользуясь их слабостью, а иные будут рады откупиться от тебя, зная твою силу.
Затем Игорь заговорил о Святославе Всеволодовиче, о том, что он своими несправедливыми поступками унижает братьев своих в угоду Мономашичам.
Всеволод молча кивал головой, соглашаясь с Игорем, одновременно успевая набивать рот: до еды он был охоч.
Ефросинья, тоже находившаяся за столом, выразила своё недовольство гневными словами:
- В твоих поучениях, Игорь, больше зла, чем добра. Не настраивай Владимира против Мономашичей, ибо они всегдашние враги половцев. И ныне Мономашичи вместе со Святославом Всеволодовичем готова сразиться с погаными лицом к лицу, в то время как ты, словно тать, намереваешься заняться грабежом половецких веж.
- Уж не винишь ли ты меня в трусости, жена? - приподнялся за столом Игорь.
- Не в трусости, а в низменности твоих побуждений, - ответила Ефросинья, раскрасневшаяся от собственной смелости. - Не желая прощать обиду, ты готов не поддержать своих братьев в час, когда любые обиды должны быть забыты. Зачем ты восторгаешься благородными поступками древних полководцев, ежели эти поступки не вызывают отклика в твоей душе?! Опускаясь до низменности Иуды, ты желаешь и сына обрядить в столь же гнусные одежды!
Всеволод от изумления открыл рот, забыв про копчёный окорок в своей руке. Смела же у Игоря супруга - смела и умна! - попробовала бы его Ольга заговорить с ним в таком тоне, давно была бы бита.
Владимир переводил растерянный взгляд с отца на мать. Он был почти в отчаянии, ибо сильно любил мать и искренне уважал отца. Их разногласия были не редкость для него. Однако мать впервые позволила себе так заговорить с отцом при постороннем человеке.
Сравнение с Иудой вывело Игоря из себя.
- Убирайся в Путивль к своему обожаемому Вышеславу! - закричал он прямо в лицо жене. - Восхищайтесь там на пару мудростью Моисея и Соломона, благородством Цезаря и величием Юстиниана! Куда мне, грешному, до столь достойных мужей. Обо мне книг слагать не будут, и, стало быть, живу я не в пример потомкам, а себе в удовольствие.
Ефросинья поднялась из-за стола с дрожащими губами, слёзы вот-вот были готовы брызнуть у неё из глаз, и удалилась с высоко поднятой головой.
Игорь залпом осушил чашу с хмельным мёдом и облокотился на стол.
- Всё настроение изгадила, безмозглая гусыня! - угрюмо промолвил он.
* * *
Недаром потратил Кончак осень и зиму, собирая новое войско для похода на Русь. Несмотря на то что донские колена половцев возвели в великие ханы Елдечука, у Кончака осталось немало сторонников среди ханов и беков, готовых мстить русичам за смерть Кобяка.
Из лукоморских ханов с Кончаком особенно сблизился Глеб Тирпеевич, принявший христианство.
В орде хана-христианина было много бедных, безлошадных степняков, стекавшихся к нему отовсюду. Здесь были и незаконнорождённые сыновья беков и беев, лишённые наследства, и беглые рабы, и должники, и просто разбойники. Глеб Тирпеевич принимал всех, зачисляя их в своё войско, наполовину состоявшее из пеших воинов, что было необычно для половцев.
Своих пешцев Глеб Тирпеевич вооружил длинными копьями и большими щитами, обучив сражаться строем. Немало среди пешцев было и лучников.
Но самое удивительное, что увидел Кончак в войске Глеба Тирпеевича, это были осадные машины, стрелявшие большими стрелами и огромными камнями на пятьсот шагов и дальше. Обслуживали эти диковинные машины бывшие рабы-христиане, получившие свободу. В основном это были греки.
- Христиане повсюду воюют не так, как половцы, - говорил Кончаку Глеб Тирпеевич. - Если у нашего народа основная военная премудрость - это стремительный удар конницы, то у русичей, грузин, фрягов, греков и прочих христиан суть военной организации - это крепость. Не обязательно из камня или дерева. Христиане и в поле выстраиваются так, что наши нестройные орды часто бессильны перед их сомкнутым пешим строем.
Глеб Тирпеевич жил не в юрте из войлока, а в просторном каменном доме на берегу мелководного Хазарского моря. Многие половцы в его становище жили в хижинах из жердей, крытых камышом, либо в глинобитных домиках.
И войско своё Глеб Тирпеевич организовал на христианский лад. У него даже на знамёнах помимо рогообразного двузубца, эмблемы половецких племён, красовался ещё и православный крест.
- Стрела из обычного лука может пробить щит или кольчугу со ста шагов. Стрела из катапульты пробивает насквозь воина в панцире и с пятисот шагов, и с семисот, - рассказывал Глеб Тирпеевич Кончаку о преимуществах боевых машин. - Небольшой камень из баллисты может убить коня иль человека с шестисот шагов. Большой камень, ежели попадёт в гущу вражеских воинов, может убить нескольких человек. Камнями легко разрушать стены городов. Баллистами можно забрасывать в осаждаемый город горшки с зажигательной смесью, вызывая пожары.
Глеб Тирпеевич как-то признался Кончаку, что у него есть человек, когда-то служивший в византийском флоте и знающий секрет изготовления негасимого греческого огня.
- Его зовут Фархат, - молвил Глеб Тирпеевич. - Он перс.
- Я хочу поговорить с ним, - сказал Кончак.
- Ничего не получится, - усмехнулся Глеб Тирпеевич, - у Фархата нет языка. Все умельцы в войске византийцев, изготовляющие эту страшную смесь, безъязыкие. Благодаря негасимому огню византийцы господствуют на море и могут взять любой город.
У Кончака зародилась дерзкая мысль - пойти вой ной на Русь и спалить греческим огнём Киев. Вся Русь содрогнётся от такого возмездия!
Глеб Тирпеевич согласился участвовать в походе на Киев, поскольку понимал не хуже Кончака, что, разбив половцев в ближней степи, русские князья постараются добраться и до дальних кочевий, как уже бывало не раз. Вдохновителем этого является как раз киевский князь.
Примеру Глеба Тирпеевича последовали ещё пять лукоморских ханов, трое из которых недавно выкупились из русского плена и горели желанием отомстить.
Половецкое войско уже приближалось к русским рубежам, когда Кончак отправил в Чернигов послов с единственным намерением ввести в заблуждение Ярослава Всеволодовича и его брата тем, что он будто бы идёт к ним для заключения мира. С посланцем черниговского князя Кончак намеренно не встретился.
С Ольстином вели переговоры другие ханы, которые сказали боярину, что орда Кончака на подходе и скоро будет здесь, на реке Хорол.
На самом деле ставка Кончака находилась совсем рядом, в поросшей лесом низине, на другом берегу покрытой льдом реки.
Кончак решил, что русские князья попались на его уловку и заняты подготовкой к переговорам, а не к войне. Можно было идти прямиком на Киев. Однако Глеб Тирпеевич настаивал на том, чтобы прежде взять штурмом Переяславль, стоящий на пути. Им двигал двойной расчёт: в этом городе можно было взять богатую добычу, и падение Переяславля, несомненно, произведёт на русских князей ошеломляющее впечатление.
- Напугать врага - значит наполовину победить его, - говорил Глеб Тирпеевич.
Кончак не соглашался:
- Не нужно недооценивать Святослава Всеволодовича. Осада нашим войском Переяславля даст ему время, чтобы собрать полки. Даже если мы выжжем всё переяславское княжество, это не устрашит киевского князя. Нужно спешно идти на Киев, дабы застать врасплох Святослава.
За спором ханы не заметили, как наступил вечер.
Потемневшие подтаявшие снега на опушке, леса порозовели под лучами заходящего солнца.
Глеб Тирпеевич покинул шатёр Кончака, чтобы совершить обязательную вечернюю молитву.
С Кончаком остались его старшие сыновья Иштуган, Тотур и Бякуб.
Подобно орлятам, они взросли, к радости отца, средь жестоких стычек и кровавых битв. Все трое были умелыми наездниками и меткими стрелками из лука.
- Та идём на Переяславль, отец? - спросил крепыш Иштуган, не скрывая разочарования.
X Кончак взглянул на него:
- Наша цель - Киев. На Киев и пойдём.
- Но ты ведь не убедил в этом Глеба Тирпеевича, отец.
Кончак снял с себя пояс и опустился на мягкую лежанку.
Заметив, что сыновья с нетерпеливым ожиданием взирают на него, он сказал:
- Я не убедил Глеба Тирпеевича. Я хочу поручить это мудрому и хитрому Есычану. Позовите его.
Иштуган улыбнулся и понимающе кивнул головой. Повеселели лица Тотура и Бякуба. Юноши знали, что старый шаман способен читать в мыслях людей, уж он-то может убедить кого угодно в чём угодно.
Отвесив отцу положенный поклон, три юных батыра удалились.
Вскоре пожаловал хромоногий сгорбленный шаман.
Кончак предложил гостю кумыс, пригласил сесть на самое почётное место.
Молодая рабыня помогла шаману снять подбитую волчьим мехом шубу и островерхий колпак, увешанный костяными амулетами.
Кончак заговорил с Есычаном о Глебе Тирпеевиче, мол, упрям он и недальновиден, мешает осуществлению его замысла...
Шаман слушал Кончака вполуха. Он бродил по шатру, принюхиваясь как собака, и ворчал вполголоса:
- Волков не слыхать, это плохой знак. Я разговаривал с духами предков, они предрекают беду... И сегодняшний закат предрекает беду сынам Степи. Надо поскорее уходить отсюда!
Кончак с изумлением взирал на шамана. А тот между тем продолжал ворчать себе под нос, топчась вокруг очага с раскалёнными углями:
- Слышу далёкий топот копыт... Тяжёлая конница идёт сюда. Скоро покатятся по снегу наши головы, хан.
- Пустые твои страхи, старик, - сказал Кончак. - Русские князья не смогут так быстро собрать свои полки. И неведомо им о нашем расположении. Ступай к Глебу Тирпеевичу, убеди его в моей правоте, как ты умеешь.
- Зачем мертвецу Переяславль и земные богатства? - скрипучим голосом промолвил Есычан. - Глебу Тирпеевичу следует подумать о своей душе, ведь ей нет места в долине предков, поскольку на ней дыхание чужого бога. Его войско скоро станет войском призраков. Ветер принёс мне запах смерти, хан.
Кончак прогнал шамана прочь.
"И духи предков могут ошибаться, - думал Кончак, прислушиваясь к звукам засыпающего стана. - А может, Есычана подкупили мои недруги?"
Разнеженный ласками юной рабыни, Кончак погрузился в сон, вдруг ставший отражением его мечты.
Ему снилось, что он, сидя верхом на коне, в окружении своих сыновей и телохранителей, взирает на то, как из разорённого Киева, из почерневших от Пожара Золотых ворот выходят вереницы русских пленников: мужчин, женщин, детей... Едут повозки, нагруженные доверху всевозможным добром.
А князь Святослав Всеволодович, стоя на коленях копыт Кончакова коня, покорно ожидает своей участи.
Эта картина столь явственно стояла перед взором Кончака, что внезапное пробуждение повергло в уныние.
Рабыня, сидевшая рядом с ним на ложе, гладила хана по волосатой груди нежной ладонью. Она всегда будила так своего господина.
- Чего тебе не спится? - раздражённо бросил Кончак своей любимице.
- Сюда конница скачет, повелитель, - встревоженно прошептала рабыня. - Слышишь?
Кончак прислушался, но ничего не услышал.
- Проказнице захотелось моих объятий", - ухмыльнулся про себя хан.
Кончак завалил рабыню под себя и принялся гладить её округлые груди, мягкие плечи и широкие бедра, чувствуя, как наливается вожделением его мужское естество. В полумраке блестели большие девичьи глаза, а белое тело, казалось, излучает свет.
Это была мадьярка, подаренная Кончаку Кобяком после его последнего набега на Венгрию.