Поставленная на четвереньки мадьярка тихонько застонала, когда Кончак уверенно вогнал свой разбухший жезл в её чрево. Двигая задом в такт движениям хана, рабыня заводила его и себя, как умела только она. Соития с этой наложницей нравились хану именно потому, что она понимала его без слов и с готовностью выполняла любые прихоти на ложе.
Вот и теперь, почувствовав, что хан остановился, мадьярка по привычке ускорила свои телодвижения.
Однако Кончаком двигало не утомление, но усилившееся беспокойство. Он вдруг явственно расслышал топот множества копыт. Причём это скакали не половецкие табуны, но чья-то чужая конница! Опытный слух Кончака не мог подвести его.
Хан отстранил мадьярку и вскочил на ноги. Конница приближалась! От грозного топота дрожала земля.
Кончак стал торопливо одеваться.
А в голове стучала одна мысль: "Неужели это русские дружины?! Откуда? Как успели князья собраться так быстро?"
Последние сомнения развеяли военачальники, прибежавшие с криками:
- Повелитель, русская конница напала на стан Глеба Тирпеевича!
- В стане Бокмиша сеча идёт!
- За рекой показались пешие полки русичей. Скоро здесь будут!
Кончак мигом сообразил, что русские дружины проскочили его стан, не заметив в свете зарождающегося дня в лесистой речной пойме половецкие шатры. Он решил воспользоваться этим и ударить русичам в спину.
Собрав чауширов, беков и беев, Кончак вывел своё конное воинство из леса на равнину.
Из стана Глеба Тирпеевича в разные стороны разбегались полуодетые половецкие воины. Русские дружинники топтали беглецов конями, появляясь отовсюду как из-под земли.
В полёте стрелы Кончак увидел чёрный стяг киевского князя.
Конные сотни киевлян, заметив вынырнувших из леса степняков, оставили избиение людей Глеба Тирпеевича и повернули на Кончака.
В сердце Кончака взыграла жестокая радость: киевский князь сам идёт к нему в руки!
- Князя Святослава в плен не брать! - крикнул хан.
своим воинам и пришпорил коня.
Битва завязалась между кромкой леса и станом Глеба Тирпеевича. Русские конники уже скакали по направлению к становищам Бокмиша, Акуша и Бегубарса. Вдалеке у половецких юрт, широко разбросанных вдоль застывшего русла Хорола, звенели клинки и слышались крики сражающихся.
Кончак во главе своих воинов прорубился сквозь киевскую дружину и попытался соединиться с ханом Бокмишем. Но путь ему преградила переяславская дружина. Сзади напирали киевляне. Воины Кончака оказались меж двух огней.
Переяславский князь ловким ударом меча обезглавил Иштугана, голова которого покатилась по ноздреватому подтаявшему снегу, взрытому копытами лошадей.
Сердце Кончака чуть не разорвалось от горя, когда другой его сын - Бякуб - вылетел из седла от удара тяжёлой палицы.
Пробиться к стану Бокмиша не удалось, и Кончак повернул обратно к лесу: пришла пора думать о спасении.
Русичи преследовали степняков по пятам, и сеча вновь вспыхнула среди деревьев и кустов. Верные чауширы изо всех сил старались задержать врага, чтобы хан смог уйти подальше.
Кончак ненадолго задержался возле своего шатра, наполнив колчан стрелами и посадив мадьярку на запасного коня. С ним был его сын Тотур, два бека и около десятка батыров.
Хан решил уходить по льду реки, прячась за высокими отвесными берегами.
Солнце было уже высоко, когда небольшой конный отряд, продравшись сквозь заросли ольхи, спустился по крутому откосу на лёд. У самого берега ледяная кромка так истончала, что конь под мадьяркой провалился задними ногами. Рабыня испуганно вскрикнула и едва не свалилась с седла, но Тотур вовремя поддержал её.
На середине реки лёд был толще, но всё же от уда ров копыт по его гладкой поверхности с холодящим сердце звуком расходились тонкие трещины. Коней пришлось перевести на шаг и растянуться вереницей, дабы лёд не проломился от тяжести стольких всадников.
Скоро берега понизились: стали видны пешие рати русичей, уже перебравшиеся через реку и грабившие половецкие становища.
На холме подле стана Глеба Тирпеевича реял на ветру стяг киевского князя.
Слева низменная равнина упиралась в сосновый лес. Справа расстилался холмистый простор, по которому скакали разрозненные группы всадников, теряясь у белёсого горизонта. Это русские дружинники преследовали разбитую половецкую конницу.
Оказавшись за поворотом реки, Кончак уже подумал, что опасность миновала, как вдруг на береговом откосе возникли русские всадники. Сверху в половцев полетели стрелы.
Кончак и его спутники ударили коней.
Русские стрелы щёлкали по льду, одна угодила в шлем Кончаку, другая сразила одного из беков. Лед трещал и прогибался под идущими на грунах лошадьми. Мадьярка с побелевшим от страха лицом вцепилась в гриву обеими руками, так что Тотуру приходилось управляться и с её конём.
Наконец стрелы русичей перестали долетать - отряд опять перешёл на шаг.
Внезапно впереди показались конные русичи, которые гнали по льду реки пленных. Кончак повернул к берегу, чтобы укрыться в прибрежных зарослях. Однако русичи заметили половцев и с громкими криками стали преследовать, сразу распознав в одном из наездников хана.
Половцам пришлось спешиться, дабы скорее преодолеть крутизну берегового склона...
На какой-то миг Кончаку показалось, что спасения нет, когда он увидел, что к ним с трёх сторон скачут русские дружинники. Но, поняв, что дружинников немного, он выхватил из ножен саблю.
Сначала половцы столкнулись с восемью русами и в короткой сшибке разметали их. Уходя галопом вниз по склону холма, Кончак оглянулся на своих людей. Мадьярка мчалась, не сильно отставая от него. Подле неё держался рыжебородый бек. Чуть приотстав, скакали ещё четверо воинов.
- Где Тотур? - крикнул Кончак, обращаясь к беку.
Рыжебородый жестом показал - попал в плен.
Кончак стиснул зубы, чтобы не застонать от бессильной злобы.
Пятеро русов, вылетев из-за гребня холма, продолжали преследовать половцев.
Лошади степняков, ослабленные после зимней бескормицы, не могли соперничать в резвости с сильными конями русичей, поэтому погоня уверенно и неумолимо настигала беглецов.
И снова Кончак решил попытать счастья в схватке.
Половцы разом повернули коней на русов, подняв сабли. Все воины хана погибли в схватке, но сам Кончак, зарубив одного русича, пересел на его коня и умчался.
Ускакала и мадьярка, воспользовавшись заминкой, покуда преследователи сражались с ханскими батырами.
Глава двенадцатая
ЖУЖА
Бурное таяние снегов и вскрывшиеся от ледяного плена реки вынудили Игоря повернуть войско к дому.
Близ верховьев реки Хорол северские дружины угодили в густой туман, державшийся всю первую половину дня, так что продвигаться приходилось почти на ощупь.
Случайно дозорные наткнулись в тумане на остатки костерка, подле которого на расстеленных попонах и плащах беспробудным сном спали трое мужчин и девушка, одетые в половецкие одежды. Неподалёку паслись измождённые долгой скачкой кони.
Половцев привели к Игорю.
Игорь сразу узнал среди пленников Кончака и дружески обнял его.
Нервы хана, измученного превратностями судьбы, не выдержали, и он разрыдался прямо на плече у Игоря, не веря своему спасению.
Успокоившись, Кончак поведал Игорю обо всём, что произошло на берегах Хорола два дня тому назад.
- Я чудом вырвался из лап смерти. Со мной вместе спаслась моя наложница. И уже позднее к нам прибились ещё два воина из орды хана Акуша.
Игорь заверил Кончака, что теперь он в безопасности.
- Будь моим гостем, - сказал князь.
Но Кончак попросил отпустить его.
- Я должен как можно скорее вернуться в своё кочевье, иначе недруги, решив, что меня нет в живых, захватят мои юрты, рабов и табуны.
Игорь дал хану свежих лошадей, еды на дорогу и простился с ним.
Кончак в знак благодарности подарил Игорю мадьярку, которая была так измучена скачкой, что вряд ли выдержала бы долгий и трудный путь по степи, залитой талыми водами.
Мадьярку звали Жужа. Она очень скоро освоилась в княжеском тереме и не выражала ни малейшего сожаления, что сменила одного господина на другого.
Спровадив супругу в Путивль, Игорь почувствовал себя гораздо вольнее и завёл себе кроме половчанки Алёны ещё нескольких наложниц.
Тёмноокая страстная мадьярка своим умением разнежить Игоря в постели настолько расположила к себе князя, что он постоянно держал её подле себя, Благодаря этому она довольно быстро освоила русскую речь, благо в степном кочевье ей приходилось встречаться с русскими пленницами и она успела выучить некоторое количество русских слов.
Первое время Игорь общался с Жужей на половецком наречии, на котором она свободно говорила. Он узнал у неё кое-что о битве на реке Хороле, о планах Кончака, который иногда беседовал с Глебом Тирпеевичем, таясь от рабыни.
Так Игорь узнал про безъязыкого басурманина, изготовившего ханам негасимый греческий огонь.
- Что же стало с тем персом? - спросил Игорь у мадьярки, видевшей его в войске Кончака. Однако Жужа не могла ответить на этот вопрос: она не знала.
Наведавшись в Чернигов, Игорь встретился там с боярином Ольстином, который с возмущением рассказывал, как его чуть не лишили жизни свои же русичи.
- Гридни Давыда Ростиславича схватили меня в стане половецком, ногами пинали, оскорбляли словесно, - жаловался Ольстин, - готовы были мечами изрубить. Хорошо, Святослав Всеволодович выручил.
Далее стал жаловаться Игорю Ярослав Всеволодович:
- В измене обвиняют меня Ростиславичи и зять мой иже с ними. Говорят, мол, мы жизней своих не щадим, сражаясь с погаными, а ты, подлец, за нашими спинами с Кончаком о мире договариваешься. Кабы не Святослав, дошло бы у меня дело до войны с Ростиславичами. Вот какие дела, брат.
Но Игоря это мало занимало. Он стал расспрашивать Ольстина про греческий огонь и про басурманина, знавшего секрет его изготовления.
Ольстин поведал, что того басурманина пленили вместе с Глебом Тиреевичем и другими знатными половцами.
- И горшки, в коих то огненное зелье хранилось, тоже захвачены воинами киевского князя, - молвил Ольстин. - Взяли киевляне и машины огнемётные, кои поганые на быках да на полозьях по снегу до рубежей наших дотащили. Диковинные те машины, но Святослав повелел сжечь их.
"Вот бы мне заполучить этого басурманина либо зелье огненное, - размышлял Игорь, - навёл бы я страху на соседних князей. И с Киева, и с Суздаля спала бы нынешняя спесь".
Младшие сыновья Игоря, навестившие мать, первым делом рассказали ей про мадьярку, что живёт ныне у них в тереме на правах хозяйки.
Ефросинья подступила с расспросами к Алёне, которая сама недавно родила сына от Игоря и вроде бы как вступила в княжескую семью.
- Я-то думала, что ты в моей спальне хозяйничаешь, а это, оказывается, не так. Что за мадьярка? Откуда взялась?
- Князь из похода привёз, - ответила Алёна. - По слухам, ему её Кончак подарил. Жужой кличут.
Ефросинья усмехнулась:
- Чудное имя! Как будто пчелиное.
- Она и смахивает на пчёлку, мадьярка эта, - сказала Алёна. - Весь день порхает по терему, не присядет ни разу. Жужа князю нашему и служанка, и наложница, и кухарка, и знахарка. Скоро, чаю, главной советчицей станет.
- Ты-то ладишь с ней? - поинтересовалась Ефросинья.
- Я при детях состою и воли не меньше мадьярки имею, - горделиво ответила служанка. - Князь к сыновьям Жужу не подпускает, ибо по-русски она плохо разумеет.
- Муж мой всё так же с холопками путается?
- Жужой он увлечён, на шаг от себя её не отпускает. Вот как мадьярка его приворожила!
- Она красивая?
- К сожалению, - вздохнула Алёна.
- Неужто красивее тебя?
- Лицом вроде бы не красивее, - пожала плечами половчанка, - но очи у неё колдовские. Как взглянет, так у князя руки к ней и тянутся.
Ефросинья задумалась: значит, не тоскует без неё Игорь.
- У тебя-то с Вышеславом как? - осторожно спросила Алёна, знавшая о сердечных порывах княгини от неё самой.
- Да никак, - отмахнулась Ефросинья.
- Ну и зря, - осуждающе произнесла половчанка. - Не теряла бы ты время даром. Неужто тело своего не просит?
Ефросинья опустила глаза, боясь, что Алёна по ним всё прочтёт.
- Не теряйся, милая моя! - твёрдо сказала Алёна, взяв Ефросинью за руку. - Счастье женщины не только в детях, поверь.
- Боюсь я кары Господней, - призналась Ефросинья.
- Рождение ребёнка тоже грех, госпожа. Тем не менее никто из жён рожать не отказывается, - с лукавым выражением лица заметила Алёна. Она подтолкнула Ефросинью локтем: - Вышеслав-то поглядывает на тебя?
- По глазам его вижу, что желанна я ему, - прошептала та в ответ и обняла Алёну. - Мочи нету тёр петь эту муку!
Странное двойственное чувство владело Ефросиньей с той поры, как она поселилась в Путивле. Здесь всё ей было знакомо. Старый терем с покосившимся крыльцом и просевшими полами в некоторых светлицах второго яруса напомнил княгине пору юности, когда она приехала сюда с мужем, переполненная счастьем первых брачных ночей.
Здесь она родила троих сыновей. Отсюда провожала Игоря в первый поход...
Терем был всё тот же: со скрипучими дверями, с мышиной вознёй в тёмных углах, с грубыми росписями на стенах и толстых дубовых колоннах, поддерживающих своды.
Но Ефросинья была уже другая.
Если разум ещё пока удерживал княгиню от греховного увлечения, то сердце шептало ей о другом. Благо тот, кто занимал её помыслы, находился тут же.
До приезда Вышеслава в тереме никто не жил, кроме княжеского огнищанина, его жены и дочерей. Прибывший сюда Вышеслав лишь немного потеснил их.
У воеводы Ясновита был свой дом в Путивле, поэтому в княжеском тереме он появлялся не часто. Бразды правления городом были у него в руках, а Вышеслав был скорее изгоем, нежели советником. Местные бояре не жаловали Вышеслава за его привычку запросто общаться с простонародьем, приглашать в гости странствующих монахов и купцов, видавших разные страны.
"О чём с ними толковать? - с презрением говорили бояре. - О том, как в Царьграде иль в Колобжеге живут? Так нам до того дела нет!"
Ефросинья с первого дня завела в тереме свои порядки, ясно дав понять, что отныне хозяйка здесь она.
Огнищанин Радим и Вышеслав княгине не перечили, уступая ей во всём. Ефимия, жена огнищанина, и обе их дочки настолько привязались к Ефросинье, что жили её заботами, грустили её печалями. Ефимия помнила княгиню ещё отроковицей, ибо сама в ту пору поселилась в Путивле, выйдя замуж за Радима.
И вот уже сколько лет пролетело!
Глава тринадцатая
ЗАМЫСЕЛ ИГОРЯ
Неласково разговаривал с сыном воевода Бренк:
- Пищу слухам да кривотолкам даёшь ты, Вышеслав, живя тут под одной крышей с женой княжеской. Иль сам не разумеешь этого? Поглупел, что ли, от книг своих?
- Не токмо я в тереме с княгиней живу, но и огнищанин Радим со своей семьёй, - возразил Вышеслав, стараясь подавить смущение под строгим взглядом отца.
- Радим прежде всего с женой живёт, - сердито сказал воевода, - ты же не женат... А Ефросинья к тебе милостива, это всем заметно. Люди не слепы и злы на язык, сын мой. Коль дойдёт до Игоря такой слушок, он супругу свою простит, известное дело, а тебя спровадит куда подальше. Смекаешь?
- Нет, не смекаю, - раздражённо ответил Вышеслав и отвернулся. - Зачем ты приехал, отец? Иль тебя Игорь подослал?
- Игорь не ведает, что я здесь. Хочу позвать тебя в дружину к Святославу Ольговичу, все при деле будешь. Племянник Игорев хоть и млад годами, но достоинством в отца пошёл. И умён, да будет тебе известно.
- Мне это известно, - отозвался Вышеслав.
- Святослав Ольгович, покуда жил в Чернигове, в учении книжном не меньше твоего преуспел. Он греческий и латынь знает, книг у него в тереме много. С самим епископом черниговским переписывается. Ты хотел смышлёному князю послужить, вот и послужи Святославу Ольговичу.
- Отпустит ли меня Игорь? - усомнился Вышеслав.
- Потолкуешь с ним по душам - отпустит, - уверенно произнёс Бренк. - Язык у тебя подвешен, я знаю.
- Мне нужно подумать, отец, - сказал Вышеслав, пряча глаза.
- Неужто ты уже снюхался с княгиней? - Бренк погрозил сыну кулаком. - Признавайся, дошло ли у тебя с ней до греха?
- Окстись, отец! - Вышеслав бесстрашно поднял глаза. - Как ты можешь молвить такое?!
- Ой, не лги! Не лги мне, Вышеслав! - грозил воевода. - С огнём играешь!
Вышеслав не пожелал продолжать разговор, сославшись на дела.
- Ты мне зубы не заговаривай, стервец! - проворчал Бренк. - Подождут дела твои. Не часто мы с тобой встречаемся. Сколь времени тебе на раздумье надобно?
- Месяц, - буркнул Вышеслав и, подумав, добавил: - А может, два.
Бренк скорбно покачал седой головой:
- Как есть, спелся ты с княгиней, Вышеслав. Не иначе, пригрела она тебя возле сердца своего. Вот напасть-то...
Раздражённые голоса встревожили Ефросинью, которая из женского любопытства находилась поблизости. Она сразу догадалась, что Бренк неспроста пожаловал из Рыльска.
Дождавшись, когда воевода уехал, Ефросинья поспешила к Вышеславу.
Тот не стал таиться и поведал княгине, в чём подозревает его отец и куда переманить хочет.
- Так и должно было случиться, - печально заключил Вышеслав. - Ни стены, ни версты не спасут нас, Фрося, от людской молвы, которой до всего есть дело.
Ефросинья обвила руками шею Вышеслава, с любовью заглядывая ему в глаза:
- Я людской молвы не страшусь.
- И напрасно - ведь у тебя супруг есть, который властен и над тобой и надо мной.
- Если мы гнева Господня не испугались, любимый, то что нам гнев человеческий.
Вышеслав улыбнулся наивному бесстрашию Ефросиньи, провёл рукой по её волосам, освобождая голову от платка. Да, они зашли слишком далеко. Уже и Ефимия знает, что ночи они проводят вместе. Наверно, и Радим догадывается.
- Во лжи мы живём, а счастливы. Странно это. Ты так не думаешь, Фрося?
- Но Ефросинья ждала других слов.
- Любишь ли ты меня, ненаглядный? - спросила она.
- Больше жизни, - без колебаний ответил Вышеслав.
- Неужели, обладая такими крылами, не улетим мы от людской молвы! - Ефросинья процитировала по-гречески строфы древней поэтессы Сапфо:
Богу равным кажется мне по счастью
Человек, который так близко-близко
Пред тобой сидит, твой звучащий нежно
Слушает голос...
Лишь тебя увижу, - уж я не в силах