- Каюсь, брат, - сокрушённо молвил Ярослав. - Не ведал я, что Игорь в такую даль заберётся и со всей Степью половецкой биться отважится. Жаден до слабы, вот и поплатился! Я-то думал, что он ближние кочевья поганские пощиплет - и назад. С таким наказом и ковуев ему дал. Из тех ковуев никто обратно не воротился. - Ярослав тяжело вздохнул и перекрестился. - Ольстин всего с десятком воинов сумел ускользнуть, когда уж все полки Игоревы полегли. Сказывал, день и ночь наши бились, не столько от ран, сколько от жажды изнемогли. А к реке было не пройти...
- Твой Ольстин соврёт, недорого возьмёт, - сердито проговорил Святослав. - Небось удрал из сечи как заяц, а теперь про подвиги свои языком чешет. Будто я не знаю, какой из него воин! Такой же, как из тебя!
Ярослав обиделся:
- То, что я с Игорем не пошёл, о моём благоразумии говорит, а не о трусости. Вспомни, брат, в битве у Орели-реки мои полки рядом с твоими стояли и не побежали, хотя половцев против нас было видимо-невидимо!
- Потому и не побежали, что некуда было, - усмехался Святослав, - сбоку болото, а за спиной река.
- Не доверяешь, стало быть, мне.
- Не доверяю. - Святослав повысил голос. - Ибо лжёшь мне в глаза и не краснеешь. Сидя в Чернигове, ты должен спину мне прикрывать, а ты яму роешь. Почто не упредил меня о затее Игоревой? Почто сам не вразумил его? Впрочем, от тебя разумного слова вовек не дождёшься! Я не удивлюсь, коль выяснится, что Игорь не только с твоего ведома к Лукоморью отправился, но и по твоему повелению.
Ярослав заёрзал на стуле:
- Тебе бы только оболгать меня! Оболгать и унизить! Дал же Господь брата!
- Ольстин когда к тебе вернулся с плохими вестями, в конце мая? - спросил Святослав, пристально глядя на Ярослава. - Я с войском тогда в Смоленске был, но ты не упредил меня. Мне обо всём случившемся верные люди поведали уже в Любече, три недели спустя. Ни ты, ни Ольстин не посылали своих людей в Путивль иль в Новгород-Северский, чтобы разузнать, может, и спасся кто-то из войска Игорева. Не один Ольстин такой счастливчик.
А ты, брат мой, не навестил жену Игоря и сыновей его, не утешил их. Не пригласил в гости жену Всеволода и мать Святослава Ольговича потому, что вместе с Игорем затевал это дело и часть вины за случившееся на тебе лежит.
- Не было у меня сговора с Игорем, - вскричал Ярослав. - Богом клянусь, не было!
- Замолчь! - Святослав грохнул по столу кулаком. - Ты Игорю ковуев дал во главе с Ольстином и сам в поход собирался, да перетрусил в последний момент. Теперь храбрецы лежат в чужой земле либо в колодках рабских прозябают, а ты, как Иуда, отрекаешься от них, будто не пил ты с ними заздравные чаши.
В покой, наклонив голову в низких дверях, без стука вошла статная женщина в длинном белом платье из блестящей византийской бебряни, расцвеченном голубыми цветами. Это была супруга Святослава Радомея, дочь полоцкого князя Василька Святославича.
- Поберёг бы себя, свет мой, - тихим, грудным голосом промолвила княгиня, подходя к мужу. - Ты уже не в тех летах, чтобы так горячиться. Да и слова для своего брата как об стенку горох. - Радомея с неприязнью взглянула на Ярослава.
- Ярослав нарочно спровадил Игоря в поход к Лукоморью, ибо мешал он ему, - добавила княгиня. - О том многие говорят в Чернигове.
- Ярослав побледнел, вскочил.
- Что ты молвишь такое, княгиня?! - забормотал он. - Игорь сам себе долю выбрал. Его это был замысел, а не мой!
- Кто это подтвердит, брат, - заметил Святослав, - ведь никто из Игорева войска не спасся.
- Ольстин спасся. Он подтвердит!
- Ольстин прихвостень твой, - возразил Святослав, - ему веры нет.
- Гонец у меня был из Путивля, сказывал, дружинник Игорев по имени Вышеслав в Путивле объявился и с ним ещё один воин, - торопливо заговорил Ярослав. - Вышеслав этот был дружен с Игорем, все тайны его знал. Он подтвердит мою правоту.
- Зачем приезжал гонец из Путивля? - спросил Святослав.
- Помощи просил против поганых, коль нагрянут.
- Ну а ты что?
- Обещал пособить. Но пока тихо.
- Гляди, Ярослав, коль проведаю, что через твоё коварство сгинуло войско Игорево, не быть тебе черниговским князем, - пригрозил Святослав. - Завтра же гонца отправь за этим Вышеславом. Я сам с ним потолкую.
- Не верь Ярославу, свет мой, - вставила Радомея. - Лучше своего человека пошли в Путивль, эдак надёжнее будет.
Святослав встал из-за стола и нежно приобнял супругу за плечи.
- Может, тебя в Чернигове посадить, лада моя? - с ласковой улыбкой проговорил он. - Тогда бы я спал спокойно. Ох и времена настали, никому верить нельзя! - ворчливо добавил Святослав.
Оставшись один, Ярослав какое-то время нервно ходил по светлице от окна в глубокой нише стены до двери и обратно. Он чувствовал себя загнанным зверем, которого обложили охотники со всех сторон. Бояре черниговские давно зуб точат, не любо им, что князь у них такой невоинственный. Охотнее приняли бы к себе Игоря. Теперь, когда Игорь сгинул в степях, мужи черниговские ужо нашепчут Святославу гадостей, а тот охотно поверит всему, ибо сам обвиняет брата своего в Иудином грехе.
Один верный человек у Ярослава - Ольстин. А вдруг и он что-то замышляет?
От такой мысли Ярославу совсем поплохело. Надо немедленно повидаться с Ольстином, решил он, допытаться, всю ли правду он ему сказал о битве на Каяле-реке. Но кого послать за Ольстином? Дворец полон людей Святослава, которому мигом донесут, что брат его встречался с Ольстином на ночь глядя.
"Принесла нелёгкая Святослава, - злился Ярослав, - плыл бы из Любеча в свой Киев! Сам припёрся и жену привёз со всей челядью и дружиной! Теперь я как затворник в собственном дворце! И впрямь, никому верить нельзя".
Погоревав в одиночестве, Ярослав отправился в опочивальню, успокоив себя тем, что утром Ольстин придёт к нему сам.
В опочивальне Ярослава дожидались две юные наложницы, дочери местного торговца мёдом и воском, который таким образом пытался подружиться с черниговским князем.
Девушки были ещё совсем юны. Старшей было шестнадцать лет, младшей - четырнадцать. Однако за те три месяца, что они провели во дворце, а вернее, в ложнице князя, ими были усвоены все формы бесстыдства. Проказницы уже знали, что особенно нравится Ярославу, поэтому и на сей раз встретили своего господина совершенно нагими, распустив длинные Полосы по плечам.
Старшая, развалившись на ложе, бесстыдно развела в стороны полные бедра и поглаживала розовыми пальчиками свои гениталии, украшенные небольшим мыском рыжеватых вьющихся волос. Ярослав прозвал старшую Рыжей. Младшая принялась раздевать князя, усадив его так, чтобы он видел телодвижения её сестры.
Толстые восковые свечи, горевшие в трёх неглубоких нишах примыкающей к ложу стены, ровным ярким светом озаряли постель и лежащую на ней девушку.
Ритуал совокупления Ярослава с юными наложницами мог претерпевать некоторые изменения в середине или в конце этого действа, но только не в начале. В свои сорок шесть лет Ярослав уже не мог возгореться желанием от одного взгляда на нагое женское тело, не всегда нужный результат возникал и от прикосновений к женским прелестям. Зато если женщина начинала возбуждать себя сама, это странным образом заводило и Ярослава. И тем более раздразнивал Ярослава ни с чем не сравнимый запах женских гениталий, сочащихся соком желания.
Однако в этот вечер Ярослав повёл себя странно.
Он хоть и наблюдал за действиями Рыжей и позволил младшей наложнице раздеть себя донага, но должных перемен в нём не произошло. В глазах князя было тупое безразличие, а мужская плоть бессильно висела, хотя умелые пальцы младшей из сестёр несколько раз прошлись по всему телу Ярослава.
Когда юная наложница осведомилась о самочувствии у своего господина, Ярослав лишь досадливо крякнул и, отстранив её, направился к ложу.
- Ну чего расшоперила стёгна, бесстыжая! - оттолкнув Рыжую, пробурчал Ярослав. - Вам бы только в соблазн меня вводить, греховодницы! А то не думаете, что на сердце у меня печаль-кручина. Может, ныне я князь, а завтра в грязь!
- Тем более надо успевать вкушать плотских радостей, коль завтра всему конец наступить может, - не растерялась старшая: она была остра умом и языком.
- Позволь нам, князь-батюшка, развеять твою печаль-кручину, - промурлыкала младшая, поглаживая Ярослава по усам и бороде.
Ярослав завалился на постель, отдавшись во власть своих наложниц, а те принялись гладить и щекотать распущенными волосами его большое грузное тело, покрывать поцелуями лицо. Задремавшего Ярослава окутывали волны блаженства, он не заметил, как заснул...
Утром Ярослава разбудили челядинцы, сообщив, что в Посемье бесчинствуют половцы.
Святослав в трапезной отдавал распоряжения Ярославу, который, не умытый и не причёсанный, сидел за столом, не притрагиваясь к еде, лишь тянул квас из ковша.
- Поднимай дружину, брат. Я уже послал за своим войском в Любеч. По слухам, в Посемье несколько ханов орудуют, поэтому разделимся. Я поведу полки к Путивлю, а оттуда к Рыльску. Тебе дорога до Новгорода-Северского и дальше до Курска. Бей поганых, где, только встретишь!
"Ишь, раздухарился! - сердито думал Ярослав. - Как будто он хозяин, а я его слуга!"
- Вот он, сон-то мой, в руку оказался, - покачал головой Святослав и переглянулся с супругой. - Чаю, отольются мне те жемчуга из колчанов половецких с горючими слезами.
"Ещё бы в саван чёрный тебя одеть, и совсем было бы ладно", - зло подумал Ярослав, глянув на брата исподлобья.
Глава двадцатая
ПЛАМЯ НАД ПУТИВЛЕМ
Обратно в Путивль Вышеслав привёл чуть больше половины своих людей. По обоим берегам Сейма шныряли отряды половцев, и дружинникам ещё не раз приходилось браться за мечи, чтобы пробиться к городу.
Путивляне готовились к осаде и уже не чаяли увидеть Вышеслава и его ратников живыми, видя со стен, что вся округа охвачена пожарами и всюду скачут на конях степняки, рыская в поисках укрывшихся в дубравах.
Тысяцкий Борис крепко обнял Вышеслава при встрече. Он был от души рад его возвращению, ибо робел от одной мысли, что ему в одиночку придётся руководить защитой города, имея под началом всего полторы сотни плохо обученных жителей.
- Прости, друже, не сберёг я сестру твою, - печально промолвил Вышеслав, не смея взглянуть в глаза Борису. - Скончалась Горислава от раны в лесу близ Зартыя. Там мы её и схоронили.
Радостная улыбка вмиг погасла на лице Бориса.
- Не хотел ведь я её отпускать, - глухо произнёс он, - так она меня не послушалась. Светлана-то жива?
- Жива, слава богу, - ответил Вышеслав.
Он оглянулся на своих ратников, суетившихся возле коней, отыскивая взглядом Светлану, но её нигде не было.
- Здрав будь, воевода, - прозвучал рядом приятный женский голос.
Вышеслав повернулся и увидел перед собой Епифанию.
Голова её была украшена очельем из вызолоченной ткани и повязана белым платком, отчего Епифания показалась Вышеславу в этот миг необычайно молодой и красивой.
- Благодарю тебя, воевода, что сберёг дочь мою, не взяв её в поход, - промолвила боярыня и поцеловала Вышеслава в уста.
"Одну девицу сберёг, а другую погубил", - мрачно подумал Вышеслав, заметив, с каким лицом отошёл прочь молодой тысяцкий.
В тереме Вышеслава встретила Ефросинья, тоже с объятиями и поцелуями. Княгиня ласкала своего возлюбленного, не таясь ни Ефимии, ни её дочерей. Это смущало Вышеслава, который хотел соблюдать хотя бы внешнюю пристойность.
Узнав, что княжеский подъездной Онисим вернулся из Чернигова, куда его посылали гонцом, Вышеслав немедленно позвал того к себе.
Онисим явился и низко поклонился воеводе, сняв с головы мурмолку.
- Почто задержался в Чернигове? - спросил Вышеслав.
- Приболел малость, - солгал Онисим, который останавливался в Чернигове у свояченицы, недавно овдовевшей.
Заметив, что та не очень-то скорбит по умершему мужу, пронырливый Онисим однажды ночью проник во вдовью спаленку и не вылезал оттуда больше недели. На обратном пути все мысли сластолюбца были о тех жарких ночках, но разве скажешь такое воеводе!
- Что же князь черниговский, обещал дать нам подмогу? - вновь спросил Вышеслав.
- Обещал, - кивнул Онисим, - самолично обещал.
- Ну и где же подмога обещанная? Поганые у самых стен рыскают!
Онисим пожал плечами.
- Придётся тебе, мил-друг, опять в Чернигов скакать, - стоя перед Онисимом с берёзовым веником в руках (он собирался в баню), сказал Вышеслав.
У Онисима отвисла челюсть, в глазах появился испуг.
- Ка... как же так, воевода, - пролепетал он, комкая шапку. - Я и версты не проеду, как поганые меня схватят.
- А ты постарайся, чтоб не схватили, - произнёс Вышеслав тоном, не допускающим возражений.
Из княжеских покоев трусоватый Онисим вышел сам не свой. Увидев Ефимию, несущую для Вышеслава чистую рубаху и порты, злобно процедил:
- Суетитесь тут подле воеводы, умасливаете как девку красную, а ему жизнь человеческая что тебе плевок! - И застучал сапогами вниз по деревянным ступеням.
Ефимия с недоумением посмотрела подъездному вслед.
Вечером на дальнем лугу, что за речкой Путивлькой, загорелось множество костров половецкого стана. В вечерней тишине далеко разносились громкие выкрики степняков.
Путивль погрузился в печаль: грозный враг стоял у самых ворот.
- Гонца в Чернигов нужно ночью слать, - сказал Борис, совещаясь с Вышеславом, - на рассвете поздно будет. Обступят поганые город, никого не выпустят.
Вышеслав согласился с тысяцким, но кого послать?
Крепкие мужики тут нужны. Юнца послать, так он заплутает в темноте, не доедет. Старец тем более.
- Может, Василису? - предложил Борис. - Дорогу она знает и на коне крепко сидит. Опять же из лука стрелять умеет.
Вышеслав нахмурился, опустил глаза:
- Только не её. На мне и так грех за Гориславу лежит, два греха мне не потянуть.
- Тогда, может, мне попытаться? Конь у меня добрый, и сам я не промах.
- Ты мне тут нужен, - не согласился Вышеслав.
- Кого же пошлём? Онисима, что ли?
- Онисим не доедет, трусоват больно. Вот что, - добавил Вышеслав с озарением на лице, - отдай своего коня мальчонке, что из Выри к нам прискакал. Посадим его в лодку и сплавим вниз по реке мимо стана половецкого. На вёсла ты сядешь, а отрок коня, плывущего за лодкой, будет за поводья держать. Так и доберётесь до безопасного места. Путь до Сосницы обскажем мальцу, а там люди добрые помогут ему до Чернигова добраться.
Борис после некоторых колебаний согласился.
Во мраке августовской ночи с княжеского двора вышли двое мужчин и мальчик. Все трое были в тёмных одеждах, как монахи. Один из мужчин вёл за собой осёдланного коня.
В городе не было ни огонька. Тёмные низкие дома прятались за высокими частоколами и густой зеленью деревьев. Улицы были пустынны. Иногда за изгородями лаяли собаки, потревоженные шумом шагов.
Спустившись с холма, на котором стоял княжеский терем, путники двинулись дальше вдоль бревенчатой городской стены, идущей по верху древнего вала, заросшего густой травой и лопухами. Узкая тропинка вывела их к большой приземистой башне, стоявшей на мысу, служившем водоразделом между речкой Путивлькой и широким Сеймом.
- Кого нелёгкая несёт? - раздался недовольный голос в темноте с верхнего яруса башни, укрытой тесовой крышей, как шлемом.
- "Перун-бог", - негромко выкрикнул пароль Вышеслав.
- "Молнии стрелы его", - прозвучал отзыв. - Ты, что ли, воевода?
- Отворяй ворота, Бермята, - приказал Вышеслав.
В чреве покосившейся башни глухо затопали по ступеням шаги.
Через несколько минут со скрипом разошлись узкие створки ворот, меж которых стоял с копьём в руке хромоногий Бермята.
- На рыбалку, что ли, наладились? А, воевода? - пошутил стражник, снимая тяжёлые запоры с внешних ворот.
- До рыбалки ли нам ныне, Бермята, - проворчал Вышеслав, помогая стражнику приоткрыть ворота настолько, чтобы можно было провести коня. - Вот венца в Чернигов посылаем.
Вышеслав кивнул на отрока.
- Не мал ли гонец? - с сомнением проговорил Бермята.
- Мал, да удал, - ответил Борис. - Он однажды уже ушёл от половецких стрел.
- Ну, помогай тебе Бог, младень. - Бермята перекрестил отрока.
Выйдя из ворот башни, Вышеслав спустился по береговому откосу к самой воде и помог сойти идущему за ним мальчику. Сзади Борис понукал упирающегося коня.
В ивняке были спрятаны три лодки. Вышеслав выбрал ту, что поменьше, и столкнул на воду. По его знаку отрок забрался в лодку и сел на корме. Борис подал ему поводья, заведя коня в воду по грудь. Жеребец, фыркая, прядал ушами, слыша на другом берегу реки за дубравой ржание степных кобылиц.
Борис тоже вскочил в лодку и взялся за весло.
С тихими всплесками лодка стала удаляться, выходя на стремнину. Вскоре она исчезла в темноте. Какое-то время было слышно пофыркивание плывущего за лодкой коня и рассекание водяных струй носом утлого судёнышка, затем всё стихло.
Вышеслав постоял на берегу, напрягая слух, и зашагал обратно к башне.
Борис вернулся после полуночи, сообщив, что гонец ускакал в сторону Десны лесной дорогой.
- Вряд ли поганые ночью в лес заберутся, - добавил он. - К утру младень уже далече будет.
- Дай-то бог, - с надеждой промолвил Вышеслав и перекрестился.
Весь следующий день половцы готовились к штурму путивльских стен. В их стане не смолкал стук топоров, это пленные смерды сколачивали длинные лестницы. Отряды конных степняков с утра до вечера разъезжали вокруг города, высматривая подходы.
Со стороны Сейма и оврага, промытого старым руслом Путивльки, опасности вражеского штурма не было.
Тревожился Вышеслав за восточную и северную окраины города, выходившие на ровное поле. Вал был высок, но стена совсем обветшала, и ворота не отличаются прочностью. Ров перед валом и вовсе еле заметен.
Вышеслав понимал, что половцы постараются с наименьшими потерями проникнуть в город. Скорее всего они используют свои излюбленные приёмы: внезапность и поджог деревянных укреплений. Вал без стены - преграда, легко преодолимая для большого войска. А посему воевода усилил караулы. На башни не по одному, а по два стража распределил с обязательным обходом примыкающего участка стены. У всех ворот на ночь ставил по три стража с собаками. Не доверяя десятникам, Вышеслав по ночам сам обходил всю стену по кругу, проверяя, чтобы никто не спал. Сменялись стражи каждые четыре часа.