Матвея предупреждали в Варшаве, чтобы держал ухо востро и опасался встречи с конфедератами. Страной уже правил Август II, а на всей территории Речи Посполитой бесчинствовали многочисленные отряды бывшей армии польской, которые не хотели признавать саксонца и стеной стояли за Станислава Лещинского. Не знаю, как вели себя шляхтичи в войске люблинского воеводы Тарло или, скажем, в подольской конфедерации, составленной в Каменце, но тех, к которым попали Матвей с Евграфом, уместнее было бы назвать не борцами за свободу, а просто бандитами. Лозунги-то они выкрикивали правильные, а на деле не столько воевали за республику, сколько грабили усадьбы, чьи хозяева на свою беду присягнули Августу Саксонскому. А может быть, не успели присягнуть, но не изъявили страстного желания вступить в конфедерацию.
Березовая роща с розовеющими на закате стволами кончилась, и взору открылся большой луг, в конце которого разместилась барская усадьба. Туда и поскакали всадники. Через каменные ворота с сорванными с петель створками они проехали с криками и улюлюканьем, возвещая о своем прибытии. Длинная тисовая аллея привела к обширному двору, в глубине которого возвышался барский дом с колоннами. На выезде из аллеи Матвею предложили выйти из кареты.
По двору вольно ходили солдаты, которые, видно, все разом позабыли, что на свете существуют военная выправка и армейская дисциплина. Многие были навеселе. У каретного сарая стояли фуры - четырехугольником поставленный обоз - словно здесь собирались держать оборону от неведомого неприятеля. Большая клумба, на которой залиловели крокусы, была порядком затоптана. На левом фланге, подле беседки и довольно уродливых статуй из дикого камня, горел жаркий костер, на котором жарилась огромная туша.
- Свининка, - прошептал в ухо Матвею Евграф. Он шел нога в ногу вслед за барином и с опаской поглядывал на поляков, которые шли рядом по двое с каждой стороны. Вид у охраны был мрачный.
- Капрал, а капрал, - обратился Евграф к тому, кто был поближе, - вы куда нас ведете-то?
Охранник не удостоил Евграфа ответом. Только тут Матвей понял, что они пленники, и он явно упустил момент, когда надо было выхватывать шпагу, биться за свою жизнь и вообще вести себя как мужчина.
Белый барский дом, еще недавно имевший приветливый вид, сейчас представлял из себя… право, нет слов. Все двери и окна распахнуты настежь, на углу, со стороны террасы, следы недавнего пожара, портик над входом странно покосился, а львы - каменные стражи главного входа, не только сброшены со своих постаментов, но и унижены - сабельные удары отбили им хвосты, лапы и признаки их мужского достоинства. Львы-то чем помешали?
На лестнице дома Матвею вежливо предложили расстаться со шпагой. Он отдал ее безропотно.
Путь по коридору кончился гостиной, в которой, по разумению Матвея, размещался штаб. Во всяком случае, на это указывали флаги, польский государственный и полковой, стоящие у камина. Других признаков штабной работы в помещении не наблюдалось. Шкаф-поставец, как и все в этом доме, был распахнут, и все его содержимое - посуда, кубки, емкости с вином - переместилось на длинный дубовый стол. Полковую карту заменял большой медный глобус на чугунной подставке, которая в свою очередь покоилась на искусно отлитых птичьих лапах, судя по их хищному виду, орлиных.
В центре стола сидел военный чин, одетый не по уставу. Голову его украшал надетый набок старинный металлический шлем, концы мятого шейного платка, равно как и седые усы, обвисли сосульками. Видно, не единожды хозяин макал их в кубки с вином и сладкими наливками.
Чин был пьян, очень пьян. Он грозно посмотрел на вошедших, потом встал, опершись одной рукой на стол, а другой, на столе больше не было свободного места, на глобус. Земной шар предательски вильнул, чин описал ногами вензеля и с размаху плюхнулся на стул.
Потом он долго рассматривал Матвея, мутный взгляд его, казалось, ничего не выражал. Пленнику было задано всего три вопроса: откуда, куда и зачем? Разумеется, Матвей ни словом не обмолвился про Данциг. Он едет из Варшавы в Петербург лечиться по ранению. И все… Больше вы от меня, господа хорошие, ничего не добьетесь. Но у Матвея больше ничего и не спрашивали. Между поляками завязался быстрый разговор, из которого Матвей только и понял, что спор идет о его дальнейшей судьбе. Узнаваемые по слуху слова были малоутешительными. Офицер из охраны твердил про "экзекуцью", но пьяный чин, которого офицер называл "ротмистр", настаивал на "кара смертна", что могло означать только одно - смертная казнь. Толковали также об обмене и выкупе и сошлись в конце концов на том, что пленников надо посадить в холодную, а утром на свежую голову уже решить, что с ними делать.
Опять в подвал! Господи, ну сколько можно? Чуть что - под замок на хлеб и воду! В темноту и сырость! За что ему все эти несчастья? Видно, заслужил. Вон Родион, друг сердечный, по всем законам государственным должен был отправиться в Сибирь за отцом. И ничего… Мало того, что на свободе, так даже на сутки в темницу не попадал. А он, Матвей, сын достойных родителей, человек незлобивый и характера легкого, чуть что - в железа! Видно, ангел его не хранитель, а безобразник, все время подставляет ножку. А может быть, ангел, как Клепка, считает, что несчастный человек и есть любимец Бога. Говорят, где-то в Англии есть памятник на могиле, а на том памятнике написано "Несчастнейший". Вот и меня так когда-нибудь похоронят. Однако что этот болван говорил про кару смертну?.. Еще этого не хватало.
Матвей очнулся от своих скорбных мыслей на пороге каретного сарая, которому на этот раз выпала роль узилища. Далее последовала безобразная сцена, после которой князь, что называется, начисто отрубился. Он пребывал в высоких, скорбных размышлениях, когда почувствовал, как по его телу шарят быстрые и ловкие руки солдата. Его обыскивали! Его, офицера русской армии, обыскивали, как мелкого ворюгу. Мало того, что когда лезут под мышку, раненое плечо отзывается нестерпимой болью, но ведь и унизительно.
- Ты что это шаришь? Ты что меня лапаешь, как продажную девку? - завопил Матвей и боднул охранника головой в живот, а левой рукой умудрился ударить под дых. Охранник сложился пополам, но в следующее мгновение Матвей был отброшен в дальний угол сарая. Офицер, который, казалось, безучастно наблюдал за обыском, пришел на помощь солдату.
- Батюшки мои, что ж вы делаете-то? - взвыл Евграф и метнулся за Матвеем, словно надеялся поймать барина на лету.
Не поймал, зато получил от офицера свою порцию затрещин. И только когда дверь в каретный сарай закрылась, он смог добраться до бездыханного лежащего Матвея. Падая, тот ударился затылком о выступающее бревно. Крови вроде не было, но сознания тоже не было.
9
Матвей очнулся, стащил мокрую тряпку с головы, сел. Сколько же он провалялся? Хотелось бы знать, закат розовеет в маленьком оконце или, наоборот, восход. Если восход, то пора собираться на кару смертну.
"Уроды, - с негодованием подумал он про поляков. - Мы для них под Данцигом жизни не жалеем, а они мелкой подлостью отвечают на добро!"
Левой рукой он ощупал затылок. Шишка с кулак, парик вкупе со шляпой спасли его от открытой раны. Боль не столько мучила, сколько раздражала, отвлекая от нового ощущения - он слышал. Ему даже казалось, что он слышит лучше, чем раньше. Он отлично различал дальние голоса двух спорщиков, которые не могли поделить рыжую кобылу. Да это они из-за моих коней спорят, подумал он с негодованием. Все, пропала карета! Ну и черт с ней… Он продолжал проверять слух, как пробуют на вкус затейливую еду. Ага, а это мыши шуршат в углу, а это сапоги скрипят у часового. Видно, пленников стерегут по всем правилам.
Он осторожно повернул голову. Евграф сидел рядом и спал, свесив голову на грудь. Матвей ткнул его в бок. Тот сразу проснулся, заморгал белесыми ресницами.
- Что делать-то будем? - тихо спросил Матвей.
- Очухались, слава те господи. А я все думал, как я вас бездыханного на себе поволоку?
- Куда поволочешь?
- Дак спасаться надо от бандитов-то, бежать. Дождемся ночи, а там, как бог даст.
- Он тебе даст, держи карман шире, - проворчал Матвей. - Хорошо хоть в подвал не посадили. Барский дом не замок, здесь подвал используют по назначению для хранения битой говядины и свиных туш, а не для живых людей.
- А вы, барин, не богохульствуйте. Вы поешьте лучше.
- Здесь-то ты как еду раздобыл?
- Дак попросил. Стукнул в окошко. Поляки тоже люди. Вот хлеб, грудинка копченая. Жиру много, а так ничего. Есть можно.
- И то правда. На расстрел лучше сытым идти.
- Не пугайте вы меня, Матвей Николаевич, - строго сказал Евграф.
Матвей усмехнулся и принялся за еду. То, что денщик его трус отменный, он давно знал. В атаку прямо никогда идти не мог, все за чужие спины прятался. И чуть что, находил себе работу - вытаскивать раненых с поля боя. И, понятное дело, поступал он так не из сострадания к несчастным, а исключительно чтобы найти себе занятие и заглушить страх. А вот сейчас они с денщиком попали в серьезную передрягу. И что? Матвей весь на нервах, а Евграф хватается за какие-то мелкие подробности жизни, грудинку, вишь, достал. Но при этом сохраняет полное спокойствие. Или денщик по обыкновению боится заглянуть правде в глаза?
В то время как князь Козловский совершал свою скромную трапезу, в барском доме, в комнате, соседствующей с польскими знаменами и глобусом, а точнее, через два помещения от штаба, происходил очень важный для нашего повествования разговор. Комната ранее была спальней и, судя по нетронутому интерьеру, выполняла сейчас ту же функцию: занавесочки, салфеточки, гора подушек на покрытом шелковым одеялом ложе.
В комнате находились трое: мужчина средних лет в форме ротмистра польской кавалерии, очаровательная молодая дама, не будем темнить - Николь де ля Мот, и аскетичного вида священник в коричневой сутане. Его имя тоже разумнее сообщить сразу - аббат Арчелли. Да-да, тот самый, к которому ездил Шамбер.
Разговор шел по-французски.
- Уверяю вас, господин аббат, - горячо и уже с раздражением в голосе говорил ротмистр, - это идеальный случай. Другого может не представиться.
- Может быть, но для выполнения вашего плана я должен надеть партикулярное платье, а это противоречит уставу церкви, здравому смыслу и, в конце концов, моим моральным принципам.
Мадам де ля Мот с негодованием надула губки, мол, о каких моральных принципах ты говоришь, мышь серая!
- Но русский не идиот. Он не поверит, что армия конфедерации захватила в плен католического священника и посадила его под замок.
- Но аббат не имеет права расставаться с сутаной!
- Даже во имя великих принципов?
Священник искоса глянул на де ля Мот, покраснел, но не сказал ни слова. У них уже состоялся ранее разговор на эту тему, в котором Николь дала понять, что ввязывается в сложную авантюру исключительно ради денег. Аббат тогда дал ей жестокий отпор, подчеркнув, что им движет лишь забота о благе человечества.
- Многоуважаемая пани все уже давно поняла, - продолжал ротмистр, - а вам приходится объяснять элементарные вещи.
Еще бы пани не понять, если она сама предложила этот план. Головка у Николь работала великолепно. Как только она глянула в подорожную и увидела русскую фамилию - "князь Козловский", все решилось в одну минуту. Осталось только уговорить этого спесивого индюка. Ну и компаньона ей навязали в Варшаве! Вздорный, обидчивый, скаредный, высокомерный, при этом мрачный и необщительный. Более того, Николь подозревала, что он не шибко умен. Но это был не ее выбор. Кто знает, может, именно такой человек нужен, чтобы надавить в России на соответствующие государственные пружины. И она ему поможет. Но для этого не надо подчеркивать при каждом случае, что он главный, а Николь приставлена к этому идейному борцу только для прикрытия. Ха-ха!
- Конфедерация дала слово, что обеспечит безопасность вашего путешествия. В Польше это легко сделать, но Россия непредсказуема. А здесь вас довезут в целости и сохранности до самого Петербурга. Более того, в вас будут видеть спасителей.
- Но я должен буду во время поездки с русским играть несвойственную мне роль частного лица, - проворчал аббат, начиная сдаваться. - И нести противоестественную игру.
- А в Петербурге вы будете вести естественную для монаха игру?
- Я делаю это для блага Франции, - огрызнулся Арчелли.
- Я тоже думаю о благе Франции… и Польши, - она стрельнула глазами в сторону ротмистра. - Мое положение хуже вашего. Я должна буду предстать перед русским оборванкой и ехать оборванкой.
- Ну, сундуки с платьями мы вам доставим, - поторопился встрять в разговор поляк.
- Если их не разворуют по дороге. И давайте, наконец, обговорим детали. Побег должен состояться ночью, и у нас не так уж много времени.
- Посты в лесу будут предупреждены. Вы поедете в вашей карете?
- Нет, нет, - быстро сказала де ля Мот. - Мы поедем в развалюхе князя Козловского. Там и места больше.
- Готовая карета будет стоять там, где ее оставили, в начале тисовой аллеи.
- Что значит - где оставили? И лошадей не распрягли? Так не бывает.
- Бывает. Объяснение простое: все так перепились, что забыли распрячь лошадей. Теперь надо подумать, как вернуть князю подорожную.
- Это просто, - сказала Николь. - Все его документы были под вторым дном в патронной сумке. Поставим эту сумку туда, где она стояла.
- Под сиденьем в карете?
- Вот пусть там и стоит. Князь может предположить, что вы ее вообще не нашли.
- Но там лежит письмо генерала Любераса к Левенвольде. Это письмо надо аннулировать.
- Зачем? - искренне удивилась Николь. - Я читала это письмо. Люберас выставил Миниха в таком свете, что фельдмаршалу не поздоровится. Эта информация обязательно должна дойти до адресата. Причем письмо подлинное, а это дорогого стоит. И хватит об этом. Обсудим сам побег.
- Это я продумал. В каретный сарай из конюшни ведет дверь. Сейчас она заперта. Дверь откроет ваш возница. Русским скажите, что он ваш слуга, который чудом избежал плена. Его мы потом посадим на козлы. Только, пожалуйста, из конюшни до кареты добирайтесь ползком. Не ровен час, охранник вас заметит.
- Так предупредите охранника, - проворчал аббат, которому давно наскучил этот разговор.
- Нельзя предупредить всех. Это секретная операция!
- Но посты же вы предупредили!
- Они знают только, что ночью из лагеря в сторону границы поскачет карета.
Все подробности побега были обговорены до мельчайших подробностей. Аббат на этот раз согласился со всеми доводами, и только когда стали обсуждать, как говорят в мире интриг, новую легенду, он опять заартачился.
- Что значит - моя дочь? Я против.
- Но вы же согласились, что в Петербурге я буду вашей племянницей.
- Племянница - пусть. Католический священник не может иметь детей. Да и по возрасту вы не можете быть моей дочерью.
- Сколько же вам лет? На вид никак не меньше пятидесяти.
- А это, сударыня, уже не вашего ума дело!
Бедный аббат! Ему было сорок четыре. Выглядел он великолепно и знал об этом. Господь хранит от ранней старости слуг своих. Но этой паршивке и грешнице, видно, доставляло удовольствие дразнить его.
Николь раздражала Арчелли до крайности именно потому, что выглядела весьма привлекательно. Нельзя сказать, чтобы аббат воспылал страстью, это не пристало его сану, но он почувствовал вдруг, что под сутаной бьется сердце мужчины, а плоть, орудие дьявола, давала тому подтверждение. Что бы он хотел получить в дар от судьбы? Ни о каком плотском романе, разумеется, не могло быть и речи. Однако он мечтал, что красавица Николь отзовется на его чувства. А далее… в момент решительного объяснения он скажет - нет!
"Церковь поставила меж нами преграду. Смирись!" - произнесет он в самый решительный момент. И она смирится, и будет страдать, потому что женщине трудно выжечь любовь из сердца. Она будет страдать, а он утешать. И пусть это длится долго-долго, насколько хватит времени и сил.
- Ну и шут с вами - племянница так племянница. Вы едете в дом князя… например, Нарышкина, чтобы учить его детей французскому и итальянскому языкам…
- Нарышкин не подходит, это слишком известная в Петербурге семья.
- Ну, хорошо, придумайте другую семью. Главное, что вы наняты туда гувернером, а я увязалась за вами. Поляки захватили нас в плен, обобрали до нитки, отняли карету. И все! А теперь уходите. Я буду переодеваться.
Мужчины покорно встали и вышли из комнаты.
Когда мадам де ля Мот, одетую в простенькое платьице, неприметный плащ и, конечно, розовый шарф, куда же без него, вели вместе с аббатом к каретному сараю, он высказал первую, с точки зрения Николь, здравую мысль:
- Мы сыграем наши роли, доберемся до русской столицы. Но ведь князь Козловский занимает определенное место в Петербурге. Что если он вращается в свете? Мы можем столкнуться с ним нос к носу в гостиной Бирона. Как в таком случае мы объясним этот наш маскарад. И что он нам скажет?
Николь задумалась лишь на мгновение:
- Ничего не скажет. Говорить буду я. А пока нам надо быстро и безопасно добраться до Петербурга. А потом я что-нибудь придумаю!
"А он не так глуп, как хочет казаться, - подумала она про аббата. - И камзол на нем сидит как влитой. И лет ему не пятьдесят, а гораздо меньше. Экий франт!"
10
Прежде чем продолжить наше повествование, надо объяснить его политическую подоплеку.
Почему Франция так уж хотела посадить на польский трон Станислава Лещинского? Да потому, что, во-первых, он был "законным королем", во-вторых, он был пяст, а главное, и это в-третьих, он был тестем Людовика XV. Да-да, его анемичная, бесцветная супруга, королева Мария, носила в девичестве фамилию Лещинская.
Далее. Зачем России понадобилось иметь на польском троне курфюрста Саксонского? А потому, что это было завещано самим Петром Великим. Август II, батюшка ныне царствующего Августа III, занял польский трон в 1697 году после Яна Собесского. Выборы проходили сложно. Чтобы обойти соперника (принца Конди), будущий Август II потратил только на взятки и подкупы десять тысяч гульденов.
В своей неприязни к Швеции Август и Петр I оказались союзниками. Петру нужен был выход к морю, Август обещал полякам вернуть отошедшие когда-то к шведам польские провинции. Это и определило начало Северной войны.
Петр I начал Северную войну, потому что потерпел поражение в Южной. Если бы ему удалось сокрушить турок, Петербург был бы построен на Черном море.
Но история, как известно, не имеет сослагательного наклонения.
Северная война длилась двадцать один год, после чего был заключен Ништадтский мир. Швеция потеряла свои северные владения и власть над Балтийским морем. Но за двадцать один год много произошло важных событий. Первое сражение с Карлом XII под Нарвой закончилось сокрушительным поражением России. Но Карл решил, что Россия от него не уйдет и для начала надо разделаться с Польшей. Вот тогда-то шведы и сместили с польского трона Августа Саксонского и утвердили на нем Станислава Лещинского, познаньского воеводу. Для столь важного события в Варшаве был созван сейм, придавший выборам законные основания.