КОМАНДАРМ И КРОВЕЛЬЩИК
Предрассветный туман стлался по голой степи. Начал накрапывать мелкий, колючий дождик – из тех, что могут зарядить на целые сутки.
Шли весь день и часть вечера, остановились в сожженном селе. Впереди – Сиваш, Турецкий вал, Врангель, бои… Солдаты начали устраиваться на ночлег.
Николай Дубравин, ротный, принес откуда-то мешок с подарками, присланными на фронт рабочими Москвы и Петрограда, Киева и Харькова, – был канун Октябрьского праздника.
Шмая получил пару теплых перчаток, носовой платок и гребенку. В перчатке он нашел маленькое письмецо. Писала женщина, потерявшая мужа на фронте. Письмо было из Киева, и Шмая вспомнил те дни, когда он приехал в этот город из своего сожженного дома. Он задумался. Рейзл, наверное, уже родила. Что за человек родился? Кто – сын или дочь? Писем от Рейзл ещё не было. Полк все время в походах, адрес часто меняется… А в селе остался Хацкель со своей противной родней, они там, наверное, немало горя причинят Рейзл… А кто ей поможет? Шмая не мог освободиться от тяжелых дум о доме, о себе, о ребенке, которого он ещё не видел.
Шмая устроился на ночлег возле каменной стены, чудом уцелевшей после недавнего налета врангелевских самолетов. Шмая притащил несколько досок, щепок, соломы и разложил костер. Солдаты набрали в котелки воды и стали кипятить воду. Говорили о подарках. Читали письма от чужих, незнакомых людей и чувствовали
в них столько тепла и любви, словно писали им родные матери, сестры, невесты. Постепенно разговоры стихли, люди пытались вздремнуть перед боем, но холод не давал уснуть. Ночь тянулась бесконечно. Хорошо, что вода в котелке закипела, что удалось немного согреться. С серого и грязного Сиваша тянуло сердитым колючим ветром, и солдаты проклинали "гнилое море", которое вскоре придется форсировать.
– Черт вас знает, ребята! – проговорил Шмая, подбрасывая в огонь деревянный обломок. – И чего вы не спите, никак не пойму. Крым… Курорты… Купальный сезон…
– А ты почему не спишь?
– Я-то? Я – крепкая шкура, дубленая. Я научился обманывать сон, – ответил Шмая и начал развязывать солдатский мешок. – Сон ко мне, а я от него. Дома уж поспим, возле жинки. Однако без дела сидеть не годится, надо кашу варить…
И стал засыпать крупу в котелок.
Он сидел, прислонившись к камню, чуть поодаль от костра, освещавшего его осунувшееся, загорелое и заросшее лицо. Прислушиваясь к доносившемуся издалека грохоту орудий, Шмая тихо и задумчиво напевал, словно желая усыпить усталых товарищей:
Как осколок от гранаты
В грудь солдату угодил,
Только верный конь солдата
До могилы проводил.
Только птицы над могилой
Пролетают в вышине.
Ой ты, ворон чернокрылый,
Что закрыл ты очи мне?
Он пел своим невысоким грудным голосом, и солдаты начали тихо подтягивать.
Шмая и не заметил, как к его костру подсел военный с широким, открытым лицом. Кровельщик, не поднимая головы, заметил в темноте огонек папиросы и попросил:
– Оставь, землячок, сорок. Покурим.
Тот протянул ему окурок. Шмая затянулся разок-другой, передал папиросу другому, а сам, продолжая возиться у котелка, снова запел свою песню. Потом он вытащил из-за голенища деревянную ложку и, помешав в котелке, принялся за кашу.
– Хорошо сварил кашу, солдат? – спросил из темноты незнакомец.
– А ты как думал, столько лет воевал, а кашу варить не научился? Хорош бы я был солдат. Чего спрашиваешь? Доставай ложку и пристраивайся.
– Ложки у меня нет.
– Ложки нет? Какой же ты после этого солдат? На что это похоже? На войне, браток, солдат обязан соблюдать три золотых правила: не расставаться с ложкой и котелком, не ссориться с кашеваром и от кухни не отставать…
Солдаты дружно расхохотались. Не выдержал и незнакомец. А Шмая, глотая горячую кашу, продолжал:
– Где ж это видано, чтоб человек пришел на фронт без ложки? Ты думаешь, что на войне, как у тещи в гостях? А винтовку ты, часом, не позабыл где-нибудь? Ох, был бы ты в нашей роте, всыпал бы тебе наш ротный, Николай Дубравин, три наряда вне очереди, – тогда бы ты знал, как ложку терять… Ну, да ладно, погоди минутку, – добродушно добавил Шмая, – сейчас одолжу тебе свою ложку.
Шмая вытер ложку краем шинели, приподнялся, подал свой котелок незнакомцу и встретился с его светло-голубыми улыбающимися внимательными глазами. Немного растерялся, подумал: "Кто бы это мог быть?"
– Молодец! Вкусная каша! – сказал незнакомец, придвинувшись к костру, – А насчет ложки ты правильно говоришь. У настоящего солдата все должно быть на месте.
Солдаты, сидевшие у костра, спрашивали друг друга глазами – кто бы это мог быть? Видно, начальник, хоть просто одет.
– Не слыхать, товарищ, скоро потеплеет? – спросил Шмая, желая сгладить неловкость. – В Крыму, говорят, всегда жарко, буржуи сюда греться ездили, а мы здорово мерзнем.
– Погоди малость, не торопись, скоро и нам жарко станет, – вмешался кто-то.
– Кабы подкинули немного теплой одежи. А то днем ещё так-сяк, а ночью холодно.
– А вы не слыхали, товарищ, скоро ли с Врангелем покончим? Может, вы поближе к начальству стоите…
– До зимы бы кончить с этим гадом бароном и домой, – сказал кровельщик.
– Вот товарищ Фрунзе, командарм, писал в своем приказе – как только разобьем барона Врангеля, дышать станет легче…
– Да… Нелегкая работенка. Вся международная буржуазия собралась в Крыму. У них пушек, танков – чертова тьма…
– Ничего! Приедет сюда Михаил Васильевич Фрунзе, он им покажет, где раки зимуют…
– Да, видали, сколько нашей кавалерии сюда прибыло?
– А орудий, а броневиков… И самолеты у нас уже есть… Ничего, как-нибудь наша возьмет!
– Возьмешь!… – недовольно проговорил солдат, до сих пор не проронивший ни слова. – А через Сиваш как пройти? Противная речка: ни река, ни море, ни болото. Одни черти в нем и водятся…
– Ничего, товарищ Фрунзе все это обмозгует…
– А как же он войска через Сиваш переправит?
– Да, братцы, перейти через "гнилое море" – работенка деликатная, – поднялся с места кровельщик, – нам когда-то – ещё мы мальчонками были – рассказывали, как Моисей-пророк евреев из египетской неволи выводил. Подошли они к этакому вот Мертвому морю. Как его перейти? Ломал себе голову Моисей, а придумать ничего не может, хоть караул кричи. Разозлился старик да как рубанет посохом-булавой по воде – и расколол море. Все перешли благополучно, даже пятки не намочили, и никто из его команды насморка не получил… Вот бы нам, хлопцы, такую булаву. Сиваш расколоть…
Все весело рассмеялись.
– Уж наш разбойник Шмая придумает!
– Как? Как вы сказали? Разбойник? А почему – разбойник? – удивленно спросил незнакомец.
– Да вы не слушайте их, товарищ начальник, вздор болтают, – махнул рукой кровельщик и начал вытирать соломой свой котелок. – Это меня так когда-то окрестили, и тянется за мной это прозвище.
– Вот оно что! А я уж испугался было: думал – настоящий разбойник меня кашей потчевал… Надо, говоришь, булавой Сиваш расколоть?
Незнакомец поднялся с места, отряхнул шинель.
– Ничего, попытаемся без булавы перейти… Как ты думаешь?
– Думаю, перейдем. Только бы скорее к нам приехал Михаил Васильевич. Он, говорят, командир справный, в военном деле хорошо разбирается…
Человек с открытым волевым лицом и умными проницательными глазами весело улыбался и смотрел на Шмаю.
– Стало быть, ты разбойник?
– Никак нет! – вытянулся перед начальником Шмая. – Я солдат, вернее ефрейтор… Георгия и медаль получил. Три ранения… В Карпатах воевал…
– А как же звать тебя по-настоящему?
– Шая Спивак! – отчеканил кровельщик.
– Шая Спивак? – переспросил начальник, внимательно всматриваясь в него.
Так точно!
– Ну ладно! Вместе воевать будем. Когда там, в Крыму, встретимся, не забудь сварить такую же кашу, как сегодня,- сказал начальник и, протянув ему руку, добавил: – Ну что ж. Будем знакомы. Фрунзе.
– Фрунзе?! – Шмая, растерявшись, смотрел вслед человеку в длинной шинели, который шел к соседним кострам.
– Фрунзе?!
– Командарм…
– Ну, брат, попал ты впросак…
Шмая, ошарашенный, стоял ещё несколько минут и не мог слова вымолвить.
Долго ещё красноармейцы рассказывали, как кровельщик у костра беседовал с командармом.
А разбойник Шмая чувствовал себя на седьмом небе.
– Эх, вернуться бы, хлопцы, живым-здоровым домой, было бы что порассказать!.
Поздно ночью, когда густое марево окутало все кругом, красноармейцы вброд, по пояс в воде, начали форсировать Сиваш. Дул влажный пронизывающий ветер. Где-то вдалеке не переставала грохотать вражеская артиллерия, и время от времени над головами пролетали снаряды с военных кораблей. Ноги вязли в илистом грунте. Солдаты, едва передвигая ноги в густой, гнилой грязи, тихо продвигались вперед.
Чуть не по пояс в соленой воде Спивак тащил на плече тяжелый ствол пулемета, время от времени шепотом приговаривая:
– Завидую теперь долговязым. Им легче здесь ходить…
Ротный Дубравин, с трудом сдерживая смех, оглядывался на забавного солдата.
– Разговорчики! Даже сейчас не можешь помолчать… Чтоб я от тебя больше ни звука не слыхал!
– Помолчи попробуй, когда у тебя полны голенища воды… А лягушки там, кажется, так и квакают.
– Отставить…
По туманной мгле над Сивашем ползли ленивые мрачные полосы – щупальца вражеских прожекторов. Тяжелый снаряд разбудил окрестность, и вдруг вражеские батареи все сразу начали бить по Сивашу. Во все стороны с воем и шипением ложились снаряды, обдавая красноармейцев водой и грязью. На секунду продвижение задержалось. Дубравин крикнул:
– Чего стали? Вперед! За мной! Не видно берега. Все тяжелей становится солдатская ноша. Люди уже падают с ног, но упорно, настойчиво идут вперед.
Было уже светло, когда штурмовые группы прорвали первую линию вражеских траншей и проволочных заграждений и перебрались через Турецкий вал. Воздух был отравлен дымом и порохом, на скуповатом осеннем солнце сверкали осколки снарядов. Со всех сторон к небу тянулись столбы черного густого дыма, с моря не переставали бить корабельные орудия. Всюду шла ожесточенная рукопашная схватка. Вал был покрыт трупами.
Перебегая и переползая с бугорка на бугорок со своим пулеметом, Спивак каждый раз припадал к щитку, открывал огонь, потом, не задерживаясь, бежал дальше за Дубравиным, который вел в атаку свою заметно поредевшую роту.
Бой уже затихал, когда волна от тяжелого снаряда, взорвавшегося неподалеку, отшвырнула Шмаю в сторону. Засыпало его землей. Свет в глазах погас. "Конец…" – мелькнуло в голове.
Очнувшись, он увидал возле себя Дубравина.
– Жив, Спивак? – тормошил он Шмаю, не давая ему закрыть глаза. – Санитаров сюда! Носилки!
Шмая чуть приподнял голову, оглянулся и увидал разбитый пулемет, валяющийся в канаве колесами кверху. Дубравин подал раненому фляжку с водой, снял с себя шинель, изодранную осколками и забрызганную кровью, и накрыл солдата.
– Эй, санитары!
– Что там? Взяли? – придя в себя, проговорил раненый.
– Взяли Перекоп! Белые бегут, – взволнованно сказал ротный и показал на дым, поднимавшийся к небу.
Спивак тяжело дышал. Подоспевший фельдшер начал перевязывать ему рану. Но когда санитар взял ножницы, чтобы разрезать голенище сапога, Шмая сердито сказал:
– Зачем режешь, сапоги попортишь!
– Больной, успокойтесь! – проговорил фельдшер.
– Легко вам сказать – успокойтесь. Он мне сапоги искорежит, как я потом ходить буду? Не режь голенище, слышишь?!
– Никуда вы не пойдете, товарищ красноармеец, в госпиталь вас отвезут. Положите его на носилки, – приказал фельдшер санитарам, а сам побежал к другим раненым. "Странный солдат! Сапоги жалеет, а речь идет о жизни".
Шмая попросил санитаров помочь ему подняться, минутку постоял, как пьяный, велел подать ему винтовку, валявшуюся рядом, попробовал сделать шаг-другой, скрывая боль, и направился туда, куда ушел Николай Дубравин со своей ротой. Опираясь на винтовку, он медленно шел вперед. Вот он увидал повозку со снарядами, остановился и попросил его довезти.
– Куда? Погоди здесь. Придет санитарная повозка. Тебя в тыл отвезут, в госпиталь…
– Моя рота туда пошла, – указал он в направлении Перекопа.- Подвезите малость, а там я сам как-нибудь дойду…
– Ты почему не дал отвезти себя в госпиталь? – упрекал ротный Шмаю. – Зачем тащишься за нами? Не видишь, что ли, что творится?
– Ничего, товарищ ротный, я ещё держусь на ногах. Вот окончится бой, освободим Крым, мы с тобой по рюмочке хватим…
– Это все ладно. Но почему ты моего приказа не выполнил?
– Какого приказа?
– В госпиталь отправиться! Зачем тащишься за нами?
– Вместе потрудились, товарищ командир, Сиваш перешли, Турецкий вал взяли. Теперь дело к концу идет. Дойду как-нибудь…
– Как-нибудь… Возвращайся! Давай в санпункт!
– Ротный, я тебя умным человеком считал… Вся армия идет вперед в Крым, а я в это время должен ехать в госпиталь. Не к лицу… Так что не гони меня, я помаленечку буду вместе с вами идти, ротный.
Шмае становилось все труднее нести винтовку. Он перекладывал ее с плеча на плечо. Бинты промокли от крови. Сапоги были мокрые и тяжелые, казалось, что они весят по десять пудов. Никогда и никому он не завидовал. Но сейчас он мучительно завидовал солдатам, идущим вперед быстро и легко.
Солнце поднялось выше. Пожелтевшая трава по краю дороги словно ожила, казалось, что блеклый бурьян понемногу меняет свой цвет. Стало легче дышать. Погожий осенний день был теперь лучшей наградой.
Николай Дубравин со своими несколькими солдатами старался не отставать. Их задерживал только Спивак.
Ротный искал попутную подводу. Сейчас он отправит Шмаю в тыл.
Вдруг послышался рокот мотора. На гору, тяжело пыхтя, ехал автомобиль. Поравнявшись с красноармейцами Дубравина, машина остановилась. Из нее вышел широкоплечий военный в длиннополой, хорошо прилаженной шинели, тот самый, который в ночь перед штурмом Сиваша сидел у костра, беседовал с Шмаей, пробовал его кашу. Солдаты сразу узнали Фрунзе!
Командарм посмотрел как приветствует его раненый. Сочувственная улыбка мелькнула на его лице, и он кивнул своему адъютанту: "Старого солдата сразу узнать можно…"
– Где был ранен? – спросил командарм.
– Возле, Турецкого вала поцарапало…
– А куда тащишься?
– Приказ… Даешь Крым – ответил кровельщик.
– Я тебе покажу "даешь Крым"! Почему в госпиталь не идешь? Кто твой командир? – строго спросил командарм, оглядывая солдат.
Дубравин подскочил и громко проговорил:
– Ротный командир Дубравин слушает!
Он вытянулся, с беспокойством поглядывая на командарма.
– Почему своего солдата в госпиталь не отправил?
– Не хочет выполнять моего приказа,- ответил растерявшийся ротный.
– Почему командира не слушаешься?
– Он всегда командира слушается, – не выдержал один из молодых солдат. – Я с ним все время и вижу… Он с пулеметом одним из первых перешел через Сиваш и много беляков уложил. Здорово действовал.
Солдаты напряженно следили за каждым движением командарма. Шмая сказал:
– Я ваш приказ выполняю, товарищ Фрунзе. Идем на Крым…
– А почему не идешь в госпиталь?
– Совесть не позволяет в такое время от своей роты отставать. Все вперед идут, а я назад? Стыд и срам! А кроме того, не люблю я докторов и фельдшеров, я у них в руках уже много раз побывал. Надо в атаку идти, а они у тебя пульс щупают, температуру мерят… Чудаки!
– Как это так – чудаки? – улыбнулся командарм. – Я и сам когда-то был фельдшером.
Шмая растерялся.
– Вы? Вы были фельдшером? Не может быть!
– Был, был фельдшером, – торопливо, проговорил Фрунзе. – В ту войну был фельдшером.
– Фельдшеров, признаться, я уважаю… а вот докторов – не очень, – Шмая виновато улыбался.
– Тебя как звать? – спросил командарм и что-то шепнул адъютанту.
– Товарищ командарм, прошу простить меня, – сказал Шмая. – Первый раз в жизни со мной такой случай, что я приказа не выполнил. Пойду сейчас в лазарет. На ремонт…
Попробуй не пойти! – с напускной суровостью пригрозил Фрунзе и мягко спросил:
– Как твоя фамилия?
– Спивак…
– Слушай, а не с тобой ли мы однажды кашу ели и ты меня ругал за то, что я ложку забыл? – вдруг спросил Фрунзе, внимательно поглядев на солдата.
– Со мной, товарищ командарм! Так точно! – виновато проговорил Шмая.
– Он заставил меня краснеть, – сказал командарм своему адъютанту, указывая на кровельщика. – Значит, вы, пулеметчик, были среди первых, которые форсировали Сиваш и штурмовали Турецкий вал?
Фрунзе спросил фамилию ротного и остальных солдат, записал в блокнот. Лицо его было серьезно и строго.
– Командир Дубравин, красноармейцы Шевчук, Азизов, Спивак… От имени Революционного Военного Совета фронта я представляю вас к высшей награде Советской Социалистической Республики – ордену Красного Знамени.
– Рад стараться! – неуверенно промолвил кровельщик и, заметив улыбку на устах командарма, смутился: не так ответил.
– Приказав ротному немедленно отправить раненого в госпиталь, командарм сел в автомобиль и быстро помчался вперед, туда, откуда доносился глухой отголосок орудийных выстрелов.
Шмая все ещё стоял, опираясь на винтовку. Красноармейцы окружили его, осторожно усадили его на камень у дороги и начали подбадривать:
– Держись, Спивак…
– Ерунда. Пройдет скоро…
Он качнулся, соскользнул на вытоптанную траву и вдруг почувствовал острый запах полыни, камыша, воды…