В орден он вступил в юношеских годах. В описываемое нами время ему было шестьдесят лет.
Большую часть своей деятельности по службе ордену он отдал Австрии, а по уничтожении там Иосифом II ордена, перебрался, пользуясь покровительством иезуитам со стороны Екатерины II, в Белоруссию, а именно в город Полоцк, став во главе уцелевшего там остатка ордена Иисуса.
Вскоре, однако, Полоцк показался, конечно, тесен для предприимчивого иезуита и он появился в Петербурге.
Это было в последние годы царствования императрицы Екатерины.
Иезуиты издавна стремились утвердить влияние ордена не только в русском обществе, но и при императорском дворе.
Благосклонность императрицы к членам ордена Иисуса не простиралась, однако, до возможности осуществления для них этих надежд.
Им дали убежище в Полоцке, но дальнейшее распространение влияния ордена не входило в расчеты мудрой монархии.
Православная Россия и католический орден были, конечно, двумя параллельными линиями.
У них не было и не должно быть точек соприкосновения.
Иезуиты хорошо понимали это, но надеялись на счастливые обстоятельства и пытались утвердиться в столице под предлогом сношения с петербургской академией наук.
Историк, механик, лигвинист, гидравлик, математик, химик, врач, музыкант и живописец, аббат Грубер явился в Петербург с целью представить академии некоторые сделанные им изобретения, между которыми были: водяной воздушный насос и ножницы для стрижки тонкого сукна, а также ознакомить это высшее русское ученое учреждение со своим проектом об осушке болот.
Такова, по словам аббата, была единственная цель его приезда в столицу.
Под предлогом отыскивания покровителей своим изобретениям и проектам, Грубер втерся в дома тогдашних вельмож и стал появляться во всех публичных собраниях.
Кроме всесторонних основательных знаний, аббат обладал светским лоском, замечательным даром слова и умением заинтересовать слушателя.
Он великолепно говорил по-немецки, по-французки, по-итальянски, по-английски, по-польски и по-русски и был замечательный знаток языков греческого, латинского и еврейского.
В петербургском обществе заговорили о нем, как о необыкновенном ученом и благочестивом человеке.
Молва дошла до великого князя и он вспомнил, что Грубер был представлен ему в Орше и произвел на него приятное впечатление.
Смерть Екатерины II и вступление на престол Павла Петровича было событием, заставившим общество отодвинуть толки о симпатичном аббате на задний план.
Это не входило в расчеты Грубера, с настойчивостью стремившегося к заветной цели.
Случай - этот бог энергичных людей - помог ему.
За несколько недель до момента нашего рассказа, у императрицы Марии Федоровны заболели зубы.
Боль была страшно мучительна и все испытанные средства оказались бессильными не только прекратить, но хотя бы несколько успокоить ужасные страдания императрицы.
Болезнь эта сильно тревожила Павла Петровича.
Во время одного из болезненных припадков, одна из приближенных к ее величеству дам, графиня Мануцци, передала государыне письмо аббата Грубера, где он просил позволения представиться императрице, заявляя, что у него есть верное средство от зубной боли.
Государыня показала письмо Павлу Петровичу.
Последний потребовал заявлявшего так уверенно о себе врача-иезуита во дворец.
Прием его был, однако, не из особенно приветливых.
- Вы беретесь вылечить императрицу?.. Не слишком ли много вы берете на себя, господин аббат? - резко спросил государь вошедшего к нему в кабинет Грубера.
- При помощи Божьей, я надеюсь прекратить страдания ее величества, - ответил аббат, ни мало не смутившись под испытующим взглядом императора. - При этом, ваше величество, может, впрочем, встретиться и одно весьма важное препятствие: мне необходимо будет остаться несколько дней безотлучно при императрице, чтобы постоянно следить за ходом болезни и тотчас же подавать помощь. Поэтому я вынужден просить у вас, ваше величество, разрешения поместиться на несколько дней в одной из комнат, близких к кабинету государыни.
Павел Петрович был сначала поражен этим неожиданным условием.
Он несколько раз в глубокой задумчивости прошелся по комнате.
- Я согласен удовлетворить ваше желание, господин аббат, - остановился он, наконец, против Грубера, - но с тем, что я буду сам наблюдать за вашим лечением.
Грубер почтительно поклонился. Ему отвели комнату, соседнюю с кабинетом его величества, а государь приказал поставить в кабинете императрицы около одного из канапе ширмы и там устроил себе временную опочивальню.
Лечение началось.
Аббат был в восторге. Для наблюдательности хитрого иезуита, умеющего все подсмотреть, все подслушать и из всего сделать нужные выводы, открывалось широкое поле.
Пробыть безвыходно несколько дней и ночей в императорских покоях - событие, о котором ни один из его собратий не смел и мечтать.
Груберу представлялся удобный случай для ознакомнения со всеми мелочами царского домашнего обихода, царских привычек и для встреч и знакомств с близкими к царственной чете лицами.
Конечно, в случае неудачи, он, как наглый обманщик, рисковал попасть из дворца прямо в один из казематов Петропавловской крепости, но ничто на земле не дается без риску.
Патер рисковал, понимая, что для иезуитских козней наступила в России самая вожделенная пора, и упустить благоприятные обстоятельства, сложившиеся для него, он, как ревностный член общества Иисуса, считал непростительным.
Он готов был жертвовать собой в пользу ордена. Счастье ему благоприятствовало.
После первой же дозы принятого лекарства, государыня почувствовала некоторое облегчение. По предписанию Грубера, она повторила прием и боль заметно стихла.
Мария Федоровна повеселела, повеселел и Павел Петрович. Грозные взгляды государя сменились ласковыми. На его губах, при встрече с аббатом, стала появляться приветливая улыбка.
Прошло пять дней, зубы государыни прошли.
Павел Петрович в самых искренних выражениях благодарил Грубера и объявил, что жалует его орденом святой Анны.
- Уста мои немеют от наполняющей душу мою благодарности за этот знак почета, которым вы, ваше величество, хотите отличить меня… Но, к прискорбию моему, не смею и не могу принять жалуемой мне вашим величеством награды… - низко поклонился аббат.
- Это почему? - вспыхнул Павел Петрович.
- Устав ордена, к которому я принадлежу, и правила общества Иисуса строго запрещают его членам носить какие-либо знаки светских отличий… Мы обязаны служить государям и государствам "ad majorem Dei gloriam".
- "Для увеличения славы Божьей", - перевел этот латинский девиз смягчившийся государь. - Превосходно… Истинно бескорыстное служение… А между тем на вас клевещут, вас злословят… Почему это?
- Клевета и злословие - естественные спутники добродетели на земле… - отвечал, вздыхая и опустив глаза в землю, аббат. - Мы, иезуиты, поборники старых порядков, стражи Христовой церкви и охранители монархических начал. При теперешнем настроении умов, зараженных зловредным учением якобинцев, естественно, мы не можем встречать повсюду никого иного, как злейших врагов.
Государь слушал внимательно, а аббат Грубер, со свойственным ему умением и красноречием стал далее развивать ту мысль, что общество Иисуса должно служить главною основою для охранения спокойствия и поддержания государственных порядков. Аббат коснулся вскользь настоящего положения дел в Европе и обнаружил необычайно глубокое звание всех тайников европейской политики.
Павел Петрович был положительно очарован его умом и знаниями и в знак своего благоволения, дозволил ему являться во дворец во всякое время без доклада.
Иезуит торжествовал и, конечно, не преминул воспользоваться этим милостивым дозволением.
Вскоре он оказал и лично императору, хотя мелочную, но угодную ему услугу.
Однажды он явился в кабинет, когда его величество изволил пить шоколад.
- Почему это, - сказал Павел Петрович, - никто не сумеет приготовить мне шоколад, какой я пил только однажды, во время путешествия моего по Италии, в монастыре отцов иезуитов? Он был превкусный…
- У нас, иезуитов, ваше величество, существует особый способ приготовления шоколада, и если вам, государь, будет угодно, я приготовлю его так, что он придется вам по вкусу.
Государь дал дозволение, и приготовленный Грубером шоколад ему чрезвычайно понравился.
После этого случая аббат, под предлогом приготовления шоколада, стал являться к императору каждое утро.
Павел Петрович милостиво шутил с ним, называя его не иначе, как "ad majorem dei gioriam".
Аббат Грубер сделался необходимым домашним человеком в интимной жизни русского императора.
Это выводило из себя приближенных государя, и в особенности любимца Павла Петрович - графа Ивана Павловича Кутайсова.
Последний, как и другие сановники, принужден был почти раболепно изгибаться перед так недавно ничтожным патером и заискивать его расположение.
Графу Ивану Павловичу хотелось давно приобрести местечко Шклов, принадлежавшее известному Зоричу, и он чувствовал, что для успеха этого дела ему придется искать могущественной протекции Грубера.
Это ему - Кутайсову!
Хитрый аббат стал между ним и его государем.
Он готов был задушить его своими руками, и каждое утро приветливо, вслед за императором, улыбался ему.
На стороне Грубера при дворе была целая партия, состоящая из эмигрантов, трубивших и шептавших о добродетелях аббата.
Во главе этой партии стояла графиня Мануцци - молоденькая и хорошенькая дамочка, бывавшая в небольшом домашнем кружке императора.
Отец ее мужа, итальянский авантюрист, приехал почти нищим в Польшу, а затем в Россию, где сошелся с князем Потемкиным, усердно шпионил ему и вскоре сделался богачем, владетелем поместий, миллионного капитала и украсил себя, в конце концов, графским титулом.
Сын его, уже поляк по рождению, нашел доступ к великому князю Павлу Петровичу и, зная неприязнь наследника престола к светлейшему князю, открыл ему все тайны, бывшие в руках его отца.
Сделавшись императором, Павел Петрович, ввиду такой преданности, оказывал особое расположение к Станиславу Мануцци, который был ревностный сторонник Грубера, а молоденькая графиня, как будто по легкомыслию, нечаянно, выбалтывала перед Павлом Петровичем то, что нужно было аббату и его партии.
Все это видел проницательный Кутайсов, но в данное время не имел возможности воспрепятствовать.
Оттого-то он и находился не в своей тарелке.
XXI
ЗОЛОТЫЕ ГОРЫ
- Моя жена, ваше сиятельство… мои дочери… - представил своих домашних графу Владимир Сергеевич Похвиснев.
Граф, по обычаю того времени, приложился к ручкам как Ираиды Ивановны, так и обеих девиц.
От внимания Владимира Сергеевича не укрылось, что сиятельный гость долгим взглядом окинул Зинаиду Владимировну и более долгим поцелуем облобызал ее руку.
На лице отца появилась улыбка торжества.
Затем все присутствовавшие были представлены по очереди Ивану Павловичу.
Среди них он знал ранее только одного Дмитревского, которого даже фамильярно потрепал по плечу.
- Мы с его превосходительством старые знакомые! - сказал граф. - Государь только что говорил о вас… - почтительно добавил он, опускаясь на предложенное ему хозяином кресло.
Все головы поднялись, все взоры с каким-то благоговейным выражением перенеслись с этого царского вестника, близкого к государю случайного вельможи, на предмет царского внимания - Ивана Сергеевича Дмитревского.
При взгляде на последнего, глаза присутствующих загорелись огоньком зависти.
Все молчали, ожидая подробностей слов государя.
- Очень, очень государь надеется на вас… Так изволил мне сегодня высказать… Главное, искоренить…
Кутайсов остановился.
- Что искоренить? - почтительно спросил сидевший с ним рядом Дмитревский.
- Медленность, волокитство и взяточничество… Вот три язвы, снедающие наше делопроизводство… Его величество начал против них борьбу повсюду, и в военных, и штатских местах…
- Это я вымету… Могу поручиться… Я взяткам не потатчик, лени тоже…
- На это государь и рассчитывает… Изволил спросить мое мнение… В нем вы не можете сомневаться… я высказался о вас с самой хорошей стороны…
- Не знаю, чем заслужил, ваше сиятельство… Волю монаршую постараюсь исполнить, насколько сил хватит… Вас благодарю… - сконфуженно проговорил Дмитревский.
- За что благодарить… За правду, только за правду, так за нее не благодарят.
- Не всегда истина высказывается монархам… - заметил Иван Сергеевич.
- Я всегда говорю правду, невзирая ни на лицо, ни на обстоятельства.
- Благоговеть за это перед вами надо, ваше сиятельство, - вставил Владимир Сергеевич.
Кутайсов самодовольно улыбнулся.
- Но вы один… - продолжал Похвиснев.
- Вот будет и другой… - перебил его Иван Павлович, жестом указывая на Дмитревского. - Тоже любит резать правду матку…
- Уж на это его взять… - согласился генерал.
- Дядя Ваня - это сама правда, это ее воплощение на земле, - заметила, подняв свои густые ресницы и быстро опустив их, Зинаида Владимировна.
Она первый раз назвала Дмитревского "дядей". Он окинул ее проницательным взглядом и на углах его губ скользнула чуть заметная усмешка.
- Вот и голос ангела… О чем же говорить нам… - сказал граф, жадным взглядом окинув всю зардевшуюся от его комплимента молодую девушку.
- Вашего племянника, ваше превосходительство, Оленина, сегодня тоже можно поздравить с монаршею милостью…
- Виктора? - удивленно спросил Дмитревский.
Ираида Ивановна и Зинаида Владимировна превратились в слух.
- Да, зачислен в тот же полк в гвардию…
- Вот обрадуется… Спасибо Николаю Петровичу Архарову, это он походатайствовал… Сообщу, сообщу ему радость… А то ведь молод, красив, а застрял в Москве и дождался там до исключения из службы…
Иван Сергеевич чуть заметно метнул взглядом в сторону Зинаиды Владимировны.
- Сообщать не трудитесь… Он сам знает…
- Кто?
- Ваш племянник.
- Как так?
- Его величество сегодня встретил его на Гороховой, изволил подозвать к себе, узнал кто он и на повторенную им просьбу о принятии вновь на службу, изволил лично сообщить ему радостное известие.
- Как же это, кузен, - заметила Ираида Ивановна, так впервые назвавшая Ивана Сергеевича по родству, - вы говорили, что Виктор Павлович лежит болен, а он по Гороховой разгуливает.
- Ушел, значит, матушка, без спросу. Видно пройтись захотелось… А может и по предчувствию, что судьбу свою найдет… И то бывает, - вывернулся Дмитревский. - Ведь я из дому-то выбрался раненько, еще места в два до вас заезжал, - прилгал он для вящей правдоподобности.
- Так сам его величество объявил ему? - обратился он снова к Кутайсову.
- Сам, сам, а приехав, приказ дал написать… Я и посылал к командиру полка… Завтра ему назначено представляться от шести до семи утра.
- Раненько.
- Ноне не прежнее время… Государь встает и ложится рано… Я вот к вам поехал, а его величество уж удалился в опочивальню.
- А как же во время придворных балов? - поинтересовалась Ираида Ивановна.
- Его величество не мешает веселиться другим, но сам на покой удаляется рано, да и балы будут, как слышно, оканчиваться ранее прежнего. Вот посмотрите, скоро наступит ряд празднеств при дворе… Вы, конечно, будете их украшением? - обратился с последней фразой граф к Зинаиде Владимировне.
- Я… я… не знаю, как maman! - опустила совершенно глаза и покраснела молодая девушка.
- Ваша maman, конечно, не захочет оставлять под спудом свое сокровище и не огорчит всех нас отсутствием особы, которой самой судьбой предназначено быть царицей этих балов.
- Вы слишком добры, ваше сиятельство, к моей девочке, - с нескрываемым радостным чувством заметила Ираида Ивановна.
Зинаида Владимировна только на мгновение подняла глаза и подарила Кутайсова благодарным взглядом.
- Какая тут доброта, сударыня, я только справедлив и имею очи, чтобы видеть.
- Когда же начнутся эти балы?.. - чуть слышно прошептала Зинаида Владимировна.
- Во время коронационных празднеств в Москве, а потом по приезде в Петербург…
- Счастливая Москва… Как жаль, что мы уехали из нее! - воскликнула она капризным тоном ребенка.
- Кто мешает вам поехать туда на время этих празднеств.
- Ну, батюшка, ваше сиятельство, лучше не искушайте мое бабье. С каких это капиталов нам разъезжать из города в город, да еще во время празднеств… На одни тряпки да разные фальбала какая уйма денег выйдет! - вставил свое слово Владимир Сергеевич.
Что он разумел под словом "фальбала" неизвестно.
- Скупитесь, ваше превосходительство, скупитесь… - ударил граф фамильярно по коленке Похвиснева. - Для такой дочки не грех мошну-то и порастрясти…
- В самом деле, генерал, почему же нам не поехать гостить в Москву к брату Сереже, - сказала Ираида Ивановна.
- Мошна-то негуста, ваше сиятельство, ой, как негуста, - не слушая жены, отвечал Владимир Сергеевич, видимо, польщенный фамильярностью графа.
- Сгустят, ваше превосходительство, сгустят монаршею милостью..
Лицо генерала расплылось в довольную блаженную улыбку.
- Уж и так, ваше сиятельство, щедротами его императорского величества преисполнен… Где же еще надеяться. И думать не смеешь.
- Ничего, надейтесь… Коли его величество жалует, так жалует, а гневается, так гневается…
- Впрочем, о чем же я думаю… - воскликнула Ираида Ивановна, - чтобы принимать участие в царских праздниках надо иметь придворное звание, а мы что…
- За этим дело не остановится, ваше превосходительство, Ираида Ивановна, не остановится.
- Кабы вашими устами да мед пить, ваше сиятельство… Я сплю и вижу девочку мою при дворе видеть… Мне-то уж куда, на старости лет…
- Устроим, ваше превосходительство, устроим… Жив не буду, если к коронации не будет Зинаида Владимировна фрейлиной, а вы, матушка, статс-дамой…
- И за что такие высокие милости, ваше сиятельство…
- Какие тут милости… По достоинству… Украшением, повторяю, будет придворных празднеств ваша дочь, сударыня…
И мать, и дочь сидели раскрасневшиеся от охватившего их волнения.
Остальные гости молчали и внимали с благоговением речам совершенно увлекшегося красотой Зинаиды Похвисневой графа Кутайсова.
- Волшебник вы будете, ваше сиятельство, коли все так сделаете, - заметил, потирая руки, Владимир Сергеевич.
- И сделаю, ваше превосходительство, сделаю… Еще не все потерял у государя моего… Еще в силе…
- Кто против этого скажет… Ближе-то к его величеству, чем вы, кто найдется? - заметил Похвиснев.
- Это не говорите, пролезли многие в близость, пролезли помимо меня, но я тоже за себя постою, - сказал граф, видимо, скорее отвечая своим собственным мыслям, чем словам генерала.
На лицах подобострасно слушающих гостей мелькало завистливое выражение.
- Ишь дочка-то какого туза приворожила! - казалось, говорили одни…
- И что особенного в этой девчонке! - читалось в глазахмамаши золотушной дочки, и взгляд ее перескакивал с последней на Зинаиду Владимировну, все продолжавшую сидеть с опущенными долу глазами.